В спальне королевы я представляю себе Марию-Антуанетту, прогуливающуюся по этим полам. Спящей в этой кровати. Рожающей на кровати на глазах публики – что за кошмар – для того, чтобы никто не смог оспорить факт рождения королевского наследника. Она прожила продолжительную часть жизни, лишенной приватности. И ее небольшой домик в огромных садах был единственным убежищем. Я не могу сейчас слушать Леви, жалующегося на то, насколько глупо было, что взрослая женщина-королева играла в крестьянку в лесах. Краткое изложение Первой Мировой Проблемы – слишком много денег, много привилегий – и ты убегаешь, и время от времени играешь в бедняка.

Я думаю, что понимаю ее. Она пыталась убежать не от денег и привилегий. Это была ее собственная жизнь. Совершенство оказалось иллюзией. Дворец приравнивался к тюрьме. Возможно, она придумала это все в своей голове, когда выходила замуж в пятнадцать лет – ведь она собиралась быть королевой Франции! Все должно было быть навсегда стать блестящим и идеальным! Она даже не могла себе представить постоянную и непрекращающуюся критику, ужасный брак, придуманные обязанности и кровавую смерть.

Ситуации никогда не получаются такими идеальными, какими мы их себе воображаем.

И мой внутренний циник – мой внутренний Леви – начинает становиться сварливым. Все эти огромные портреты, занимающие все стены, фрески на потолках, кабинеты, подсвечники, безделушки, сделанные из золота и драгоценных камней… Все это оказалось фальшивым. Бессмысленным. Потому что, на самом деле, зачем все это? Чтобы удовлетворить тщеславие парочки избранных? Что хорошего делают эти предметы? Они изготовлены из дорогих материалов по высокой цене без всякой существенной цели. Я не могу отыскать ту часть меня, которая без всякой задней мысли просто получала бы удовольствие от этого великолепия. Внезапно я становлюсь корыстным прагматиком. После гляжу на люстру, с которой будто капают кристаллы, что даже не могу увидеть, где находяться свечи. Я задаю себе вопрос, какая от этого всего чертова польза. Да, возможно, у нее была грустная, несвободная жизнь, такая же, как и у некоторых знаменитостей. Но все это сияющее золото и хрусталь здесь только для того, чтобы угодить ей и ожидать почитания от низшего сословия? Это не имеет смысла.

Это место – не храм красоты. Это выставка отчаяния.

Оставшаяся часть дворца прошла в тумане разочарования, исходящего от меня самой. Я так долго мечтала об этом месте, что когда наконец-то оказаласьздесь, то поддаюсь пессимизму Леви. Я смотрю на мраморные столбы и хочу, чтобы они были каменными. Поднимаю глаза на позолоченную лепнину и думаю о том, что это слишком искусно. Я даже не могу печалиться. Я устала.

Задняя часть дворца обращена к огромным паркам. Искусственное озеро простирается на огромное расстояние. Величина и размеры – вот о чем весь этот дворец. Вот о чем здесь все.

Я достаю карту местности и нахожу звезду, которая указывает на поместье Марии-Антуанетты. Я всегда хотела увидеть ее домик, но теперь, непонятно почему, это больше ничего для меня не значит. Неужели часть меня умерла? Вся моя симпатия к ней прошла.

Леви начинает пятиться прямо к выходу подальше от садов. Я смотрю через плечо на искусственное озеро, статуи, подстриженные сады и ощущаю глубоко в груди небольшой трепет, когда нечто настолько прекрасное касается меня. Однажды, это было всем, чего я так хотела…

Я иду обратно к автобусу.

Автобус едет через центр города, полный экзистенциального дерьма. Версаль, бесспорно, был впечатляющим, но пустым. По сути, я встретила знаменитость, а она оказалась дерьмом.

Я думаю о том, чтобы убрать Марию-Антуанетту из списка девушек, которых я хотела бы спасти, если бы у меня была машина времени. Конечно, там есть и мужчины, но все же девушек в нем больше. Женщины пережили все трагедии, хотя не заслуживали ни одной из них. Анна Болейн. Жанна д’Арк. Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Романовы. Анна Франк. Мария-Антуанетта всегда была в этом списке. Ее казнь казалась самой жестокой вещью в мире. Она была красивой и невиновной и, думаю, мученицей, а мир острым лезвием отрубил ей голову. Теперь я думаю, что Леви мог быть прав. Конечно, она была сторонницей красоты и неподдельного веселья, но, в то же время, была малограмотной, обеспеченной и не очень смышленой. Эгоистичная, глупая маленькая девочка.

Я тоже большую часть времени эгоистичная и глупая. Значит ли это, что не заслуживаю спасения, а заслуживаю кровавой экзекуции?

— Если бы ты мог перенестись сквозь время и кого-нибудь спасти, — говорю я Леви, пока мы едем по Парижской автомагистрали. — Кого-то, кто пострадал от участи, которую не заслуживал. Кого бы ты спас?

Леви надолго притих. Он поджал губы и уставился на деревья, мимо которых мы проезжали.

— Гитлера, — говорит он.

Проходит несколько секунд, прежде чем я снова могу говорить.

