— Что это?! — рявкнул Меншиков.

Все сразу вытянулись в струну.

— Генеральная уборка, ваш–ство! — подскочил, доложил бравый сержант.

Силин молчал. Испытал, что в таких случаях это лучший выход из положения.

— Тут и вшей и клопов, видно, не оберешься! — брезгливо поморщился Меншиков, сразу направляясь к дверям. Хмыкнул: — Ге–не–ральная уборка!.. Черт–те что!.. Да в этакой грязи дт вони не только вши, тут… — махнул рукой. — Сегодня вечером, — обернулся к полковнику, — зайди ко мне. — Поднял левую бровь. — По–тол–ку–ем!..

— И так каждый день! — ворчал губернатор, сидя в карете. — Не то, так другое! Хоть разорвись!..

Александр Данилович и всегда‑то был недоверчив, подозрителен, резок в своих предположениях, а теперь и вовсе. Ворчал:

— Что‑то никто особо не торопится сюда, под нос к шведам, из больших‑то людей… На одного меня бросили все! Посмотрим‑де, мол, как этот пирожник вывернется на этом болоте!.. Ждут не дождутся, чтоб шею сломал!.. Им и голландского штиля избы руби, и обширные дворы городи… А они… На что Борис Петрович — и тот шипит: «Кому охота в кучу сбиваться. Ступайте в свой Питер, а мы Москву все так строим, пошире: всяк про себя, а Господь про всех, прошу не прогневаться, Александр–от Данилович…» Вот тут и вертись!.. А как? — рванул воротник. — Знает грудь да подоплека, как оно достается!..

Но и ворчать губернатору было некогда.

Новый городок в устье Невы нужно было застраивать «споро, торопко», как государь говорил.

Швед близко, грозит!..

И Меншиков все крепче и крепче брал строителей «за грудки».

Считал за правило: не дать поблажки — остуда на время, а дать поблажку — ссора на век!

И дело кипело.

Вдоль островка, на котором крепость стояла, прорыли канал для воды питьевой, по сторонам срубили дома для коменданта города, плац–майора, цейхгауз, провиантские магазины. На правом берегу Невы, на питерской стороне, построили малый царский дворец — деревянный домик в две комнаты, разделенные сенями; поблизости от него Меншиков отстраивал дом для себя — «посольский», как называли его, потому что в нем предполагалось принимать иноземных послов. За посольскими хоромами, на берегу Большой Невки, выстроили дома Головкин, Брюс, Шафиров, а дальше за ними уже шли бараки, шалаши, землянки работного люда.

Близ крепостного моста выстроили ресторан «Торжественная Австерия четырех фрегатов». В «Австерии» подавались вино, пиво, водка, табак, карты. Перед «Австерией» Совершались все торжества, и царь с генерал–губернатором частенько заходили сюда выпить чарку водки, выкурить трубочку кнастера с иноземными шкиперами, в теплое время посидеть на веранде, полюбоваться, как тихо прячется за березовую рощу красное солнце, послушать, как, смягченные далью, доносятся с того берега тоскливо–протяжные песни солдат.

8

Первые успехи, одержанные Петром в Прибалтике, вызвали серьезное беспокойство западных держав. Что Карл и Петр истощали друг друга взаимной борьбой — это входило в расчеты и Англии, и Франции, и Голландии как весьма приемлемое обстоятельство, потому что оба противника были опасны: Карл — своим безрассудством, непостоянством в международных делах, Петр — слишком широкими, далеко идущими планами. Отлично известна была дипломатам и та неукротимая энергия, с какой Петр, используя запасы и источники средств необъятной России, укреплял свою армию.

Особо заботился Петр в это время об укреплении нового города с моря… До моря дошли, а как закрепиться на нем, пока нет еще мощного флота? Чем оборонить новорожденное детище — Санкт–Петербург? Все это нужно было обдумать, взвесить, изыскать и прикинуть «по месту».

Вот Котлин–остров — Рету–Саари — пустынный, необитаемый, и стоит он на подступах к Питеру, всего в 25 верстах от него. Чем не крепость? Чем не часовой у входа в Санкт–Петербург?

