Случилось после этого Петру быть в гостях у одного голландского купца. Среди гостей находился англичанин. Узнав о том, что Петр весьма опечален неудачным окончанием своего обучения корабельному делу, англичанин заявил, что на его родине судостроение поставлено значительно выше, чем в Голландии, и что изучить основы этой науки в Англии можно в сравнительно короткое время.

Петр решил отправиться в Англию.

15

Петр выехал в Англию в начале января. Лефорт с посольством остался в Голландии.

Английский король принял Петра чрезвычайно радушно, подарил ему красивую, легкую яхту, — «зело изрядное судно», по оценке Петра, устроил для него примерное морское сражение.

Вкусы Петра англичанам были известны.

Поселился Петр в предместье Лондона, местечке Дэпфорде, на самом берегу Темзы, у верфей, в доме Джона Ивлина[3].

В Англии Петр предался усовершенствованию себя и своих спутников в кораблестроении и навигации, изучал, кроме того, литейное дело, строительное искусство, знакомился с заводским и фабричным производствами, заключал контракты с морскими и горными инженерами, закупал оружие — пытался перенимать все то полезное, что могло пригодиться в России.

А полезного много встречалось. Пользуясь каждым часом своего пребывания в Англии, Петр старательно отыскивал то, что надо постичь, изучить или что требуется хотя бы тщательно рассмотреть, разобрать. Вот, например, на одном заводе ему показали, как отливать тонкие стальные листы. И он сам отлил два. На другом — он битых полдня наблюдал, как приготавливают болванки из витой дамасской стали для сабельных и шпажных клинков…

Ему удалось собрать образцы ружей, пистолетов, сабель и шпаг. Вокруг — и в гостиной, и в столовой, и в спальне — были разбросаны и сложены кучами бесконечные образцы… Но нужно было и посмотреть и постичь, как это все отливают, проковывают, обтачивают, высверливают, особенно ружейные и пистолетные стволы. Глаз «брал с налета», а постичь до дна… Как было трудно!

А это значило — нанимать надобно мастеров, завербовывать для работы в России.

Очень понравился ему «Полный географический лексикон, содержащий в себе описание царств, областей, городов, епархий, герцогств, графств и маркграфств, римско–императорских городов, гаваней, крепостей и других знатнейших селений во всех частях света, показующий, в которых царствах, областях и странах находятся, под каким родом правительства, реки, заливы, моря, горы и прочее, близ коих имеют положения свои, и расстояния между ними, отличные места по окрестностям их с означением длины и ширины по наилучшим землеописательным чертежам». Приказал: перевести все на русский язык.

Ему было мало дела до того, как посмотрят на это правители Англии. Он должен действовать так «для–ради пользы Отечества». И он дышал и жил только тем толковым, полезным, особенным, что нужно еще перенять здесь для Отечества своего, спал и видел такое во сне.

Данилыч же ловко помогал Петру собирать сведения о судостроении в Англии[4], а в свободное время упражнялся вместе с Аникой Щербаковым в «наведении политесу». Освоить политес — это он полагал своим долгом, считая, что того требует его положение. Долг прежде всего, но никто же не станет утверждать, что это легкое дело. Поэтому, перенимая манеры великосветских кавалеров, наблюдаемые на балах, маскарадах, Данилыч тренировался почти ежедневно: кидался навстречу Анике Щербакову, торопливо делал «па», подпрыгивал, кидал ногу за ногу, отвешивал низкие поклоны, притопывал, полоскал рукой у колена и, захлебываясь, с весьма учтивой улыбкой, твердил на языке немецком с примесью голландского заученную фразу хозяина бала:

— Ну, как я рад! Как я рад! Давненько ко мне не жаловали! Милости прошу! Милости прошу!

— Ловко! — вскрикивал Щербаков. — А ну, теперь я!

Манеры, обхождение Алексашка постигал с поразительной быстротой, применяясь ко всему новому со сметливостью истинно русского человека.

