Глава 11

Леви просыпается раньше меня и с самого утра смотрит телевизор. Комната наполнена ярким послеполуденным солнечным светом. Я ощущаю свое тело настолько хрупким, что кто-нибудь при желании смог бы пройти сквозь него. И еще я такая голодная, что могла бы съесть одеяло на кровати вместе со всеми микробами нашего номера.

— Мне надо почистить зубы, — говорю я, вылезая из кровати. — А потом нам надо поесть. Как вчера.

Я достаю из чемодана сумку с туалетными принадлежностями и иду в крошечную ванную. Рядом с зубной щеткой ставлю на полочку увлажняющий крем и мицеллярную воду. Зубная щетка брата находится на небольшом расстоянии от моей, с другой стороны от крема и мицеллярной воды. Если он возьмет не свою щетку, то его стошнит в буквальном смысле этого слова.

Леви достал лекарства – три бутылочки и горка пластинок с таблетками – все это в коробочке, разделенной на дни недели. Я вспоминаю, что все эти медикаменты были в маминых карточках, но не могу вспомнить их названия, даже если мне заплатят. Я проверяю, чтобы в каждом слоте находилось необходимое количество таблеток, спрашивая саму себя, не являются ли эти таблетки единственной вещью, которая удерживает здесь Леви.

Я одергиваю себя и не даю себе думать об этом, потому что не могу быть напуганной.

— Пойдем в МакДональдс, — кричит Леви из соседней комнаты.

— Нет, мы найдем какое-нибудь кафе или что-то подобное, — отвечаю ему. — Я проделала весь этот путь не для того, чтобы есть в МакДональдсе.

— Я не хочу французской-префранцузской еды, — шепчет Леви. — Я просто хочу картофельных оладий.

— Ну, Леви, — вздыхаю я. — Будем есть настоящий французский завтрак, ничего не поделаешь.

Я принимаю душ, Леви - нет. Он начинает зловонно пахнуть, но мне не хочется снова его провоцировать. Он начинает плакать, как только мы выходим из отеля.

Не совсем плакать, если честно. Леви неморгающе смотрит, тайком вытирая глаза. Это меня не волнует. На этот раз я не позволю ему получить то, что он хочет, так как отчаянно желаю запихнуть в себя какую-нибудь сытную и невероятно вкусную пищу: колбасу, яйца, бекон – такого рода завтрак.

Я такая голодная, что не могу толком сосредоточиться на поиске. Все бистро по соседству либо еще закрыты, либо предлагают обыденное меню. Я крадусь по улицам словно зомби, ищущий мозги. Или яйца Бенедикт.

Мы двигаемся по диагонали от отеля, проходим в открытый дверной проем, и чувствую запах. Пекущийся хлеб.

Я залетаю внутрь, будто притянутая магнитом.

Стеклянная емкость для хлеба наполнена счастьем: марципановые шарики, сахарные, в форме животных; печенье разных форм и размеров, с джемом внутри, в виде цветов или глазированное темным шоколадом; громные круги слоеного теста, посыпанные корицей, сахаром и тертым миндалем и еще миллион других вкусных вещей. Букеты из багетов, от некоторых еще идет пар, наполняющий воздух обволакивающим ароматом свежего хлеба. И, конечно же, блестящие от масла круассаны. Их навалили друг на друга, и, кажется, что они карабкаются вверх в надежде, что выберут именно их. Молодая женщина за прилавком, глядя на нас, снисходительно улыбается. Ее щеки с ямочками такие же круглые и красные, как два яблока. Бровь женщины вопросительно выгибается.

— Deux croissants, s’il vous plaît (Два круассана, пожалуйста), — выпаливаю я, глядя на нее. — Deux croissants (Два круассана) и… и… багет, и одно печенье с джемом, и еще одно с шоколадной глазурью, и одну вон ту большую круглую штуку.

Ее глаза округляются, и женщина начинает махать руками:

— Je m’excuse (Извините), — говорит она. — У меня не лучший английский.

Упс. И вот она я, без умолку, болтая на английском.

— Pardonnez-moi (Простите меня)! — говорю я, пытаясь, чтобы это прозвучало так, будто вложила всю душу в эти слова. Я знаю это чувство, когда к тебе обращаются на языке, который ты только учишь.

Она застенчиво улыбается.

— Qu’est-ce que vous vouliez.

Чего бы я хотела? Я показываю на товар и прилагаю все усилия, чтобы на идеальном французском прочитать названия на карточках. Багет – это просто. Круассан – все равно вышло с акцентом. Pain aux raisins – большой толстый круг, покрытый глазурью и изюмом – чертовски тяжело произнести.

Женщина заворачивает в бумагу багет и кладет каждую покупку на красивую фарфоровую тарелку, а не в непрозрачный бумажный пакет, какие дают в Старбаксе. Париж снова обыграл тебя, Сиэтл. Продавщица укладывает все покупки в деревянный лоток и, делая это, смотрит на меня с улыбкой. Я просто ощущаю радость, исходящую от нее. Она определенно мне нравится больше, чем скучающий бариста.

Я вынимаю горстку евро, но продавщица машет рукой:

— Потом платить, — говорит она. — Сначала насладитесь.

Мы садимся за столик, встроенный в эркер магазина. Старое стекло изменяет горожан, проходящих мимо нас. Парочка людей заглядывает в открытую дверь магазина, но никто не заходит внутрь.

