— Зачем вы все это рассказываете мне?! — словно бы в изумлении всплеснул руками Сергей Юльевич, не без оснований опасаясь полицейской ловушки. — Вы должны говорить это Плеве!

— Поверьте, говорил, и говорил не единожды! Предупреждал даже, что он головой рискует, ведь я его уже в нескольких случаях спас.

— И что же Вячеслав Константинович?

— А ничего. Взявши полицейский курс, отойти от него он не хочет. Или не может…

Для Сергея Юльевича все это было и без Зубатова ясно. Если быть откровенным, он и сам мог все это сказать… Да, собственно, и говорил в глаза Плеве. Мог и этому господину… но перед ним сидел профессионал–провокатор, прекрасно осведомленный обо всем. Иначе бы не пришел искать в нем союзника против собственного министра — подстрекать? вербовать?.. А возможно вполне, и явился‑то по его поручению.

— По–хорошему, мне бы следовало отправиться на Фонтанку. Передать Плеве наш разговор, — так сказал Сергей Юльевич неудобному своему посетителю. — Но не стану вредить вам. Давайте считать, что никакого разговора не было между нами…

А немного спустя они встретились снова и как бы случайно. На сей раз в Гродненском переулке, у князя Вово Мещерского дома.

Даже зная непостоянство князя Вово, трудно было понять, каким образом он принял сторону Зубатова против Плеве. Сергей Юльевич знал. У него на глазах отношение князя к Плеве однажды уже совершило, так сказать, полный поворот «кругом». Незадолго до гибели Дмитрия Степановича, помнится, втроем обедали у Мещерского, они в каком‑то родстве состояли. Сипягин сетовал на трудности своего положения, признавался, что порой даже готов просить императора об отставке. Заговорили о возможном преемнике. Когда выплыло имя Плеве, то Сипягин сказал, что этот человек, став министром, будет действовать только в личных видах и принесет большие несчастья России. С чем Мещерский вполне согласился. Однако после смерти Сипягина, повидавшись с Плеве, написал государю письмо, что, по его мнению, именно Плеве единственный достойный кандидат в министры внутренних дел, способный задушить революционную гидру, поразившую светлой памяти министра Сипягина.

Назначение состоялось. И естественно, началась дружба у князя Мещерского с новым министром.

Отчего же Зубатов, по сыскной службе сведущий обо всех и про вся, от Сергея Юльевича подался к князю Вово со своими рискованными разговорами? Не оттого ли, что вынюхал, что их дружба с Плеве дала явную трещину из‑за событий, связанных с японской войной? Надо князю отдать справедливость, он был против авантюры на Дальнем Востоке, за которую так ратовал Плеве. Это, в сущности, отдалило его и от Плеве и от государя. И, само собой, примирило с ним Витте. Только это обстоятельство и позволило со вниманием вникнуть в хитрый замысел против могущественного министра. С простой целью — свернуть ему шею. Политику можно уподобить игрушке, калейдоскопу, такой был в детстве у дочери Матильды Ивановны… и Сергея Юльевича. Фигуры сбегаются, разбегаются… Вчерашние противники становятся союзниками, и напротив… Простая цель объединила Мещерского, Зубатова, Витте, всех троих вместе, хотя у каждого из троих на то имелись собственные резоны. План интриги придумал Зубатов.

— Ничего сложного, Сергей Юльевич, — объяснял, посмеиваясь и указывая на Зубатова, князь Вово, — вот Сергей Васильевич сочинит письмецо и случайно, будто бы при перлюстрации, его обнаружит. Письмецо как бы от одного верноподданного к другому с осуждением Плеве, который‑де обманывает царя и подрывает веру в него в народе. И что одному только Витте, по уму и преданности царю, под силу оградить государя от бед и придать блеск всему царствованию… Со своей стороны я берусь, Сергей Юльевич, поставить в известность о таковом письмеце его величество и подать при этом совет прислушаться к гласу народа!..

