Глава 9
Я проснулась с чувством, что я не на своем месте. Я лежу на слишком накрахмаленном, и от этого хрустящем покрывале, в оклеенной полосатыми обоями комнате, наполненной странным оранжевым светом. Телевизор включен и оттуда доносятся французские слова.
Я вспоминаю, где нахожусь.
Я слишком быстро сажусь. Кровь резко приливает к голове.
Леви сидит на соседней кровати, вытянув волосатые ноги и уставившись в телевизор. В эфире «American Idol». Стоп. Я так понимаю - «French Idol»? Безвкусный логотип программы вращается по экрану. «Le Big Star!» («Большая звезда»)
— Который час? — спрашиваю я, потирая глаза. Внутри у меня какое–то непонятное ощущение от того, что я не понимаю, нужно мне сейчас подниматься и позавтракать или же оставаться на месте и поужинать.
— Семь, — отвечает Леви. — Вечера.
Я зеваю и потягиваюсь. В животе урчит от голода.
— Я умираю от голода, — говорю я.
— Я тоже. Ты спала целую вечность.
— Ты должен был разбудить меня.
Он пожимает плечами.
Я иду в ванную и смотрю в зеркало на свое отекшее ото сна лицо. Я подставляю руки под воду и делаю глоток. У воды какой-то странный земляной вкус. Края плиток в ванной в сколах, а порог между ванной и комнатой слегка приподнят. Я чуть не ударилась об него пальцами ног. Ковер в комнате стоптан и изношен. И, господи, может ли солнце светить чуть-чуть ярче?
Я двигаюсь по комнате к шторам, когда внезапно мне что-то бросается в глаза. Окно выходит на самый крошечный балкон, который я когда-либо видела. Это всего пятнадцать сантиметров бетонной поверхности между подоконником и перилами с чугунными завитушками. Я открываю окно. Воздух, пронизанный солнечным светом, теплый, но слегка сдобрен прохладным ветерком.
Мои ноги едва касаются балкона так, как я взгромождаюсь на подоконник. Мы на втором этаже, и с узкой улочкой внизу нас разделяет примерно четыре с половиной метра. Небольшая группа женщин средних лет, хихикая, входит в отель. Они, должно быть, выпили слишком много шампанского за ужином. Мотоциклы и скутеры теснятся на парковочных местах. Здания вдоль улицы располагаются безо всякой логики. Рядом с жилым домом, около еще меньшего по размерам ангара, находится маленький гараж, за ними кучка небольших домиков, а еще дальше - несколько рядов многоквартирных домов. Аллеи и крошечные дорожки располагаются около каждого дома, но, в основном, я вижу только крыши. Некоторые ниже, другие чуть выше, но все они находятся так близко друг к другу, что можно спокойно прыгать с одной крыши на другую. Все они из разных материалов: терракота, оловянных листов, деревянной черепицы, что создает мозаику из текстур. И все это купается в солнечном свете.
— Эй, Леви, — говорю я, крича в комнату, в которой слышится какой-то дурацкий французский джингл2. — У нас довольно приятный вид из окна.
Он переминается с ноги на ногу, стоя позади меня:
— Ага.
— Садись.
— Здесь мало места.
Я двигаюсь.
Леви очень медленно ступает на балкон. Он просовывает ноги в окно и, как краб, заползает на подоконник. Он занимает столько места, что меня весьма болезненно прижимает к оконной раме. Его ноги слишком большие, чтобы опереться на крошечный балкон, так что, он просовывает их через перила. Когда он стал таким крупным? Я вспоминаю события прошлых лет и вижу его маленькие, шлепающие по бассейну ноги, время от времени, пинающие мои во время очередного игрового поединка. Теперь его ноги больше моих почти в два раза. А еще они волосатые, как у хоббита.
Он крутит головой по сторонам, будто хочет перейти дорогу.
— Раньше я никогда не останавливался в номере с балконом. Это круто.
— Ага. Когда мы вернемся в Портленд, тебе нужно будет навестить родителей Джоша на Рождество. У них был отель с балконом, выходящим на бассейн. Помнишь?
Он моргает.
— Я не ездил в Портленд.
— Ты ездил. Мы все там были.
— Нет, Кейра. Ты - идиотка, — вырывается у него. — Я остался дома, и бабушка присматривала за мной. Боже, у тебя самая ужасная память на всем белом свете.
О, мой бог, он прав. Это было около двух лет назад, и это был первый раз, когда мы праздновали Рождество вне дома. Джош умолял Леви поехать с нами, но тот отказался. Брат остался дома вместе с бабушкой, которая присматривала за ним, когда могла. Он должен был поехать в гости к бабушке и дедушке на Рождество, но когда мы вернулись на следующий день, то застали его играющим в Xbox в подвале, а рядом с ним стояла огромная миска сырных шариков. Оранжевые крошки были повсюду, особенно много их было на футболке Леви. Бабушка сказала маме, что Леви отказался ехать к ним и есть вместе с ней и дедушкой Рождественский ужин, и она провела несколько часов в попытках переубедить его.
Он провел Рождество в одиночку.
— Эм… Что ты делал в то Рождество, когда мы уехали? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Смотрел домашние видео.
Я представляю его, сидящим в темном подвале, смотрящем кадры с нами, и его грязная шевелюра вырисовываются на фоне телевизора. Это самая одинокая вещь, которую я только могу себе представить.
— Серьезно?
