Глава 8

— Я думал, что здесь ездят по другой дорожной полосе, — сказал Леви, сонно моргая.

Автобус, наконец, завез нас непосредственно в Париж. Мы ехали по узким, очерченным деревьями улицам, на каждом углу которых находились кафе.

— Нет, это в Англии.

— Я практически уверен, что это была Франция.

— Определенно нет, чудак.

— Хм–м–м… — Леви смотрит через окно на магазинчики, мимо которых мы проезжаем. — Смотри! Макдональдс. Надо зайти туда.

— Взгляни на все эти кафе, Лев. Неужели ты не хочешь пообедать в настоящем парижском кафе?

— Ни в одном из них, Кейра. Они все ужасные.

Я закатываю глаза. Может, конечно, у них грязные навесы и резкие неоновые вывески, но мне все равно. Парижское кафе всегда лучше, чем Макдональдс.

Наконец, автобус замедляет движение и поворачивает к Восточному вокзалу. Это приземистое длинное здание, по всей длине которого располагаются многочисленные окна с солнечными мотивами, которые были бы уже неуместны на Ривьере недалеко от Средиземного моря. Медленной и длинной цепочкой туристов мы выходим из автобуса. Пожилые туристы уже сжимают в руках камеры и начинают коверкать французские слова.

— Восточный вокзал на самом деле намного красивее, чем я предполагала, — произносит стоящая прямо перед нами женщина и делает снимок через окно автобуса, потому что мы все еще ждем своей очереди, чтобы выйти наружу.

— Ты действительно так думаешь, Марта? — вслух размышляет ее собеседник. — Если ты полагаешь, что это красиво, то, что же ты скажешь завтра, когда увидишь Версэйль?

Я готова убить эту парочку за их ужасное произношение. Пора вводить тест по французскому, чтобы доказать, что ты заслуживаешь поездки.

После того, как мы забираем наш багаж, я чувствую, как волна усталости накатывает на меня. Для моего организма сейчас середина ночи, но здесь только девять часов утра, так что мне надо держаться. По крайней мере, до послеобеденного отдыха. А пока мы входим в большой и шумный вокзал.

— Ну что? — спрашивает меня Леви, разглядывая стеклянный потолок. — Куда теперь?

— В хостел, чтобы оставить там вещи. Он в cinquième arrondissement (прим. пятый округ (фр.).

— Что?

— Пятый arrondissement (прим. округ), — повторяю я. — «Аrrondissement» можно понимать как округление, ну или округ. Различные районы области и районы Парижа называются arrondissements. Всего их двадцать.

— Почему ты просто не сказала, что это находится в пятой области? — ворчит Леви.

— Потому что это - arrondissement!

— Боже, как же ты меня раздражаешь!

— И это я раздражаю?

Брат смотрит на меня.

— Ты пытаешься вести себя так, как если ты была бы француженкой. Будто тебя это делает лучше или что–то в этом роде. Но знаешь что? Мне наплевать. Черт, просто будь нормальной.

Мои щеки пылают. Так как я очень не хочу, чтобы это было так. Возможно, я действительно иногда вставляю французские словечки, когда они совершенно не нужны. Боже, какой идиоткой я, наверно, выгляжу, когда говорю «bon matin» (прим. доброе утро (фр.)) по утрам или кричу «bonne nuit» (прим. доброй ночи (фр.)) прежде, чем лечь в кровать. Мне просто нравится, как произносятся эти фразы. И то, как звучит мой голос, когда я их говорю. За исключением первого дня выпускного класса, когда я добровольно согласилась проводить Жака в его класс и сказала «bienvenue à notre école» (прим. добро пожаловать в нашу школу (фр.)), и до того, как я точно выучила, как произносить это с акцентом. Боже, все еще слишком больно вспоминать его смех.

Леви прав насчет одного: ему действительно наплевать. С Леви меня ничего не волнует. С Жаком я постоянно вела себя наигранно. Он бы поднял брови, если бы увидел, что я ем хот-дог за ланчем. И на следующий день я бы уже жевала салат. Я бы лучше голодала, чем увидеть его презрительный взгляд, обращенный на меня. Теперь я могу расслабиться, просто быть собой. Мне не нужно постоянно стараться впечатлить кого–то. «Слишком толстая». Пошел он.

Мне интересно, проходит ли через все это Селена? В любом случае, добро пожаловать!

Я заканчиваю с размышлениями и спускаюсь с Леви к станции метро. Мы подходим к гигантской карте метро, и мое сердце начинает странно биться. Разноцветные линии вьются по всей карте, и я горда собой, что распознаю во всем этом очертания города. Я могла бы стоять здесь годами, просто читая названия всех станций и представляя, что на этих станциях может располагаться: Катр-Септамбр, Шато д'О и довольно странная станция Франклин Д. Рузвельт. Леви как раз тыкает в нее пальцем.

— Странная станция, — говорит он. — Нам надо там побывать. Поехали прямо сейчас.

— Сначала нам нужно найти хостел. Это… — Я вытаскиваю карту Парижа и нахожу отмеченный мной адрес. — Я думаю, что ближайшая к нему станция метро - Жюссьё. Ведь так?

— Какого черта ты спрашиваешь это у меня?

