По знаку государыни цесаревич подал руку принцессе Вильгельмине, а императрица и ландграфиня отступили и встали позади молодой четы. Две другие принцессы печально и смущенно стали в стороне; они понапрасну надели все свои драгоценности — никто не обращал на них внимания, так как на них не возлагалось больше никаких надежд и ожиданий. Их сестра была вознесена на головокружительную высоту, а им оставалось только вернуться домой и продолжать тихую и уединенную жизнь скромного двора, быть может, с перспективой отдать впоследствии руку какому‑нибудь незначительному владетельному принцу, при дворе которого они будут стараться копировать в миниатюре манеры и обычаи Версаля и Петербурга.

Придворные начали дефилировать перед высоконареченными женихом и невестой, и хотя последние в эту минуту и составляли центр всей церемонии, но тем не менее глубокие поклоны всех кавалеров и дам гораздо более относились к императрице, нежели к цесаревичу и принцессе; каждый остерегался выказать наследнику слишком большую почтительность и участие и всем своим обликом старался доказать, что, несмотря на приказ всемогущей монархини, никто не в состоянии хотя бы на минуту затмить собою это блестящее светило.

Позади Екатерины Алексеевны стоял Потемкин, могучая фигура которого высоко возвышалась над императрицей и казалась еще колоссальнее из‑за гордо поднятой головы. Он высокомерно глядел на подходящих сановников, которые столько же склонялись перед ним, как и перед императрицей.

Рядом с Потемкиным стоял Дидро в своем скромном сером костюме; его взоры точно так же гордо были устремлены на склоняющуюся толпу придворных, но этот столь ревностный проповедник принципов всеобщего равенства, по–видимому, с особенным удовольствием занимал привилегированное место позади могущественной самодержавной владычицы, перед которой преклонялась и трепетала вся Европа. Дидро снисходительно смотрел на подобострастные поклоны кавалеров и дам, в высшей степени мало разделявших его теорию равноправия всего человечества.

Еще до окончания придворной церемонии в комнату вошел, никем не замеченный, небольшого роста, скромного вида человек и остановился в дверях зала. Ему было на вид лет шестьдесят; его бледное лицо носило следы усиленной умственной работы. На нем был простой, но элегантный черный шелковый костюм, затканный серебром; манеры его несколько угловатой и худощавой фигуры хотя и не обличали придворного лоска, но были полны спокойной уверенности, которую придает людям сознание собственного достоинства и умственного превосходства.

Зоркий взгляд императрицы тотчас открыл в толпе нового пришельца, который, казалось, с некоторым удивлением глядел на происходившее кругом. По ее приказанию паж приблизился к скромному незнакомцу и подвел его сквозь всю толпу к императрице, которая, отойдя несколько в сторону, вполголоса углубилась с ним в беседу.

Общество пришло в некоторое замешательство; каждый старался мысленно объяснить себе это новое явление и даже окидывал беспокойным и испытующим взглядом незнакомца, который поглощал все внимание императрицы, хотя Потемкину этот незнакомец своим внешним видом менее, чем кому‑либо, мог внушить опасение соперничества.

Наконец церемония окончилась, все присутствующие выразили молодой чете пожелания счастья и расположились широким полукругом перед царственными особами.

— Граф Никита Иванович, — обратилась императрица к Панину. — Вы позаботитесь, чтобы документы, касающиеся только что свершившегося здесь счастливого события, были опубликованы завтра, в день торжественного обручения. Что касается меня, — продолжала она, между тем как Панин ответил ей низким поклоном, — то я должна исполнить одну обязанность, которая ввиду этого самого счастливого события является для меня еще более настоятельной. Радость, которую вы все со мною разделяете, заставляет меня еще живее чувствовать, насколько драгоценна жизнь моего возлюбленного сына для русского государства и русского народа; не только чувство матери, но и забота государыни о будущем благе своего народа возлагает на меня обязанность оградить эту драгоценную жизнь от всякой опасности, а между тем, к моему глубокому прискорбию, таковая опасность в настоящую минуту угрожает моей столице. Оспа, которая в восточных областях покосила уже много жертв, неуклонно приближается к столице, и все меры предосторожности не в состоянии были остановить роковое шествие этой заразы; ее губительное дыхание проникает в беднейшие хижины, равно как и во дворцы, и не щадит никого, начиная от последнего нищего до наследника престола. Но Бог в Своей неизреченной мудрости и благости избрал орудие для избавления человечества от этого ужасного бича.

