Жак умолк и с мрачным видом зашагал по комнате. Несколько раз я заговаривала с ним — он меня не слышал. Наконец он направился к двери, я бросилась к нему.

Я видела, что ужасно раздосадовала его, и, думалось мне, — угадала, что он принял решение вроде того, за которым последовало исчезновение проклятого романса и высылка бедняжки Розетты. Я остановила его.

— Послушай, Жак, — сказала я, вся замирая от страха. — Я, конечно, была неправа и наговорила всяких нелепостей. Ради Бога, не говори ничего Сильвии, не лишай меня ее дружбы; достаточно того, что я лишилась твоей любви.

Я упала на стул и едва не лишилась чувств. Жак поцеловал меня с горячей нежностью, как в первые дни.

— Обещаю тебе совсем позабыть о нашем объяснении, — сказал мне он, — и никогда не говорить о нем Сильвии. Совершенно ясно, что это не ты, а какая-то другая женщина говорила твоими устами. Ты такая добрая, бедненькая моя Фернанда! Наберись сил и не слушай ничьих советов, кроме велений собственного сердца.

Жака всегда преследует мысль, что маменька восстанавливает меня против него. Правда, она не очень-то его любит, но Жак ошибается, если воображает, будто я рассказываю ей то, что происходит у нас в семье. Я только с тобой могу быть так откровенна. Ах, будь она проклята, наша разлука! Твои советы издалека зачастую приносят мне больше вреда, чем пользы. То я очень плохо объясняю тебе свое положение и поэтому ты не можешь правильно судить о нем; то я очень уж неловко применяю твои советы, как его улучшить. Да еще, надо признаться, я по своему легкомыслию или ограниченности ума не умею справиться с препятствиями, которых ты не могла предвидеть. Как я была спокойна и счастлива, когда мне пришло на ум начать объяснение с Жаком, которое его взволновало и серьезно обидело! Но теперь наша жизнь стала куда веселее. Дай Бог, чтоб она опять не сделалась несчастной по моей вине.

Право же, для нас очень полезно, что с нами живет Сильвия. Нет человека лучше ее и добрее. Она большая оригиналка, таких я еще никогда не встречала. Чрезвычайно деятельная, гордая, решительная. Ее ничем не испугаешь, ничем не удивишь. Она в тысячу раз умнее меня, и беседы с нею более полезны для меня, чем все книги, которые я прочла. Менее молчаливая, более общительная, чем Жак, она лучше него угадывает, что именно мне непонятно, и объясняет, опережая мои вопросы. Хотя характер у нее жизнерадостный и несколько насмешливый, ее, по-моему, осаждают очень печальные мысли, и это меня удивляет. В ее-то годы, и при таком очаровании, каким ее одарила природа!.. Должно быть, тут замешана несчастная любовь. По-моему, Сильвия — натура восторженная. Даже дружбу свою она выражает так пылко, что видно, как много в ее сердце огня и преданности; быть может, в юности у нее был неудачный роман. Теперь она как будто питает неприязнь к нежным чувствам и говорит, что любовь — мечта, без которой жизнь очень прозаична, зато спокойна и легка. Она не раз спрашивала меня, как я думаю — нельзя ли обойтись без любви. Но в ответ я заявляла, что тот, кто изведал любовь, не может отказаться от нее — иначе умрешь от тоски и печали. Жак слушает нас с грустным видом и на все наши рассуждения отвечает одним и тем же изречением; «Смотря по обстоятельствам». Ведь эта сентенция его ни к чему не обязывает. Мы делаем большие прогулки, Сильвия обучает меня начаткам ботаники и энтомологии. По вечерам мы поем и, право, можем похвастаться нашим трио. У Сильвии великолепное контральто, и владеет она им так хорошо, что, конечно, могла бы сделать прекрасную карьеру как певица.

— Просто удивительно, что при твоем презрении к закоренелым предрассудкам общества, — сказала я ей вчера вечером, — тебя не прельстило такое своеобразное и такое блестящее поприще.