— Гитлера. Адольфа Гитлера?

— Нет, Джо Гитлера, — саркастично отвечает брат. — Конечно, Адольфа. Он был блестящим. Хороший лидер и стратег, не считая войны на два фронта и русской зимы. И еще он был художником.

— Боже, Леви, он убил миллионы людей!

— Не лично, — противится Леви.

— Технически.

— От рук Сталина умерло не меньше людей.

— То есть, я полагаю, что ты спас бы и его.

— Нет. Он был злом.

Я закатываю глаза. Что здесь, черт возьми, происходит? Неужели брату, на самом деле, нравится Гитлер? Это вообще законно? Может, я должна написать маме? Она раньше беспокоилась, когда Леви влезал в странную чушь. Нацистская чушь определенно подходит под это определение.

— Ты просто сказала выбрать кого-нибудь, — говорит Леви. — Ты не сказала спасти от их смерти. Что если я выберу кого-то, чтобы спасти от их собственной жизни?

Я открываю рот, но так и не могу ничего сказать. Леви тем временем продолжает:

— Что если бы Гитлера приняли в школу искусств в Вене? Что если бы он никогда не присоединился к военным, и тяжелые времена никогда бы не настали? Что если бы у него никогда не было бы возможности развить свою ненависть к евреям? Что если бы он просто спокойно изучал искусство, начал продавать картины и просто прожил остаток своей жизни без ущерба?

Черт подбери, думаю, он прав. Я прокручиваю в мозгу эту теорию и, непонятным образом, она приобретает смысл. Что если бы мы могли искоренять зло в таких людях, как Гитлер?

Возможно, и для Гитлера нашлось бы местечко, – если я могу перейти к фактам, что имя Адольфа Гитлера не появилось бы ни в каком списке, содержащем моих любимых персонажей из истории.

— Это очень мудро с твоей стороны, Леви, — говорю я ему.

Он пожимает плечами:

— Это просто логично. Кого бы спасла ты?

Возможно, он меня уничтожит вместе со всеми моими вариантами, но я все равно рассказываю:

— Анну Болейн, потому что Генри Восьмой был грубым. Жанну д’Арк, по очевидным причинам. Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию Романовых.

— Одни принцессы.

— Хорошо, но принцесс часто использовали в качестве пешек. Но Жанна д’Арк – полная противоположность принцесс.

— Подожди, напомни, кем она была?

— Французская девушка, которая слышала голоса ангелов. Они сказали ей встать во главе армии против Англии. Она была сожжена на костре по обвинению в ереси, но на самом деле, из-за того, что носила мужскую одежду и бросала вызов представлениям о том, какой должна быть бедная необразованная девушка.

— Говоря о необразованных девушках, Мария-Антуанетта есть в твоем списке? — спрашивает Леви.

— Она была, — отвечаю я, вздыхая. — Но, возможно, ты прав. При других обстоятельствах, она была бы просто глупой и посредственной девушкой.

— То есть она заслуживала лишиться головы при помощи гильотины?

— Ну, нет, но… Стой, ты передергиваешь понятия!

Леви пожимает плечами:

— Пытаюсь просто заставить тебя подумать.

А я не знаю, что и думать. Некоторое время я смотрю на Леви, пока он грызет ногти и смотрит в окно, и ощущаю то, что не часто чувствую по отношению к брату – гордость. Мой маленький братец – интересный и уникальный человек. Возможно, он и говорит иногда странные вещи – типа нацистских штук. Но эти странные вещи исходят от его незаурядного ума.

Даже в те времена, когда в распорядке дня были «Lego» и «PlayMobil», у меня было это смутное беспокойство, что Леви будет проскальзывать сквозь трещины. Когда Леви был маленьким, у него была довольно заторможенная речь. Летом он постоянно носил треники и резиновые сапоги, а зимой переодевался в шорты и сандалии. Теперь, когда он стал старше, он не бреется и отказывается менять кривые очки. Он до сих пор не разговаривает с незнакомцами, а незнакомцами он считает всех – даже нас с мамой. Мир относиться к таким людям, как Леви, не очень дружественно, и даже, когда я была маленькой, то боялась за брата. Боялась, что мир перестанет пытаться достучаться до него, потому что он сам от этого отказывается.

В одиннадцатом классе на уроке английского я вышла в туалет. По дороге туда, из открытой двери я услышала голос Леви и заглянула внутрь. Это был урок истории, и Леви показывал презентацию. Он говорил громким голосом, возможно, даже слишком громким. Казалось, что он просто не знал, как его контролировать. Леви криво стоял у доски, нажимая на пульт, чтобы переключить слайды, а другая его рука лежала на животе словно крыло. Но ничего не имело значения. Он рассказывал о большевиках, не смотря на слайды и на карточки с подсказками. Он помнил факты и говорил экспромтом. Просто рассказывал то, что было на уме. А одноклассники внимательно его слушали. Учительница была рада, будто эта сторона брата и для нее тоже оказалась новой.

Я шла в туалет с улыбкой на лице. Это был первый раз, когда почувствовала спокойствие относительно Леви. Первый раз, когда поняла, что он сможет это сделать.