И сам Петр с лотом в руке принялся измерять глубину вокруг Рету–Саари. Оказалось, что к северу, со стороны финнов, для кораблей море непроходимо — сплошные камни и мели, а на юг, к Ингрии, фарватер свободен, открыт… Значит… Ежели построить на Рету–Саари крепкую фортецию да на пушечный выстрел от нее к югу, при самом фарватере, еще крепость воздвигнуть, тогда… Получалось, что Питер тогда будет надежнейше защищен, как Царьград Дарданеллами.

И в Петербурге, и по возвращении из него, в Москве, и позднее, в Воронеже, Петр всячески обдумывал это дело. Прикидывал. Вычерчивал кроки. И вот наконец зимой из Воронежа он прислал Меншикову плод своих замыслов — собственноручно изготовленную модель крепости, предполагаемой к сооружению на подступах к Петербургу. В письме наказал: когда лед будет на самом корабельном проходе, опустить в море в назначенном месте деревянную крепость, модель которой прилагается, нагрузив ее песком и камнями, и в этой морской цитадели поставить сколько можно дальнобойных орудий.

Воля Петра Алексеевича была исполнена Меншиковым точно и в срок. Из огромных дубов были сооружены ряжи — ящики, плотно набиты камнями и спущены в воду там, где приказал государь… Промежутки завалили землей, затрамбовали, сверху засыпали гравием, щебнем, и… действительно получилась фортеция.

В начале мая 1704 года Петр ходил к новой крепости на шмаке «Вельком» с ближними людьми, осмотрел все работы и приказал тут же, при себе, артиллерию поставить и позиции оборудовать.

Новую крепость Петр назвал «Кроншлотом», или «Коронным замком». «Торжество в ней было трехдневное», записано в «Юрнале» 1704 года.

В Кроншлоте поставлено было 14 пушек, и на Котлине–острове в это же время поставлено 60 пушек. Кроншлотскому коменданту самим Петром было предписано:

«Содержать сию цитадель… хотя до последнего человека. Если неприятель захочет пробиться мимо ее, стрелять, когда подойдет ближе. Стрельбой не спешить и ядер даром не тратить…»

Первый купеческий корабль, фрисландский флибот с солью и вином, пришел в устье Невы в ноябре 1703 года; шкипер флибота Выбес был угощен Меншиковым в губернаторском доме и получил в награду 500 золотых; каждому матросу дано по 30 талеров и обещана награда еще двум кораблям.

9

В октябре 1703 года Меншиков приехал в Москву.

Дома у него, на женской половине, стоял дым коромыслом. Заканчивали приданое его сестре Машеньке — в последний раз пороли, перекраивали, примеряли да гладили, клали да перекладывали добро по сундукам, коробьям да укладкам.

К сестрам на это время перебрались из дворца, от царевны Натальи Алексеевны, Дашенька и Варвара Михайловна Арсеньевы — подготовить невесту, помочь по хозяйству да по дому.

Еще до отъезда Александра Даниловича из Москвы сестра его Мария присватана была за графа Алексея Алексеевича Головина. И Алексей и Мария — сироты: ни матерей, ни отцов. Посаженые отцы — брат Алексея, граф Федор Алексеевич Головин, управляющий Посольским приказом, и Александр Данилович Меншиков — решили со свадьбой поторопиться.

— Сыграть — да и к стороне! — решил Александр Данилович. — Договорено обо всем, и тянуть с этим делом не следует. Время не то. Как, сваток, полагаешь?

— Разумеется, — соглашался Федор Алексеевич. — Сейчас такие дела со шведами назревают, что откладывать свадьбу никак не приходится. Когда‑то еще у нас с вами, Александр Данилович, время свободное выйдет?

— Н–да–а, — раздумчиво тянул Меншиков, — судя по всему, не скоро, сваток, ох не скоро!

Вечером Меншиков заехал к Борису Петровичу Шереметеву.

Никого из своих сотрудников Петр не уважал больше, чем этого вестферского и гуммельсгофского победителя шведов, разрешал ему в любое время входить к себе без доклада, встречал и провожал его не как подданного, а как гостя–героя. Но даже и он, Шереметев, случалось, искательно писал к безродному приемышу государя Данилычу: «Как прежде всякую милость получал через тебя, так и ныне у тебя милости прошу».

Старый стреляный волк отлично чуял, «откуда жареным пахнет».

Вот и на этот раз принял он Александра Даниловича радушно, почтительно тряс за обе руки, не знал, куда усадить.