И он запел рассеянно:

Лорен не успел допеть буколический куплет, как вдруг послышался страшный шум слева от караульни. Проклятия смешивались с угрозами и воплями.

— Что там такое? — спросил Дево.

— Детский голос, — отвечал Лорен, прислушиваясь.

— В самом деле, — продолжал национальный гвардеец, — бьют какого-то мальчика. О, сюда надобно посылать только таких людей, у которых нет семьи.

— Ну, пой же! — кричал грубый пьяный голос.

И тот же голос запел, заставляя кого-то запомнить и потом повторить:

— Нет, — отвечал мальчик, — не стану петь.

— Пой, пой, тебе говорят!

И тот же голос начал снова:

— Не стану, — твердил мальчик, — не стану, не стану!

— Ах ты мерзавец! — сказал грубый голос.

В воздухе раздался свист ремня, и мальчик протяжно застонал от боли.

— Черт возьми! — вскричал Лорен. — Подлец Симон опять бьет маленького Капета.

Иные из национальных гвардейцев пожали плечами; человека два или три попробовали улыбнуться. Дево встал.

— Я уже говорил, что отцы семейства не должны входить сюда.

Вдруг отворилась дверь, и хорошенький мальчик, преследуемый бичом своего сторожа, выбежал на двор; но едва пробежал он несколько шагов, как что-то тяжелое полетело за ним на мостовую и сильно ударило ему по ноге.

— Ай, ай, ай! — закричал мальчик.

Ноги у него подкосились, и он упал на колено.

— Принеси мне колодку, чудовище, а не то…

Мальчик встал и мотнул отрицательно головой.

— А, вот как! — закричал тот же голос. — Так погоди же, вот мы увидим, погоди!

И чеботарь Симон выскочил из своей каморки, как дикий медведь из берлоги.

— Послушай-ка! — закричал Лорен, нахмурив брови. Куда ты так бежишь, почтеннейший Симон?

— Наказать медвежонка, — отвечал чеботарь.

— А за что? — спросил Лорен.

— Как за что?

— Да, за что?

— За то, что эта дрянь не хочет ни петь, как следует доброму патриоту, ни работать, как следует доброму гражданину.

— А тебе какое дело до этого? — возразил Лорен. — Разве народ поручил тебе Капета для обучения пению?

— А ты что вмешиваешься, гражданин сержант? — сказал удивленный Симон.

— Почему я вмешиваюсь? Потому что это дело касается каждого честного человека. Бесчестно честному человеку смотреть, как бьют ребенка, и не остановить такое дело.

— Да он сын тирана!

— Да ведь он ребенок!.. Ребенок не участвовал в преступлениях отца; ребенок этот ни в чем не виноват и потому его не следует наказывать.

— А по-моему, мне его дали для того, чтобы я делал из него что мне угодно. Я хочу, чтобы он пел песню про поспожу Вето, и он будет петь.

— Но, жалкий человек, подумай, что госпожа Вето — мать этого мальчика, неужели ты захочешь, чтобы твоего сына заставили петь, что ты каналья?

— Разве я каналья? — прорычал Симон. — Ах ты аристократ проклятый!

— Нельзя ли без ругательств! — сказал Лорен. — Ведь я не Капет, и меня насильно петь не заставишь.

— Прикажу арестовать тебя…

— Арестовать, в самом деле? Попробуй-ка посадить под арест, меня, Фермопила.

— Хорошо, хорошо, посмотрим, чья возьмет… Эй, Капет, подними колодку и дошивай башмак или, черт возьми, берегись!..

Лорен страшно побледнел, стиснул зубы, сжал кулаки, шагнул вперед и сказал:

— А я говорю, что он не поднимет твою колодку, говорю, что он дошьет башмак. Слышишь, мерзавец? А! На тебе висит длинная сабля, но я боюсь ее так же, как и тебя самого! Попробуй, обнажи ее!

— Будь ты проклят! — закричал Симон, побледнев от бешенства.

В эту минуту во дворе показались две женщины; одна из них держала бумагу и подошла к часовому.

— Сержант, — закричал часовой, — вот дочь Тизона пришла повидаться с матерью!