Услышанное не возмутило Сергея Юльевича. В этот вечер, вопреки обыкновению, он больше молчал. Впрочем, участие в подобной интриге, весьма попахивающей провокатурой, разве с его обыкновениями сочеталось… Что поделаешь, когда дух провокаций витает в государстве Российском? Ах, политика и мораль — между ними не много общего. Все равно что корень квадратный и поросенок с хреном! Да и цель была благородной — перевести российскую стрелку с гибельного пути. Искушение подействовало чересчур сильно… И молчание — знак согласия, кто тут спорит. Совсем немного времени понадобилось, чтобы он засожалел о содеянном. Не раскаялся. Пожалел. Нет, тут дало не в угрызениях совести… Просчет! Недопустимый, непростительный при его‑то опыте, по–мальчишески грубый. Вспоминать о своих просчетах Сергей Юльевич не любил, изобрел свою версию происшествия. Но так или иначе, а государю донесли‑таки про их сговор!

У каждого министра был назначенный день недели для всеподданнейшего доклада. У министра финансов — пятница.

В четверг вечером Сергей Юльевич получил от царя записку, чтобы завтра привез с собой в Петергоф управляющего Государственным банком.

Как обычно, докладывал Сергей Юльевич около часа, делая некоторые предположения на будущее, и государь их милостиво одобрил.

Сергей Юльевич уже стал прощаться, когда услышал вопрос, привез ли он государственного банкира.

— Он в приемной комнате.

— Каково ваше мнение о нем?

— Наилучшее, — при всей своей быстроте еще не вполне понимая, к чему клонится разговор, сказал Сергей Юльевич. — Это один из моих ближайших сотрудников…

Тогда государь поднялся и с внезапной торжественностью произнес:

— Сергей Юльевич! Я прошу вас принять пост председателя Комитета Министров! А на должность министра финансов я хочу назначить управляющего Государственным банком.

Государь имел склонность к сюрпризам в этаком роде и; растерянностью Витте явно обрадованный, покрутив ус, прибавил:

— Разве вы не довольны этим? Ведь место, вам предлагаемое, есть самое высшее место в империи!

— Это высшее место вернее было назвать самым бездеятельным в империи. Почетная ссылка; Проглотите, Сергей Юльевич, позолоченную пилюлю. В комитет, как на административную свалку, сплавляли третьестепенные и спорные, рискованные, рогатые, как их называли, дела — для обсуждения время от времени собиравшимися господами министрами.

Он вернулся в тот день к себе на дачу на Елагин остро» обессиленным и разбитым. Распустивши ворот рубахи, рухнул в кресло.

Еще по дороге, на Балтийском вокзале, отвечая ожидавшему его из Петергофа Колышке, приближенному лейб–журналисту, что такое случилось, обошелся единственным словом:

— Выгнали.

И выразительным телодвижением пояснил: пинком в зад!..

Заслужил после десяти с лишним лет беспорочной верноподданной службы! Озолотил Россию и получил за это спасибо, благодарность за укрепление бюджета, не только избавленного от дефицита, а, напротив, с избытком доходов над расходами, достаточным для накопления свободной наличности; и награду за громадные финансовые операции с займами на строительство железных дорог и проведение денежной реформы; воздаяние также за развитие железнодорожной — кровеносной! — сети и промышленности под защитой протекционной системы и с поощрением в то же время иностранных капиталов; знак признательности, наконец, за расширение коммерческого и технического образования…

В голове между тем неотвязно вертелось: что же все‑таки такое произошло, почему для пинка улучен был именно этот момент?..

Несомненно, тут едва ли могло обойтись без Плеве. Накануне он являлся к государю с докладом. Министр внутренних дел докладывал по четвергам. Но какой же ход он придумал, чтобы окончательно склонить государя на свою сторону?..

Догадка на сей счет у Сергея Юльевича мелькнула не сразу, а лишь только когда услышал, что отправлен в отставку и — того более — под арест и в ссылку один из столпов департамента полиции Зубатов.

О случайном совпадении наивно было бы думать.

Вот, значит, на чем Сергея Юльевича переиграл Плеве. Всеподданнейше доложил об интриге министра финансов… От кого же узнал Плеве? Сговаривались втроем, так что, по логике, предательство третьего несомненно. Поехал к недавнему приятелю и все рассказал, не умолчав, само собой, и про то, что начал Зубатов с посещения Витте… И сколько впоследствии весьма осведомленные лица ни уверяли, что проболтался Зубатов, Сергей Юльевич стоял на своем. Иного логика не допускала.