Все собрание с ужасом внимало словам императрицы, говорившей так открыто о приближении эпидемии, которая в глазах людей того времени обладала какою‑то сверхъестественной демонической силою разрушения и распространение которой до сих пор старались окружать глубокою тайной.

Все стали робко прислушиваться, когда государыня заговорила о целительном средстве; полагали, что дело идет о каком‑нибудь чудотворном исцелении, так как молитвы, крестные ходы и окропление святою водою до тех пор были единственными средствами, употреблявшимися против заразы.

— Один английский врач, — продолжала императрица, — по вдохновению Божию сделал открытие, что коровья оспа, введенная в человеческую кровь, после непродолжительного и легкого заболевания делает тело недоступным для губительного яда оспы.

Упоминание о спасительном средстве вызвало среди присутствующих почти такой же страх, как и сама болезнь, от которой оно должно было предохранить; и, Несмотря на почтительность, внушаемую присутствием императрицы, кое–где послышались восклицания ужаса при одной мысли о введении ядовитой прививки от больного животного в человеческий организм.

— Я пригласила сюда ученого доктора Димсдаля, — продолжала Екатерина Алексеевна, указывая на незнакомца, — он вполне освоился с новейшим открытием и убедил меня в целительном действии этого средства против всех заразных болезней; поэтому я решилась охранить своего сына и судьбу государства от надвигающейся грозной опасности.

На этот раз общий крик ужаса раздался в ответ на слова государыни, произнесенные ясным, спокойным голосом. Цесаревич побледнел и посмотрел на мать с мрачною угрозою, как бы обуреваемый ужасными мыслями, пробужденными в его душе могущественными темными силами. Принцесса Вильгельмина робко прикоснулась к руке жениха; даже Потемкин задрожал от волнения, между тем как Дидро озабоченно и укоризненно покачал головою.

— Ваше императорское величество, — произнес граф Панин, приблизившись к государыне, — вы возложили на меня заботу о воспитании его императорского высочества и о его духовном и телесном благополучии; я отвечаю перед вами и всем государством за его драгоценную жизнь, на которой зиждется будущность русского народа и великих начинаний вашего императорского величества. Поэтому я не могу допустить такое посягательство на жизнь его императорского высочества!..

Екатерина посмотрела на него взглядом, полным царственного величия, и сказала:

— Я прощаю вам вашу смелую речь, граф Никита Иванович, так как она внушена вам верною преданностью мне и моей семье, преданностью, которую вы постоянно доказывали мне. Я убедилась, что целебное средство — не безумный риск, но верное спасение; доктор Димсдаль объяснил мне, как совершается опыт, я поняла его объяснение и поэтому верю ему.

— А я, ваше императорское величество, — сказал доктор Димсдаль по–французски с сильным английским акцентом, — ручаюсь вам головою за благополучный исход!

— Что значит голова какого‑то чужеземца, принятая в заклад за жизнь великого князя и будущность государства!.. — произнес граф Панин, пожимая плечами.

— Вы правы, Никита Иванович, это не может служить достаточною порукою. Я решила оградить своего сына и наследника и весь мой народ от разрушительного действия страшной заразы, которая сгубила уже тысячи жертв; я убеждена, что средство доктора Дженнера предохраняет от нее. Но вы правы, граф Никита Иванович, — воскликнула она с воодушевлением, — голова чужестранца не может идти в залог за жизнь моих подданных, за жизнь цесаревича: императрица сама должна исполнить то, что она повелевает своему народу. Мать, предлагающая своему сыну целебное средство, должна прежде сама испытать его. Я прикажу сделать себе прививку доктора Дженнера, в пользе которой я убеждена, и лишь после того, как я лично на себе испытаю ее благотворное действие, попрошу и моего сына последовать моему примеру и прикажу всему своему народу избавиться таким простым путем от смертоносной заразы!