…8 июня были преподнесены подарки от курфюрста бранденбургского. Из волонтеров получили серебряной посудой трое: Александр Данилович Меншиков, комендор князь Андрей Михайлович Черкасский да десятник Федор Плещеев.

Курфюрст правильно оценил, кто из волонтеров был наиболее близок к царю.

14

В немецких землях нечему было учиться по корабельному делу. Настоящая морская наука, по мнению Петра, должна была начаться в Голландии.

Голландского моряка Петр считал выше всех, Голландию — матерью корабельного дела.

В Саардаме Петр и его спутники поступили на верфь простыми корабельными плотниками.

Работали москвичи очень усердно. Петр не желал ничем отличать их от остальных рядовых голландских рабочих. На работу они отправлялись рано. На рассвете, когда только–только начинали там и здесь зажигаться огоньки в крохотных домиках голландцев, а в общей спальне, где помещались московские волонтеры, — вместительной, с необычайно большими окнами комнате, уставленной в четыре ряда солдатскими койками, — становилось сыровато от всюду проникающего густого тумана, Данилыч зычно выкрикивал:

— По–одни–майсь!

Вставать смерть не хотелось. После непривычной тяжелой работы все тело ныло и так размаривало к утру, что спросонья не вымолвишь «тятя». А вставать надо было. И быстро… Опоздаешь на верфь — Петр Михайлов так вздует!..

— Небось в родительской‑то усадьбе, — обращался Данилыч к лениво почесывающемуся со сна волонтеру Ивану Кропоткину, кругленькому, жидковолосому, с маленькими руками и ногами, с пушком на розовом, но уже шелушившемся от морского ветра лице, — сейчас бы под крылом у папеньки–маменьки ненаглядный Иванушка, поди, седьмой сон доглядывал… на лебяжьей‑то да на перинушке.

— Ну и что ж, Алексашенька, — хитро улыбался Иван, скаля мелкие зубы, — пути Господни неисповедимы… На все его воля. Кого милует, а кого и карает.

Алексашка потянулся, громко, с хрустом зевнул.

— Чем же он тебя, Иванушка, покарал?

— Да вот, смекаю, не наградил вроде талантом в строгании, буравлении, тесании да пилении… За тобой, Алексашка, не поспеваю никак… Видать, кость не та.

— Мелка, что ль? Жидка?..

Истово оглаживая подбородок, Иван с ухмылкой тянул:

— Да… ить… не плотничья… кость‑то…

Алексашка подошел, взял его за локоть, заглядывая в бегающие глазки–крыжовинки, — в тон ему, нараспев:

— А у государя, кой работает ловчее всех, у того кака кость?

— Он в Нарышкиных! — нарочито попросту брякнул Кропоткин и быстро стер пухлой белой ладонью улыбку с лица. Поспешно добавил: — А у Нарышкиных в роду все сильны да ловки.

— Знать, Нарышкины‑то сидели ниже Кропоткиных? — подмигнул Алексашка.

— Я не к тому…

— Да я, Ванюша, малость смекаю, — хлопал Данилыч Кропоткина по плечу. — Ай, лиса!..

— Что ж лиса, — смеялся Кропоткин, — лиса, она сытнее волка живет… Да ить и ты, Алексашенька, вроде тоже не прост!..

— Так… так… — кивал Алексашка, упорно и значительно глядя в бегающие глазки Кропоткина. — Ну, а все‑таки… Ну, вот ты, к примеру, — полуобернувшись, ткнул пальцем в бок Щербакова Анику, рослого, сероглазого, безответного малого, с хрустом потягивавшегося около койки, — как, по душе тебе мореходские‑то науки? — спросил с оттенком легкой насмешки.

Аника поморгал густыми ресницами, приоткрыл пухлый рот.

— А чума их знает, Данилыч!.. По душе, не по душе… Наше дело — исполнять, что велит государь…

И Кропоткин подтвердил:

— Это верно!

— По–одите вы! — махнул Данилыч рукой, сам подумав: «Вьюны да оглядчики, черти. Ишь, как петли выметывают!»

Повернулся на месте, скомандовал:

— А ну, чешитесь, добры молодцы, — поживее! — И, подтолкнув Анику Щербакова, показал глазами на Савву Уварова, высокого парня с русой бородкой, открытым лицом и ясным взглядом больших голубых глаз навыкате, старательно заправлявшего новую, топорщившуюся рубаху в парусиновые, запятнанные смолою штаны. — Бы–ыстро!.. Умываться да кофей пить с сыром голландским!