— Ага. Там была куча ужасных сцен, когда ты пела песни дурацкой мальчишечьей группы, которая тебе так нравилась.
— «To the Starz»? — я смеюсь. — Помнишь, как ты постоянно вставлял «пу» и «бам» в слова?
Леви смеется. По-настоящему смеется.
— Оу, детка, я люблю твои голубые БАМ и длинные светлые ПУ, — поет он.
Я начинаю петь другой их хит «Complicated»:
— Когда ты со мной, я никогда не чувствую себя СТРАДАЮЩИМ ОТ ЗАПОРА.
Мы оба взрываемся от хохота.
— Раньше ты так часто меня бесил, — говорю я, вытирая выступившие от смеха слезы. Откуда они взялись? — Но я думаю, что ты был довольно веселым.
— «Хорошая мысля приходит опосля», — выдает Леви. — Но теперь-то ты признаешь мой поэтический дар.
Солнце начинает скользить за крыши домов. Ночь в Париже начинается, а я как раз просыпаюсь.
— Ну что? — спрашиваю я. — Не пойти бы нам поужинать?
— Да, — сразу же поддерживает меня брат. — Я просто умираю с голода.
Французская еда, мы идем за тобой.
Я считаю, что лучший способ найти хороший ресторан - просто бродить по улицам, пока мы его не найдем. Через несколько минут мы натыкаемся на какое-то блинное заведение. Название ресторана гласит «Crêpes Pour Vous» («Блинчики для вас»). Просто идеально.
— О да. Блины для нас. Спасибо, — говорю я вывеске, в то время как открываю дверь.
Это милое заведение всего лишь с несколькими столиками, переполняющими крошечное помещение, которое по размерам меньше, чем моя комната дома. Стены увешаны постерами, которые не имеют никакой общей тематики. Плакаты еды висят рядом с фотографиями Джима Моррисона и постерами сериала «Друзья», их версии примерно тысяча девятьсот девяносто четвертого года с дурацкими прическами и улыбками.
Прежде чем заглянуть в меню, я скольжу взглядом вокруг и случайно натыкаюсь на парня за прилавком. Он пытается справиться с радиоприемником, хмурясь при попытках повернуть старый переключатель. У него темно–каштановые волосы, которые падают прямо на глаза, и довольно острые скулы, оттеняющие его лицо. Я могу видеть только то, что не скрывает кассовая стойка, но даже это дает мне понять, что парень очень горяч.
Горячий Блинчик поднимает глаза. Его взгляд пронзает меня, как копье, рассматривая мои спутанные каштановые волосы и лицо в форме сердца. Я начинаю ощущать покалывание на тех частях тела, которые, в идеале, должны были бы быть немного меньше – на моих бедрах, животе, дряблых плечах. Я сутулюсь и опираюсь на спинку стула.
О, боже. Мне нужно заказать у него еду. Я умираю с голоду, но в то же время, не хочу выглядеть как огромный толстяк, который запихивает в рот по двадцать блинов. Так что выбор таков: либо этот вариант, либо уйти голодной. Я ненавижу девушек, которые боятся есть перед парнями.
И я была именно такой девушкой, когда мне нравился Жак. К черту все. Я буду есть все, что захочу.
Горячий Блинчик приподнимает бровь. Вскоре он подходит к нам со словами:
— Привет, добро пожаловать в «Crêpes Pour Vous»! Чем я могу вам помочь?
— Привет, эм… bonne soir (прим. добрый вечер), — улыбаясь, говорю я на французском. Мои щеки горят. Я смотрю в меню и понимаю, что я совершенно не представляю, что я хочу съесть. — Эм…
Горячий Блинчик возвращается к радиоприемнику и ставит какое-то разговорное французское ток–шоу.
— Не торопитесь, — бормочет он с акцентом.
Похоже, это дельный совет, потому что здесь Такой. Большой. Выбор.
Десертные блинчики со взбитыми сливками, клубникой, шоколадом и – помоги мне, боже – с Нутеллой. Острые блины со всеми видами мяса и сыра, яйцами и восхитительно выглядящими соусами. Что в такой ситуации должна делать девушка? Горячий Блинчик кусает губы от расстройства из-за неполадок с радио. Мне бы очень хотелось, чтобы этот хмурый взгляд снова был обращен на меня.
— Что ты думаешь? — спрашиваю я у Леви.
— Я хочу обычный блин, — отвечает он. — Нет, четыре простых.
— Простой? Без топпинга или чего-нибудь еще?
Он кивает.
«Привет, красавчик, я бы хотела четыре блина. Нет, к ним ничего не надо. Просто четыре гребаных блина для моего странного братца».
Именно так происходит каждый раз, когда мы с Леви идем в ресторан. Он слишком застенчивый, чтобы разговаривать с официантами, так что мама или я должны точно объяснить, насколько простыми должны быть блюда, но с необъяснимым количеством солений. И всегда неловко объяснять, когда заказ понимают неправильно. Это настоящее испытание. Леви будет задыхаться, громко стонать и, как года два тому назад, он даже может заплакать и развалиться на полу. Что если подобное случится здесь? Он уже кусает губы, смотря на грязный линолеум на полу. И я не знаю, сможет ли мой французский правильно объяснить состояние Леви.
Я глубоко вздыхаю. Леви должен получить то, что он хочет, иначе… Я не хочу знать это «иначе». А еще здесь нет мамы, которая могла бы помочь ему справиться с истерикой. Я подхожу к стойке. Парень моет руки в крошечной раковине.