— Тампльский совет позволил, пропусти, — сказал Лорен, не желая повернуть голову, чтобы Симон не воспользовался этим движением и не прибил мальчика.

Часовой пропустил женщин; но едва поднялись на четвертую ступеньку по мрачной лестнице, как встретили Мориса Лендэ; он шел во двор.

Наступила ночь, так что было почти невозможно различить черты их лиц.

Морис остановил их.

— Кто вы, гражданки? — спросил он. — И что вам надо?

— Я София Тизон, — отвечала одна из женщин. — Мне разрешили увидеться с матерью, и я ради этого пришла сюда.

— Да, — сказал Морис, — но позволено тебе одной, гражданка.

— Я взяла с собой приятельницу, чтобы не быть одной среди солдат.

— Это прекрасно; но приятельница не пойдет с тобой.

— Как вам угодно, гражданин, — сказала София Тизон, пожимая руку своей приятельнице, которая, прижавшись к стене, казалось, была поражена удивлением и ужасом.

— Граждане часовые, — закричал Морис, приподняв голову и обращаясь к караульным, которые расставлены были на всех этажах, — пропустите гражданку Тизон; но приятельница ее не может с ней пройти. Она подождет на лестнице. Смотрите, чтобы ее не обидели.

— Слушаем, гражданин, — отвечали часовые.

— Ступайте, — сказал Морис.

Обе женщины прошли.

Морис спустился по четырем или пяти остальным ступеням и вышел во двор.

— Что тут такое, — сказал он национальным гвардейцам, — и откуда этот шум? Крики ребенка слышны даже в передней арестанток.

— А то, — сказал Симон, который привык уже к муниципалам и решил, что Морис пришел к нему на помощь, — а то, что этот изменник, этот аристократ, этот преждебывший[2] не дает мне бить Капета.

И он указал кулаком на Лорена.

— Да, черт возьми, я не позволяю ему это делать, — сказал Лорен. — А если ты еще раз осмелишься назвать меня изменником, аристократом или преждебывшим, то я проткну тебя саблей насквозь.

— Угрозы? — вскричал Симон. — Караул! Караул!

— Я караульный, — сказал Лорен, — поэтому не зови меня. Если я только подойду к тебе, то уничтожу.

— Ко мне, гражданин муниципал, ко мне! — закричал Симон, сильно испугавшийся Лорена.

— Сержант прав, — хладнокровно отвечал муниципал, которого Симон призвал к себе на помощь. — За что ты бьешь ребенка?

— А понимаешь ли ты, за что он его бьет, Морис? За то, что ребенок не хочет петь «мадам Вето», за то, что сын не хочет оскорблять свою мать.

— Мерзавец! — сказал Морис.

— И ты так же! — отвечал Симон. — Да я, стало быть, окружен изменниками?

— Ах, мошенник, — сказал муниципал, схватив Симона за горло и вырвав у него плетку, — подумай только доказать, что Морис Лендэ изменник!

И он изо всей силы ударил чеботаря плеткой по плечу.

— Благодарю вас, сударь, — сказал ребенок, смотревший на эту сцену, — но ведь он потом выместит зло на мне.

— Поди сюда, Капет, — сказал Лорен, — поди, мое дитя. Если он еще раз тронет тебя, призови на помощь, и его накажут, этого палача. Ну, теперь ступай, маленький Капет, ступай себе.

— Зачем вы называете меня Капетом, вы, который покровительствуете мне? — сказал ребенок. — Ведь вы очень хорошо знаете, что Капет не мое имя.

— Разве это не твое имя? — сказал Лорен. — Но как же тебя зовут?

— Меня зовут Людовиком-Карлом Бурбоном. Капет имя одного из моих предков. Я знаю историю Франции, меня учил ей мой отец.

— А ты хочешь учить ребенка тачать подошвы, ребенка, которого король учил истории Франции! — воскликнул Лорен. — Полно!

— О, будь спокоен, — сказал Морис, обращаясь к ребенку, — я представлю рапорт.

— Я также, — прибавил Симон. — Я скажу, между прочим, что вместо одной женщины, получившей разрешение войти в башню, вы пропустили двух.