Глава 14

— Вы не хотите сходить в Нотр-Дам? — спрашивает нас Марго, когда мы спускаемся на землю. — Я бы хотела поставить свечку за дедушку.

Я не могу отказаться.

Поездка в метро проходит спокойно, как и прогулка по мосту к острову Сите. Мы обсуждаем с Марго роман Виктора Гюго и снятый по его мотивам диснеевский мультфильм «Горбун из Нотр-Дама», которые ей очень нравится. Я признаюсь, что хотела прочитать эту книгу в оригинале, но это всегда меня пугало.

Она понимающе кивает:

— Я испытываю те же ощущения по отношению ко многим романам на английском языке. Перевод всегда отличается от оригинала.

Точно.

Рассматривать Нотр-Дам на фотографиях и вживую стоять перед этим величественным зрелищем – два разных мира, две разных галактики, две Вселенные. Город начинается с Нотр-Дама в самом центре Парижа и будто расширяется наружу. Я словно могу почувствовать тяжесть всех этих лет. Могу почувствовать тысячи душ, которые были здесь до того. История тут повсюду. Есть что-то особенное в этом месте, полном сооружений, которые стояли здесь на протяжении сотен лет, и зданий, которые скоро отметят тысячелетие. Понимание того, что миллионы глаз и душ смотрели туда же, куда сейчас смотрю я, делает это место ещё более величественным. Более реальным и поразительным.

Будучи заслоненной двумя огромными колокольнями, я ощущаю это более явно, чем где бы то ни было. Я представляю себе средневековую службу, когда толпы народа стекаются в храм через огромные деревянные двери собора; в место, где они беседуют со своим богом. Мурашки пробегают по телу, когда мы проходим через эти двери.

Марго и Нико присаживаются на скамьи, чтобы помолиться, а Леви уходит ближе к входной двери, чтобы рассмотреть выставленные реликвии, так что по собору я блуждаю сама по себе. Внутри довольно любопытно. Вроде бы темно и тихо, но в то же время всё ощущается ярко и громко. Тот, кто хочет поразиться простору этого места, каким-то образом вмещенному между стенами, полом и потолком, может пройтись по нефу, взглянуть вверх и воскликнуть от невероятного зрелища. Тот, кто хочет подумать, помечтать, может прогуляться вдоль внешнего крыла, мимо маленькой часовни, исповедален, статуй и зажечь свечи перед алтарем.

Я ставлю одну свечку за дедушку Марго и Нико. Ещё одну – за евреев, которых он так отчаянно хотел спасти. Одну – за Леви. Ещё одну – за меня. И кладу в банку с пожертвованиями больше евро, чем нужно.

Когда сажусь на скамью, Леви садится рядом. Возможно, только для того, чтобы дать отдохнуть ногам, но брат вроде бы кажется спокойным.

— Ты думаешь, что внутри собор такой же, как и в диснеевском мультфильме? — спрашивает меня Леви.

— Что-то в этом роде.

— И что же они изобразили правильно?

— Ну… Он большой.

— Нет, незаметно.

Я закатываю глаза:

— Ты знаешь, что я имею в виду. Они правильно показали размер и пропорции в фильме.

— Но окрестности-то не такие.

— Что?

— Окрестности, — отвечает Леви, размахивая руками, словно пингвин плавниками. — В мультфильме есть ступеньки, которых в реальности не существует. А ещё снаружи стоит огромная статуя Карла Великого. Они этого не показали.

— Я не знаю, стояла ли уже статуя Карла Великого, когда создавали этот мультфильм, — возражаю брату.

— Даже если и не было, они должны были бы вставить её для наглядности.

— Мы ещё посмотрим на эту статую, когда выйдем наружу.

— Да.

И именно сейчас в мгновение ока собор наполняется людьми. Народ сидит на скамейках по обе стороны от нас, и, прежде чем полностью осознаем это, мы становимся частью огромной толпы. Прожектор светит на мужчину, стоящего у главного алтаря. Все встают.

Я никогда не была той девочкой, которая разговаривает с богом. Несмотря на развешанные в комнате плакаты Нотр-Дама на фоне грозового неба; несмотря на то, как начинает биться сердце, когда появляется очередная история о найденных во время реставрации Вестминстерского аббатства фресках; несмотря на книги, которые я беру в монастырских библиотеках на Рождество, мой интерес простирается лишь в научных целях, но никак не в духовных.

Начинает петь хор. Их голоса, одни воздушные и высокие, другие – крепкие и достаточно низкие, чтобы вибрировать у меня в горле, заполняют весь собор от пола до потолка. Каждый сантиметр этого огромного пространства наполнен звуками. Они поют изумительную версию «Аве Мария». Я закрываю глаза и позволяю музыке заполнить меня. С рациональной точки зрения я бы сказала, что христианская мифология ни что иное, как просто легенды. Но в теплом объятии вечных камней Нотр-Дама начинаю плакать от чистой красоты.

Я открываю глаза, чтобы убедиться, что Леви, как обычно, развалился на скамье и закатил глаза. Но нет – его глаза закрыты; он сидит ровно, а голова слегка наклонена назад. Его нижняя губа сморщена. Сердце тает и наполняется светлым и ярким чувством. Музыка успокаивает его. Интересно, сейчас он чувствует себя так же, как и я? Отдохнувшим, наполненным и помолодевшим? Если бы я не была сейчас посреди церковной службы, то достала бы камеру и сделала бы фото Леви. Сейчас он выглядит спокойным, как никогда.

