Ветер повертывает к северу, но заря не холодная, поют соловьи. Начал кричать коростель, но деревья все еще шоколадные.

Утром заметна из окна роса на траве. Так было прошлый год: 29 Апреля, разница 17 дней.

Вся восторженность, молитвенность в лесу с рождением интимнейших чувств и мыслей пропадают, если только хоть чуть-чуть заболит живот, но это и у всех живых тварей в природе: чуть что, и скис («непрочность» Горького).

Смерть токовика: свинец попал ему в бок и поразил сердце, но он, верно, подумал, что это ударил его противник, потому подпрыгнул и упал, и крылья его уже хлопали в агонии, а из горла вырывался звук любви: токовал.

Пашут, начиная с понедельника (воздерживались из-за Пасхи), теперь прошлогодняя озимь в желтых и черных квадратиках. К природе нельзя подойти без ничего, потому что слабого она сию же минуту берет в плен и разлагает, разбирая духовный труп на составные части, поселяя в душу множество грызущих червей. Природа любит пахаря, певца и охотника.

Многие думают, что они охотятся из-за любви к природе и считают себя «поэтами в душе». Но если они поэты в душе, то почему же не стараются выразить свою душу словами, а вместо этого набивают порохом ствол и пугают поэтическую тишину? Пора бросить говорить этот вздор, я сотни раз в этом проверял себя: «поэтическое» только сопровождает охоту и вполне проявляется, если только своей цели достигнешь и убьешь желанную дичь.

Если хотите, охота есть поэзия убийства, и чем проще человек, тем это убийство ближе к природе и милосердней, а у более сложных людей жажда убить прикрывается «поэзией». Я это давно в себе определил и продолжаю охотиться, считая это убийство пустяками в сравнении с тем, что ежедневно все люди проделывают друг с другом, удовлетворяя свою природную, неискоренимую жажду к убийству. Вот этим, я считаю, охота очень полезна: охотник отведет свою душу на птице, на звере, а людям является добрым, и это правда, большинство охотников незлобивые, милые, часто даже душевно-внимательные люди.

Расскажу один случай из своей молодости, когда я прямо с университетской скамьи определился помощником заведующего на охотную станцию, расположенную в глухом лесистом краю. Я был фаунист, энтомолог, тема моей диссертации была узенькая, <1 нрзб.>: я исследовал вид жужелиц. Но вот именно, что тема была такая узкая, а через эти узкие ворота зато мог войти в мир природы более широко, не только млекопитающие, птицы, рыбы, а даже соединяясь с моим избранным видом насекомого, представились поэтическими образами: и я мечтал, определясь на охотную станцию, сделать такую работу, чтобы она открыла мне на всю жизнь возможность свободно заниматься наукой. Но этот мир больших перспектив, большого задора и безумной страсти к природе ничем не выражался снаружи, напротив, я казался крайне робким, застенчивым и даже слабохарактерным молодым человеком.

Заведующий был недалекий и понял меня таким, как я кажусь.

13 Мая. День опять вялый, лед у нашего берега, холодит, ходу нет весне, трава зеленеет сильно, но деревья все еще шоколадные, как перестоялась тогда весна света, так и весна травы. Однако вечерняя заря вышла теплая, глубокая, живая. Брызгал теплый приятный дождик. Вылетела 1-я летучая мышь.

Лева увидел: в притворе церкви XII в. нагажено, дверь выломана, он хотел написать корреспонденцию, но я остановил его и посоветовал опираться в таких случаях на акт. Он отправился, и я не хотел остановить его, потому что Мих. Ив. прислал мне самое нахальное письмо с угрозой выселения с Ботика. В результате в исполкоме схватились за это и докладывают Главнауке с просьбой об отводе Заведующего. Едва ли они, дураки, что-нибудь сделают, но если бы у них это вышло, то к лучшему. Какой это краевед, если ему на месте нет ни одного сочувствующего человека.

14 Мая. Майское роскошное утро. Роса. Блеск солнца. Намеком, больше по догадке прозелень на березах (Дата: березы зеленеют = зеленеют березы — березы цветут). Молитвы.

Да, я понимаю: эти мои «исследования» природы выходят все из потребности молиться, т. е. в данный момент собирать всего себя со всем миром в целое. А радость тут бывает оттого, что кажется, вот теперь-то уж конец (чему-то…), теперь я знаю, как впредь… все могу… победно… все понимаю в людях… люблю людей… похоже, как будто очень ценимый тебя похвалил за твои писания… или вдруг прислали гонорар, откуда его никак не ожидал… Люди кажутся все глубоки, и есть неведомые силы в людях (при обратном: люди-мелки). Этот родник души есть наивысшая реальность, и никаким «разумом» ее не излечишь. Это здоровье души… Жизнь обещает верное дело, в котором я всегда сильный.

Значит, молитва — это как бы в духе начертающийся хозяйственный план, уборка жилища — уберешь и станет хорошо, потому что все на своих местах.

Молодые березы распускаются: и самые трогательные листики не зеленые, а еще бурые, как чешуйки почек, похожие на сморщенные мордочки щенков-сосунков. Все молодые березки распускаются, а старые зацветают, и шоколадные кроны их наверху украшены густым золотом сережек. Какие-то самые маленькие серенькие птички-поклевки снуют по осине, тыкают носами в мохнатые соцветия, и они валятся наземь. Пашут очень усердно, и хорошо смотреть, а подойдешь близко — очень уж безобразно ругается пахарь на лошадь матерным словом, а иногда и в злобе ворчит. Но это не всякий пахарь, есть, конечно, понимающие все величие и святость этого весеннего труда человека.

Первой причиной возрождения бондаря Дмитрия Павловича был увиденный им из сарая отблеск вечерней зари в облаках в виде красного угрожающего пальца: «вот я вам дам!»

Утром он работал в избе. На дворе моросил холодный мелкий осенний дождь, и, глядя на тоскливую улицу, бондарь вспомнил об угрожающем пальце вечерней зари и что он почему-то вчера как будто решил проверить в точности все хозяйство свое и взяться за него по-новому. Теперь же вот опять вся затея растеклась в слезинки, и ему противно и думать о хозяйстве и работать: как ни работай, все равно бондарю в барышах остается только щепа. По другой стороне улицы поп обходил двор с иконой.

Наши писания, в конце концов, только пойманные словом обрывки наших молитв неведомому Богу. Они могут служить людям сами по себе как побуждения, и этим нам надо довольствоваться, а не искать догм. Явление потребности в этих отвлеченных догмах, напр., о человеке, о разуме и т. п., словом, чтобы «учить» — вероятно, бывает от утомления живого человека в вечном молитвенном движении, хочется закрепить иссякающие родники, остановить, преподнести их людям готовым, методизировать, механизировать.

Бессильный человек ничего не может сказать о правде и чувствует ее где-то очень далеко от себя: «а ведь есть же где-то правда на свете!» Правда приближается к человеку в чувстве силы и является в момент решения бороться: бороться за правду, стоять за правду. Не всякая сила стоит за правду, но всегда правда о себе докладывает силой.

Матерная брань сознается русским человеком как величайшая скверность, и при возрождении простой человек, прежде всего, берется искоренять в себе эту дурную привычку, на это иногда употребляют годы.