Глава 12

На следующий день я просыпаюсь от монотонного бурчания Леви:

– Кейра, нам надо снова пойти в пекарню.

Меня не надо просить об этом дважды.

День просто великолепный. На улице тепло, несмотря на то, что сейчас раннее утро, и солнечно как в тропическом раю. Пекарня полна света, который отражается от окон нашего отеля.

Мы заказываем примерно то же, что и вчера, но сегодня на витрине выставлено ещё больше марципановых животных. Настоящий зверинец – маленькие слоны и свинки, даже коровы с крошечными пятнами. Я беру каждое животное, и еще гору круассанов и печеньев с джемом.

Леви обнаруживает, что ему не нравится марципан, поэтому я забираю всех животных себе. Никаких проблем. После того, как мы покончили с едой, я начинаю раскладывать брошюры по столу.

Леви наклоняется вперед, поджимая губы. Он хватает карту метро и начинает ее исследовать.

— Франклин Рузвельт, — шепчет он, указывая на остановку. — Забавно.

Я разрешаю ему выбрать, что мы будем делать сегодня, и, скорее всего, выбор займет у него целую вечность, поэтому я откидываюсь в кресле, чтобы полюбоваться магазином. И чтобы дать желудку все переварить. Вчера я не заметила старые фотографии на стенах, снимки, на которых члены семьи запечатлены в брюках клеш и в белых воротничках. Когда понимаю, что еда переварилась, я встаю, чтобы рассмотреть фотографии поближе.

— Моя семья, — говорит на французском та самая женщина за прилавком, которая была вчера. В ее глазах искрится гордость. — Я посередине. Вот эта пятилетняя девочка. Слева стоит мой брат. Он здесь шеф-повар.

Я улыбаюсь ей:

–– Это так замечательно. А это ваш… дедушка?

Она кивает, сияя.

— Раньше он владел этим зданием, — говорит женщина. — У него тоже была пекарня. Но он потерял бизнес во время оккупации.

— Оккупации? — Я складываю все пазлы в голове раньше, чем ей приходится все объяснять американской идиотке. — Нацистской оккупации?

— Да. — Ее постоянная улыбка слегка меркнет. — Я копила сбережения в течение многих лет, чтобы заново начать семейный бизнес.

Вау.

— Это… Это невероятно.

Она улыбается мне в ответ.

— Спасибо. Я тоже так думаю.

Мужчина в белом костюме шеф-повара, выглядящий точно так же, как и женщина за прилавком, – бесспорно ее брат – выходит из кухни. У него на лице такая же улыбка.

— Нужно что-то еще? — спрашивает он. — Круассаны, может больше хлеба?

Его сестра смотрит на нас, потом смотрит за дверь. Магазин пуст.

— Нет, — тихо отвечает она, мотая головой.

В то время, пока сердце разбивалось от разговора шеф-повара с сестрой, Леви все еще не определился с планом на день.

— Выбери что-нибудь, — говорю я, дергая его за руку. — Военные штуки?

Он пожимает плечами:

— Мы же уже посмотрели на вчера пушки.

— Если ты ничего не выберешь, то я сделаю это за тебя.

Он подталкивает ко мне брошюры. Я рассматриваю это, как разрешение делать все, что захочу. И как только вижу уголок рекламного проспекта, виднеющегося из-под кучи других бумаг, я принимаю решение.

Сегодня мы едем в Версаль.

Версаль. Наконец-то Версаль. Я буду ходить по тем комнатам, по которым ходила Мария-Антуанетта, и увижу свое отражение в Зеркальной галерее. Я одета в повседневную одежду для путешествий, а не в платье моей мечты из восемнадцатого века. Я буду даже не в наряде с выпускного вечера, который имитировал наряд Марии-Антуанетты, – но это все еще моя мечта, стереотипная фантазия о принцессе, в которой мне не стыдно признаться. Эта и еще одна моя мечта – вернуться в прошлое и перенести Марию-Антуанетту во время, которое было бы к ней добрее.

Расстояние до Версаля – это поездка на автобусе продолжительностью сорок пять минут от центра Парижа. Мы выходим из автобуса на самую большую стоянку, которую когда-либо видела. С другой стороны я вижу дворец – огромное здание с большими окнами, а также со статуями херувимов и святых, обрамляющих крышу. Я ощущаю это величие на себе. Все остальные туристы из автобуса стекаются к воротам. Я возвращаюсь, чтобы сделать фотографию. Мне просто чудом удается уместить весь замок в одном кадре.

— Это первая фотография, которую сделала здесь, — смеясь, говорю я. — Выглядит так, будто мы прямо здесь сошли с самолета.

Леви ничего не отвечает. Он просто смотрит на замок с безразличным выражением лица.

— Леви, что ты об этом думаешь?

Он пожимает плечами.

Я не собираюсь позволить его безразличию испортить момент. Это Версаль.

Мы начинаем долгую прогулку до позолоченных ворот, и, чем ближе мы подходим, тем больше у меня странных ощущений в животе. Это похоже на то, словно я собираюсь познакомиться со знаменитостью, встречу с которой ждала годами. Дома на компьютере у меня есть сотни фотографий стен с фресками, позолоченной лепнины и великолепных садов. Я заваливала Жака вопросами по поводу дворца. Он никогда много не говорил об этом, просто выдавал чуточку информации для того, чтобы я отстала от него. Позже он признался мне, что никогда не был в замке, хотя живет в Версале.