Метро не такое переполненное, как я это себе представляла, но все равно оно достаточно плотно заполнено парижанами. Ну да, это же очевидно. Но это не те парижане, шагнувшие с произведений искусства или из фильмов в полосатых рубашках и беретах. Это деловые люди. Мы видим студентов в наушниках, сжимающих в руках свои учебники, думающих о вечном и кусающих внутреннюю сторону щеки. Взволнованных, но безупречных мам со своими маленькими детьми.

Мы ступаем в утренний солнечный свет в Жюссьё - огромном сквере напротив университета.

«Университет Пьера и Мари Кюри» – читаю я указатель.

— О, боже, хотелось бы мне ходить в этот колледж.

Я могу представить саму себя, быстро идущую по кампусу, беспокоящуюся о парах и планирующую свою обычную парижскую жизнь. Я была бы образованным студентом - ходила бы в художественные музеи и на дегустации вин по выходным, а не была бы одной из активисток, поддерживающих «Тигров».

— Ни в коем случае, — говорит Леви.

— Почему нет?

— Это глупо. — Он двигается позади меня, когда я направляюсь к ближайшему пешеходному переходу. Я иду к Сене. Я знаю только то, где она находится.

— Если мне здесь нравится, то почему я не могу здесь учиться?

Леви ничего не отвечает, пока мы тащим чемоданы сквозь огромную толпу людей. Когда мы снова можем идти рядом, он говорит:

— Все будут смеяться над тобой, потому что ты - американка.

На мгновение гнев вспыхивает во мне, прежде чем я понимаю, что, возможно, Леви говорит это из–за того, что будет скучать по мне. Я вспоминаю доктора «Мусорное Ведро», - я имею в виду доктора Пирсона, - который говорил, что Леви нужно тренировать его коммуникативные навыки, и теперь я понимаю, что он хотел сказать. Гнев, оскорбления и снисходительность - не так ты должен говорить человеку, что он тебе дорог. А еще не нужно бить сестру об каминную полку во время ее выпускного вечера.

Мы идем по улице, как я полагаю, в правильном направлении. Я запомнила наизусть все карты, практически проглотила их целиком. Я интуитивно знаю, что здесь нужно перейти улицу, а затем повернуть направо. Мы находимся на улице, которая граничит с Сеной. Городские островки находятся прямо здесь - Остров Сен-Луи с его красивыми смешными старыми жилыми зданиями и Остров Сите, место зарождения Парижа. Шпили и башня Собора Парижской Богоматери (Нотр–Да́м де Пари́), видимые даже над верхушками деревьев, окаймляющих улицу, достают практически до неба.

Сама река тоже находится прямо здесь, там, где развеяли прах Жанны Д’Арк. Я так мечтала, чтобы эта река спасла Жанну Д’Арк - вода была бы менее жестокой, чем огонь.

— Пошли, — говорю я брату, тянущему за собой чемодан. — Я хочу увидеть ее ближе. Мне нужно рассмотреть все детали.

— Кейра…

Я спешу к ближайшему пешеходному переходу. Колесики моего чемодана застревают в трещине на тротуаре, и такое резкое движение чуть не отрывает мне руку. Но мне все равно. Я продолжаю тянуть его за собой.

Добираюсь до тротуара и прижимаюсь к перилам. Ветерок, дующий с реки, окутывает меня прохладой, целует мое лицо, играет с волосами. Вот он. Собор Парижской Богоматери. Каменное здание возвышается над ландшафтом. Башни смотрят в сторону от нас, так что все, что я вижу - это аркадные контрфорсы, крыша и невероятно высокий шпиль. Тяжело поверить в нечто столь же прекрасное и столь же долговечное, чем это здание, которое было построено человеческими руками много веков назад. Я вспоминаю наш дом, которому всего двадцать лет и его хлипкую, уже крошащуюся облицовку. Мир сейчас совершенно другой.

— Разве это не прекрасно? — шепчу я Леви и вдыхаю речной воздух.

Он ничего не отвечает. Я хочу посмотреть на него, понять, что он думает, но это может разрушить волшебство. Его рука, такая широкая и мясистая, с удивительно маленькими ногтями, лежит на перилах рядом с моей. Его ладони расслаблены, в то время как мои, то и дело, сжимаются.

— Так, когда горгульи оживают и начинают петь? — наконец спрашивает брат. Губы растягиваются в подобии тонкой улыбки.

— Я думаю, Дисней добавил немного фантазии, — говорю я, смеясь.

— Немного?

— Ладно. Кучу всего.

— Ты знала, что в книге Эсмеральду убили, а Квазимодо (прим. из романа Викто́ра Гюго «Собор Парижской Богоматери») лежал около ее тела, пока не умер от голода?

— Как ты узнал об этом? Ты читал книгу?

Я никогда не читала этой книги. Я всегда хотела, но боялась приступать к ней. Леви, читающий французскую литературу? Я представляю, как он свернулся в своей спальне в подвале, читая книгу, и эта картина заставляет меня улыбнуться. Может быть, нам стоит заказать тематическую экскурсию, посвященную Виктору Гюго или что-то в этом роде?

— Нет, — бормочет он в ответ, снова нахмурившись. — Я просто прочитал обзор в Википедии.

Оу.

— Мы здесь остановимся? — спрашивает меня Леви через некоторое время.

Я смотрю через плечо. Он показывает на вывеску в стиле сэндвича прямо через улицу. Это тот самый дом из белого камня, который я так долго высматривала в Интернете.