— А у тебя, — обращался Данилыч к Нефеду Лисицыну, высокому тощему парню с распухшей щекой, — что же это зубы‑то? Лечить надо!

— А чего кусать‑то? — силясь улыбнуться, шепелявил тот краем рта.

Затягивая пояс, Савва Уваров кряхтел:

— Кофей, сыр… С души воротит, пропади они пропадом!

— Поищи дурней себя, быдло! — сипел себе под нос Кропоткин, надуваясь, натягивая тесный по толстой холщовой портянке сапог, когда Алексашка быстро, как и все, что он делал, вышел на кухню. — Из грязи в князи… Несудом лезет, холопское рыло! Пытает, черт: кость какая? Да по душе ли морская наука — тесать топором? Так и выложили тебе всю подноготную, так и распоясались. Жди! Просты мы на это.

С раннего утра и до позднего вечера работали москвичи стругом, долотом, топором. Петр одним из первых выходил на работу и последним ее покидал. Иногда по вечерам вместе с Данилычем он заходил в трактир выпить стопку джину, побеседовать с голландскими моряками, поужинать. По воскресным же дням волонтеры, предводительствуемые Петром, осматривали другие верфи, суда, фабрики и заводы, заходили в гости к матросам, мастеровым, — старались держать себя как простые рабочие.

Однако такая спокойная жизнь вскоре кончилась. В Саардаме скоро стало известно, что Петр Михайлов — русский царь.

С тех пор не стало покоя Петру.

Любопытные начали толпами приезжать даже из окрестных городов и местечек. Взрослые беспрестанно толпились около Петра, бросались навстречу, чтобы заглянуть ему в лицо. А мальчишки — так те бегали за ним неотступно. Словом, о спокойной работе не могло быть и речи.

Петр решил выехать в Амстердам.

Кстати, и великое посольство уже приближалось к столице Голландии.

В Амстердаме послов приняли с большой торжественностью. Было устроено празднование во вкусе Петра: примерное морское сражение, после — большой фейерверк на воде.

После празднества Петр приступил к осмотру столичных верфей.

В Саардаме производилась постройка только торговых судов, в Амстердаме же были и военные верфи, морские арсеналы, на рейде стояли новые военные корабли.

Все это Петр осматривал тщательно, особо оценивал стапельное хозяйство, приспособления, инструмент, ко всему присматривался, примеривался, все ощупывал, прикидывал, взвешивал, обо всем расспрашивал, входил во все детали, подробности. А после осмотра изъявил желание поработать на какой‑либо верфи. Волонтеров он расписал по всем мастерствам.

Петр с Данилычем поступили в обучение к опытнейшему корабельному мастеру Ост–Индской компании Геррит Клаас–Поолю.

.Обучение продолжалось четыре с половиной месяца. «Чиним мы сие не от нужды, — писал Петр в Москву, — но доброго ради приобретения морского пути, чего до последнего издыхания желать не перестану».

В корабельном мастерстве Петр и Данилыч оказали большие успехи. В аттестатах, которые им выдал Геррит Клаас–Пооль, было сказано, что они могут считаться «примерными и разумными плотниками», искусными «в связывании, заколачивании, сплачивании, поднимании, прилаживании, натягивании, приметании, отточении, строгании, буравлении, распиливании, мощении и смолении».

Ремесло корабельного плотника — дело хорошее, но одного этого мало. Нужно было знать значительно больше. Требовалось изучать хотя бы основы судостроения, поэтому Петр обратился к басу[2] Яну–Поолю, «дабы учил его препорции корабельной…». «Но понеже в Голландии нет на сие мастерство совершенства геометрическим образом, — написал Петр в Москву, — но точию некоторые принципии, прочее же с долговременной практики, о чем и вышереченный бас сказал, и что всего на чертеже показать не умеет, тогда зело мне стало противно, что такой дальний путь для сего восприял, а желаемого конца не достиг».

Петр хотел оторваться от тех шаблонов, которые показывали ему. Он уже отчетливо представлял себе новый корабль — легкий, но прочный, послушный рулю и «остойчивый на плаву». Устройство его он обдумал до мельчайших подробностей. Это должна быть картина, а не корабль!.. Пытался он делать наброски, но простой, неискусный рисунок не выявлял качеств этого воображаемого прекрасного судна. Известно, что прочность и легкость не ладят друг с другом. А как рассчитать, чтобы их соблюсти, примирить?.. Этому здесь научить не могли. Голландцы строили корабли, руководствуясь опытом, практическими навыками, как плотники строят дома, как вообще самоучки занимаются ремеслами.