Когда я пробую первый кусочек, сердце сжимается в жалости ко всем тем миллионам людей, которые прямо сейчас не едят этот необыкновенный круассан. Он намного больше, чем просто слоеный и маслянистый – это шелк, скользящий по языку.

Я съедаю первый круассан за несколько секунд и принимаюсь за второй. Слезы наворачиваются на глаза, и когда дохожу до шоколада внутри, я смеюсь, тем самым, разбрасывая повсюду крошки. Шоколад! В круассане! Что может быть чудесней?

Леви стреляет в меня взглядом а-ля «ты сошла с ума?». Но от этого я еще больше начинаю хохотать.

— Этатаквкушна! — вырывается из моего рта, наполненного этой невообразимо прекрасной едой.

Глаза Леви сужаются. Его спина начинает трястись.

Он смеется.

Я не могу перестать смеяться и приступаю к поеданию песочного печенья с джемом внутри, которое к тому же покрыто такой гладкой и мягкой глазурью, что, когда кусаю, между зубов слышится звук «пффф». Затем отрываю кусочек от багета, который мог бы показаться скучным, потому что это простой хлеб, но это самый сладкий и воздушный хлеб. Будто маршмэллоу в форме хлеба.

Конечно, нельзя просто так съесть столько много выпечки и при этом не почувствовать тошноты. К тому времени, когда мы опустошили тарелки, мы стонем, собирая последние крошки.

— Это было потрясающе, — выдыхаю я, откидываясь на спинку стула, и благодарю себя за то, что утром надела штаны для йоги. — Чистая, неподдельная прелесть. Разве это было не потрясающе?

— Ага, — подтверждает Леви. — Это была самая потрясная вещь, которую ты когда-либо делала.

Я краснею. В прошлом году я прошла через все фазы выпечки, когда пробовала воплотить в жизнь сложные французские рецепты, но у меня ничего не вышло. Давайте, просто скажем, это было фиаско. Леви целую неделю жаловался на мой слишком подгорелый крем–брюле.

Я иду обратно к стойке, чтобы расплатиться с женщиной за неземные наслаждения. Пока она отсчитывает мне сдачу, хочется сказать, чтобы она оставила ее себе в качестве чаевых. Во Франции чаевые поощряются или нет? Кажется, я не запомнила эту информации из путеводителя.

Я неумело спрашиваю на французском, не хочет ли она оставить сдачу себе. Ее рот слегка приоткрывается. Румяные щеки женщины краснеют еще больше.

— Ох, нет! — бормочет женщина. — Нет, нет, я не могу. — Она высыпает мне монеты и, сжимая мои ладони в своих, размахивает ими в стороны.

— Извините, — шепчу я, опуская голову. — Я… Я не хотела…

— Нет, нет…, — снова повторяет женщина. — Я имею в виду, просто… вы должны забрать свои деньги.

Я улыбаюсь:

— Большое спасибо. Все было очень вкусно.

Она снова подмигивает мне:

— Спасибо вам.

Мы с Леви выходим на улицу, чуть не сбив с ног чудоковатого бизнесмена, молодого, но уже лысого, который заглядывает в пекарню, но все равно проходит мимо.

Весь Париж теперь у наших ног.

— Итак, что мы будем делать сегодня? — спрашиваю у Леви.

Не могу сказать, сердит ли он или просто щурится от солнца.

— Я не знаю, — отвечает брат. — Что-нибудь.

— А не пойти ли нам в какое-нибудь крутое место? — Я начинаю рыться в сумке, чтобы найти одну из стащенных в аэропорту брошюр.

Куча из них посвящены музеям. Музей Орсэ, центр Помпиду, Музей Того, Музей Этого… Я отбрасываю все. После вчерашней ночи у меня совершенно нет настроения, чтобы ходить по музеям. Остаются туры. Долина Луары. Однодневная поездка на юг к голубому Средиземному морю. Однодневная поездка в Голландию. Однодневная поездка через поля Фландрии ко всем военным мемориалам и знаменитым местам битв. Это должно понравиться Леви.

— Было бы круто увидеть окопы, — только и отвечает он.

Возможно, это хоть немного поможет Леви выбраться из раковины. Я представляю, как он встречает каких-нибудь ветеранов, людей, бывших очевидцами тех событий, которые Леви видел только в документальных фильмах. Возможно, он бы задал пару вопросов, а я смогла бы написать маме хорошую новость.

Но потом вспоминаю все те размытые черно-белые фотографии, которые нам показывали на уроках истории. Раздутые тела, замаскированные грязью, и пустые взгляды солдат. Меня пробивает дрожь. Окопы ужаснут меня еще больше, чем мумии.

— Я так не думаю, — говорю брату.

— Это единственная вещь, которая мне здесь так интересна.

— А что насчет Версаля или Эйфелевой башни?

— Я хочу увидеть вещи времен войны. — Он сжимает кулаки и смотрит на меня с негодованием.

— Ну… здесь есть музей войны, Дом инвалидов.

Он глядит на меня, приподняв бровь. Я воспринимаю это как знак, чтобы вытащить наконец путеводитель, и читаю названия некоторых экспонатов, пушек, на которые мне, откровенно говоря, наплевать, пока не натыкаюсь на это: «Гробница Наполеона». Я моргаю, чтобы убедиться в том, что все правильно прочитала.

— Черт подери. Пошли смотреть на гробницу Наполеона!

— Ахах.

— Это значит «да»?

Леви кивает:

— Давай навестим Наполеона Бонапарта. Я уверен, что он будет неимоверно рад нашей встрече.