А «наводить политес» было в чем. Петр, всегда отягченный трудами, заботами и гигантскими замыслами, на «манеры» не обращал никакого внимания, «хорошего тона» не признавал, за столом мог обходиться без ножа и вилки, не говоря уже о салфетке. В обычай было ему и прямо рукой передать угощаемому лакомый, по его мнению, кусок или часть особо понравившегося ему блюда. Но наряду с этим он был твердо убежден в необходимости изменить обычаи к лучшему. Человек практической сметки, сноровки, склонный к физической работе, простой жизни, грубоватым, шумным удовольствиям, он искренне радовался тому, что «очередь» усвоения политеса, наук и искусств дошла до России.

Петр водил Данилыча с собой в театр, на маскарады, в музеи, на монетный двор, в склады артиллерийских орудий, астрономические обсерватории. Вместе с Петром они тренировались в метании бомб и гранат нового, неизвестного им образца. И почти ежедневно их вдвоем можно было видеть на Темзе — либо на парусной яхте, либо на каком‑нибудь гребном легком суденышке.

Побывал Петр и в английском парламенте и, говорят, похвалил членов палаты, выкладывавших правительству правду в глаза.

— Только, — делился он с Алексашкой, — зело парламентом король их стеснен.

— Знать, того стоит, — замечал Алексашка.

— Это как — «того стоит»? — спрашивал Петр.

— А так, мин херр: не потакай брехунам!

Глубоко вздыхая, Петр укоризненно качал головой:

— Ох, Алексашка! Истинно говорится: «Кабы на сойку да не свой язычок».

16

В конце апреля Петр отплыл на подаренной английским королем яхте в Голландию, откуда через немецкие земли направился в Вену.

Посольство разделилось на два отряда. Сами послы и с ними семнадцать волонтеров, в том числе Петр, поехали наскоро, на почтовых, остальная часть посольства и волонтеров вместе с обозом должны были двигаться вслед за послами. Начальником над вторым отрядом был назначен Меншиков.

Перед своим отъездом Петр подарил Данилычу десять золотых. Сказал:

— Купи себе шпагу. Теперь надобно.

Наказал:

— По дороге чтобы от наших людей никому никаких обид не было, следи, чтобы никто ничего даром не брал, чтобы чинно держали себя, не то… дознаюсь, кто мундир опозорил, — погрозил пальцем, — сма–а-трите!

В Вену Меншиков прибыл со своим отрядом в конце июня. Первое ответственное поручение Петра им было выполнено отлично.

— Здесь, в Вене, — говорил Меншикову Лефорт, — увидишь ты, Александр, самый напыщенный придворный этикет.

Задумчиво глядя в пол, он уперся обеими ладонями в кресло.

— И по–осмотрим… — протянул, сморщив лоб, подняв брови, — ка–акой они нам окажут прием…

— А что у них, Франц Яковлевич, — поинтересовался Данилыч, — все их приемы так по чинам и разделены?

— По чинам, по чинам, Александр, — кивал Лефорт. Улыбаясь и загибая пальцы, начал считать: — Король, герцог, маркиз, граф, виконт, барон…

— А царь? — прервал Меншиков.

— Вот в этом‑то и гвоздь, Александр. Они уже, наверное, не один день головы ломают, как принять русских послов… С одной стороны, при посольстве находится сам царь, с другой — какое место должно принадлежать русскому царю между прочими коронованными особами? К какой то есть категории его надо причислить?.. Потому что для каждой из них при венском дворе, понимаешь ли, выработаны этакие особые почетные церемонии…

— Все бы их церемонии, Франц Яковлевич, надобно посмотреть.

Для чего это нужно?

— Может быть, перенять доведется. Нам ведь, Франц Яковлевич, у себя тоже надобно эту канитель заводить. Петр Алексеевич говорит: «Мне это нож острый — торжества, пышность… Не люблю! А ты, говорит, Данилыч, бывает, присматривайся, потому что старый‑то боярский обычай нам ломать не миновать, а государю без придворного этикета жить невозможно». Хочешь не хочешь, Франц Яковлевич, а представлять великолепие и пышность двора государя придется. И не как‑нибудь, а?