За парковкой я вижу дома и рестораны Версаля. Но не вижу ни одного здания, которое бы подходило под описание Жака – ряды домов с цветочными горшками на окнах. Но я могу все это видеть мысленно, когда закрываю глаза. Прямо сейчас Жак и Селена могут быть здесь в черных беретах, хихикая друг с другом.

Я сжимаю кулак. Когда-то это было моей единственной мечтой – приехать сюда вместе с Жаком. Не из-за него. Я использовала его точно так же, как он использовал меня. Нет, я просто хотела бесплатное место, чтобы переночевать. Отправная точка. Подводная доска. Теперь Селена заняла мое место, и может делать все то, что когда-то хотела я, в то время, как мы заплатили невероятную сумму за поездку на дерьмовом автобусе, чтобы теперь стоять в очереди целый час.

Когда чувствую, что нахожусь буквально в миле от мечты, я поднимаю взгляд. Два крыла замка будто помещают меня внутрь королевского двора. Их колонны, позолоченные детали и бюсты выдающихся персонажей будто улыбаются мне.

Я здесь.

Леви суетится позади меня.

— Спасибо за то, что ты такой терпеливый, — говорю я ему. — Мы скоро зайдем.

— Потом мы тоже будем стоять, только уже внутри, — отвечает он и, сказав одну негативную вещь, выпускает целый поток гадостей. — Это будет просто еще одна куча портретов богатых людей, каких-то мертвых чуваков и идиотов, смотрящих на все это. Я просто не могу поверить, что ты хотела приехать сюда.

— Это Версаль.

— Как тебе может нравится французская монархия? — Его взгляд стреляет молниями во все стороны. — Они были ужасны, черт побери.

Когда он говорит вещи, подобные этой, то начинает с политических обличительных речей, взятых с прокоммунистических сайтов. Я подавляю в себе порыв сказать ему: «Заткнись, Леви», и привести миллион контраргументов, которые могли бы сломать его доводы. Но сдерживаюсь, потому что он бы начал использовать свою логику, а я закончу тем, что не смогу дышать, не говоря уже о том, чтобы спорить должным образом. Все это заставляет меня ненавидеть его. А я не хочу его ненавидеть, особенно здесь, не в тени Версаля под взглядом окон, из которых когда-то выглядывала Мария-Антуанетта. Здесь я просто хочу чувствовать чудо и старую грусть. Но Леви не позволит мне сделать это.

— Ты же знаешь, что Мария-Антуанетта была полной дурой, да? — спрашивает он.

— О, Леви, пожалуйста, просто остановись, — стону я.

— Почему? Ты же не знаешь ее. Она - не твой предок или что-то в этом роде. Почему тебя это волнует?

Я даже не могу начать что-то объяснять. Не имеет значения, что я скажу. Он просто не поймет мою симпатию, которую ощущаю по отношению к ней – к молодой девушке, которая вырвалась из страны, вышла замуж и переехала вместе с мужем, едва зная язык. Ей нужно было изучить правила нового двора. смириться с браком без любви, но при этом постоянно выполнять супружеские обязанности. А затем иметь дело с французским народом, который отправил ее и всю ее семью прямо в лапы смерти.

— Ты же знаешь, что, вероятнее всего, она была безграмотной, да? Ей было наплевать на народ. Ее заботила только ее собственная задница.

— Ничто из этого не было ее ошибкой, — говорю я, взвешивая каждое слово.

Леви морщится:

— Она даже не попыталась понять, на что была похожа жизнь обычного горожанина. Она просто весь день наяривала круги по этому месту, позволяя слугам делать для нее все.

— Мария родилась и выросла в аристократической среде. Она никогда не знала жизни простолюдина. Ее целенаправленно держали в неведении. Это не ее вина.

— Она могла бы попытаться.

— Леви, было бы разумно, если бы я волновалась из-за того, что ты не понимаешь состояние трехпалого ленивца? Или горбатого кита? Или любой другой формы жизни, которая отличается от жизни подростка?

Он уставился, но не на меня. Он смотрел на окна и туристов, которые стоят вместе с нами в очереди.

— Мария просто хотела сидеть целый день, — говорит он, — с красивыми, дорогими вещами, окружавшими ее все время. Сидеть и ничего не делать.

Я стону. Столько сил, чтобы попытаться переубедить его.

— Ты ничего не знаешь.

— Кейра, это ты ничего не знаешь.

Я складываю руки на груди. Он достал меня, но я упрямая. Даже упрямее, чем старый мул.

— Без разницы. Давай просто зайдем внутрь и посмотрим на эти красивые и дорогие вещи.

Взгляд Леви мутнеет, но он ничего не говорит.

И, слава богу. Потому что, оказавшись внутри под украшенным фресками потолком, который словно покрывает квадратную милю, я не хочу слышать раздражающий голос Леви, ворчащий о том, что нарисовать все это стоило художнику жизни. Я раскошеливаюсь на аудиогид, и выключаю пессимизм брата. Я настраиваю дрянную мелодию клавесина, а английский джентльмен кормит лакомыми кусками информации.

Каждая комната ведет в следующую, наслаиваясь друг на друга. Тут нет прихожих или коридоров. В прошлом здесь перед каждой дверью стояли солдаты, решающие, кто может пройти в следующую комнату. Людям было позволено войти во дворец, свободно блуждать во внутренних двориках и внешних комнатах. Нужно было быть более приближенным к королевскому двору, чтобы пройти дальше. И это становилось все более выборочным процессом до тех пор, пока только несколько привилегированных персон могли входить в самые маленькие комнаты дворца и иметь больше шансов побыть наедине с королевой или королем.