— Разумеется, я бы попробовала вступить на него, — ответила она, — не будь у меня средств к существованию. Но мне всегда хватало маленького наследства, которое я через Жака получила от своих родителей. Благодаря ему я могла свободно следовать своим вкусам, а они всегда влекли меня к безвестной, одинокой жизни. Самым страшным для себя я считала зависимость. Если б я почувствовала, что обречена жить определенным образом, в определенном месте, я возненавидела бы и этот образ жизни и это место, хотя они и соответствовали бы моим склонностям. А при мысли, что я завтра же могу уехать куда мне заблагорассудится, я способна остаться двадцать лет в каком-нибудь уединенном уголке.

— Совсем одна? — спросила я.

— Будь возле меня душа, хорошо понимающая мою, я жила бы счастливо; без нее я предпочла бы одиночество. Жить одиноко, но в спокойствии, разве это плохо?

— Да что ты! — воскликнула я. — Одиночество! Такое будущее не пугает тебя? Неужели тебе никогда не приходило желание выйти замуж, чтобы иметь опору, друга на всю жизнь, стать матерью? Да ведь слаще этого нет ничего на свете!

— Я не боюсь ни настоящего, ни будущего, — ответила Сильвия, — у меня достанет силы не приходить в отчаяние от приближения старости. Я не чувствую потребности в опоре: у меня хватит мужества перенести в жизни все мучения. А вот найти друга, который никогда не изменит, — такое счастье выпадает одной женщине из тысячи. Ты простодушный ребенок, Фернанда, если думаешь, что удел каждой женщины найти такого мужа, как твой. А что касается счастья материнства, я его понимаю, я могла бы его оценить, но мне еще не встречался мужчина, с которым мне радостно было бы выполнить священный долг женщины. И я не льщу себя надеждой столкнуться с таким человеком. Если он встретится, я не отвергну его. Но я недостаточно романтична, чтобы надеяться на невероятное, и не так слаба, чтобы страдать от неосуществимых желаний.

— Какой твердый характер! — заметила я. — А вот если б я потеряла мужа и детей, у меня и не возникало бы мысли кем-то заменить Жака; я не хотела бы найти другого человека, который бы выполнил, как ты говоришь, священные обязанности отца. Я просто умерла бы.

— Ты, пожалуй, и умерла бы, — сказала Сильвия. — У меня же такое крепкое здоровье, что расстаться с жизнью я могла бы, лишь наложив на себя руки.

Она произнесла все это своим низким, грудным голосом; гостиную, где мы сидели, постепенно заволакивали сумерки; время от времени Сильвия брала на фортепьяно печальный аккорд, а потом под ее пальцами зазвучала такая странная, такая грустная мелодия, что у меня затрепетали все нервы.

— Ах, боже мой! — воскликнула я. — Как ты меня пугаешь нынче! И зачем мы, право, завели этот разговор?

Я прошла через комнату, хотела дернуть шнурок для звонка и приказать, чтобы принесли свечи, и мне почудилось, что в углу кто-то поднялся с дивана. Я пронзительно закричала и, еле живая от страха, бросилась к Сильвии.

— Ну, какая ты еще девочка и трусишка! Это не годится для жены Жака! — сказала Сильвия с ласковой укоризной и встала, чтобы дернуть шнурок.

— Не уходи! — вскрикнула я. — Кто-то есть в комнате. Право, есть — вон там, около дивана.

— Даже если и есть, так чего же все-таки бояться? Ведь это может быть только Жак.

— Это ты, Жак? — спросила я дрожащим голосом.

Жак подошел, обнял нас и поцеловал обеих.

— Вели подать свечей, злюка, — сказала я.

Он, не отвечая, вышел из комнаты и вернулся лишь через полчаса. Я уже сидела за пяльцами, а Сильвия переписывала ноты.

— У тебя очень храбрая жена, — сказала ему Сильвия веселым, но, как всегда, немного резким тоном.

Жак сделал вид, что не понял насмешки; вероятно, желая помистифицировать меня, он заявил, будто больше часа гулял в парке и только что пришел оттуда.

Близнецы чувствуют себя прекрасно и растут на глазах, как цыплята. Жак иной раз досаждает мне из-за них. Он занимается ими даже больше, чем это пристало мужчине, и утверждает, что я ничего не понимаю в уходе за детьми. В дело обычно вмешивается Сильвия и уносит колыбель со словами:

— Это вас не касается — ни того, ни другого. Они не ваши, а мои детки.

От Фернанды — Клеманс