Пока я разглядываю брата, его голова очень медленно падает вперед. Он резко подскакивает, глаза открываются, а затем снова неспешно закрываются. Мне следует засунуть кулак себе в рот, чтобы не засмеяться.

Он не помолодел и не успокоился от музыки. Он просто заснул.

Я начинаю смеяться и пытаюсь делать это тихо. Но от того, что сдерживаю смех, ещё больше слез скатывается по лицу, а глазные яблоки вот-вот взорвутся. Когда служба наконец заканчивается, Леви просыпается в просто ужасном настроении. Я уже не смогу побродить по окрестностям собора столько, сколько захочу, но всё нормально. Это того стоило – увидеть Леви в его наиболее уязвимом состоянии.

Брат до сих пор хочет посмотреть на статую Карла Великого во дворе. Она сделана из меди, ставшей синей от окисления, и стоит на каменной платформе. Леви, нахмурившись, обходит статую вокруг, держа руки в карманах. Марго и Нико всё ещё в церкви, так что я предоставлена самой себе. Я смотрю на Леви до тех пор, пока не вижу парней, стоящих в паре ярдов и определенно говорящих обо мне.

— Да хватит, Джеймс, — шипит один из них с явным шотландским акцентом. — Просто спроси её! Не делай скрытых фотографий, как чертово пресмыкающееся!

— Да, ладно тебе, Гэйбл, — говорит Джеймс. — Всё в порядке.

Я поглядываю на них. Первый парень, блондин в форме частной школы, не отрываясь, смотрит на дисплей камеры, направленной на меня. Второй, высокий черноволосый парень в зеленой бандане и дредами, шагает взад-вперед позади блондина и выглядит раздраженным. На нём такой же школьный жакет, как у его друга, в паре с узкими джинсами, которые показывают мощные бедра и сапоги.

Оба понимают, что я смотрю на них. Блондинчик чуть не роняет камеру, а глаза Рокера с Дредами становятся круглыми.

Я привожу их в замешательство. Возникшая тишина – самая неловкая вещь, которую когда-либо переживала:

— Вы фотографируете меня? — наконец спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Рокер с Дредами, в то время как Блондинчик положительно кивает.

— И кому верить?

Рокер с Дредами открывает рот, чтобы что-то сказать, но Блондинчик хватает его за руку.

— Извини, — говорит последний. — Мы делаем фотографии для постера нашей группы, и ты идеально для этого подошла, стоя в солнечных лучах и задумчиво смотря в даль… очень задумчиво.

У него сильный британский акцент, чему я не могу не улыбнуться.

— Конечно, он должен был вначале спросить твоего разрешения, — вмешивается Рокер с Дредами. У него шотландский акцент. — Джеймсу очень жаль, не так ли?

Он тыкает Джеймса в спину, и тот вздрагивает:

— Ауч! Да, да, очень жаль, — говорит он, протягивая руку. — Меня Джеймс зовут, кстати. Моего приятеля – Гейбл.

Я пожимаю его руку:

– Кейра.

Гейбл смотрит в землю. Когда он поднимает голову, чтобы взглянуть на меня, я улыбаюсь ему. Уголки его губ тоже ползут вверх.

Гейбл. Какое чудесное имя.

— Так, эмм…, — продолжает Джеймс. — Могу я тебя сфотографировать?

— Эм, конечно, — отвечаю я, а рука автоматически пытается пригладить спутанные волосы. — Что я должна делать?

— Сядь там. — Джеймс указывает на место рядом со скамьей. — И задумчиво смотри на собор. Или, нет! Обопрись на этот фонарный столб и задумчиво смотри на собор.

Мы идем к фонарному столбу. Я не совсем уверена в том, как должна это делать, так что просто опираюсь на него, рука обхватывает столб, и застываю в таком положении. Джеймс снимает где-то позади меня, и, когда через пару минут он показывает мне фото; я шокирована тем, насколько невероятным оно получилось. Девушка, старый железный фонарный столб, собор – всё купается в сочетании солнца и тени. Мне даже нравится, как выглядят мои волосы, а слово, которое приходит мне на ум относительно моей руки, обхватившей столб, – это нежная, а не толстая или дряблая.

— Фото выглядит великолепно, — говорит Джеймс. — Мы даже можем использовать это для обложки альбома. Так, Гейбл?

Гейбл кивает прежде, чем снова уставиться в землю. Он кусает губы. Я просто не могу не смотреть на него.

— Кейра, — говорит Джеймс, сверкая белоснежными зубами. — Откуда ты? Старые добрые Соединенные Штаты Америки?

— Да. Сиэтл.

И тут я вспоминаю – Леви! Я ищу его взглядом и нахожу брата всё ещё стоящим около статуи Карла Великого, а стая голубей ходит за ним по пятам. Леви украдкой смотрит в мою сторону; скорее всего, он в ярости. Внезапный прилив грусти пронзает меня, когда вижу, как он так далеко стоит в одиночестве.

Но я не хочу прекращать разговаривать с Джеймсом, а тем более, с Гейблом.

— Сиэтл – это круто, — говорит Джеймс. — Курт Кобейн, да?

— Ага, ты прав.

— Я из Манчестера, — продолжает парень. — Хожу в школу в Эдинбурге. Гэйбл как раз оттуда родом. Оттуда родом и его великолепный шотландский акцент, если ты ещё не заметила.