— И снова прольется кровь… — задумчиво сказал хан Куштум. — Мой дед говорил мне, что раньше люди жили в зверином обличье и мучились так, как мучаются звери, которых мы берем в пищу или заставляем работать на себя. И еще говорил отец моего отца, что людям суждена двойная мука. Сначала они терпят боль и зло, как звери, потом будут страдать, как люди. Сейчас мы во втором круге зла и боли, князь Юрий.

— А третьему не бывать, — ответил князь. — Пей медовуху, хан. Я выйду послать гонца за Евпатием Коловратом.

…Была в ту пору еще одна встреча. По пути заехал Евпатий к князю Ингварю Ингваревичу. И когда они под вечер остались в горнице одни, сказал напрямик:

— Слыхал я намедни от половецкого перебежчика из орды, что будто есть у Бату-хана толмач из русских, из рязанских земель. Он и ведет татар к нам, показывает путь-дорогу. Ужель такое возможно, князь Ингварь?

— Слыхал и я про то, Коловрат. Слыхал, будто предатель — княжеского рода. Ежели верно это, то сдается, что известен злодей.

— Кто же он?

— Братоубийца. Князь Глеб Владимирович! Вот кто!

— Неужто?! — воскликнул Евпатий Коловрат. — Говорили же, что бежал он к половцам, к хану Барчаку пристал, а потом и вовсе пропал…

И Коловрат, и князь Ингварь были мальчишками, когда двадцать лет назад в селе Исады свершилось неслыханное злодеяние. В 1216 году скончался последний из старших Глебовичей — князь Роман. Тогда рязанские Владимировичи, братья Глеб и Константин, собрали в Исадах съезд всех удельных князей, чтоб рассудить княжеские уделы. Большой пир устроили для собравшихся гостей Владимировичи в своем шатре. А тем временем князь Глеб стакнулся с ханом Барчаком, заручился его поддержкой. Пировали в шатре рязанские князья, когда ворвались туда люди Глеба и Константина, а также половцы-головорезы Барчака. Перебили всех князей с их близкими. Извели каины и родного брата своего, Изяслава, он противился братоубийству. Убили они и двоюродных братьев: князя Кир Михаила, князей Ростислава и Святослава Святославовичей, Романа и Глеба Ингваревичей. Уцелел лишь отец нынешнего князя рязанского — Ингварь Ингваревич. Предшественник Верилы, летописец рязанский Опака, в крещении Андрей, записал тогда, в лето 6725, в Ильин день[5]: «Владимировичи первие убо сии оклеветаша дядей своих и братью свою и много крови пролиаша, и убийство сотвориша, та же ныне второе умыслиша збити всю братию». А Ингварю Ингваревичу суждено было уберечься от участи сродников. «Ингвар же не успе приехати к ним, не бе бо приспело еще время его…» Был тогда Ингварь Ингваревич переяславским князем, а как узнал о злодеянии, поднял весь народ. Настиг убийц в верховьях реки Прони. Не помогла им и половецкая подмога Барчака. Константин в бою на Проне был убит, а разгромленный начисто Глеб «беглаша в половци». И вот объявился, каин…

— Но, может, это и кто другой? — спросил Евпатий.

— Хорошо б, коли так. Позор превеликий, когда не простой человек, а княжеской крови изменяет родной земле.

— И простому позор не меньший, — возразил Коловрат.

— Тебе-то не понять, Евпатий, — сказал князь Ингварь. — Не сердись, мы все тебя любим, знаем верность твою и отвагу. Да только надо родиться князем, чтоб уразуметь такое…

Спасибо, князь, — поднялся Коловрат, скрывая обиду от княжьих слов. — Ехать мне надо.

Он согнулся у притолоки, чтобы пройти, и открытую уже дверь придержал, когда оборотился к Ингварю Ингваревичу:

— Может, ты и прав, князь, по-княжьему никогда не уразуметь мне. Только окажется если, что тот толмач и советник Бату-хана князь Глеб, душегуб исадский, то я его сам в битве мечом достану. Тут я лучше любого князя уразумею. Ты уж не обессудь, Ингварь Ингваревич.

Сказал так и вышел.

Едва весть о переходе через Волгу войска Бату-хана достигла шатра половецкого хана Барчака, он немедля собрался в дорогу, приготовив в дар внуку Чингиз-хана самое ценное, что могло найтись у него.

Но дары дарами… Хан Барчак понимал, что дарами жадность Бату-хана не утешить: немало уже награбил тот в богатых торговых городах булгар и тюрских народов. Хан Барчак уповал на особую роль, которую сыграл он в битве на Калке-реке, той битве, что тринадцать лет назад выиграл дед нынешнего Повелителя Вселенной у русских и его, Барчака, соплеменников. Может быть, внук не был посвящен Чингизом или отцом своим, ханом Джучи, в эту тайну, так он, хан Барчак, поведает ему о ней, докажет, что и сейчас старый Барчак пригодится Повелителю.

На все готов, лишь бы разделаться с ненавистными руссами, и всенепременно — с проклятым Коловратом, ратники которого не раз заставляли Барчака прятать лицо в конский навоз.

Люди хана постоянно следили за передвижением войска Бату-хана, и когда Барчаку сообщили, что тот разбил лагерь уже невдалеке от границ руссов и, следовательно, встал на его, Барчака, земле, хан выехал в стан Повелителя Вселенной, выслав перед собой табун отличных лошадей и приготовленные дары.

Уже на половине дороги нагнал отряд хана запыленный, закутанный до глаз всадник. Всадник ловко сидел на взмыленной лошади, по обличью и повадкам — половец. Воины Барчака вмиг окружили незнакомца, обнажили оружие, и старший охраны крикнул, чтобы неизвестный открыл лицо. Но приблизившийся Барчак приказал отступиться от не произнесшего ни слова половца и, когда воины отъехали, жестом предложил таинственному незнакомцу следовать за ним…

Оба всадника оторвались от отряда на сотню лошадиных корпусов, и было видно, как неизвестный, размахивая рукой, принялся рассказывать о чем-то Барчаку. Потом незнакомец, так и не открыв своего лица ни разу, исчез в поле, а отряд продолжал путь…

Едва миновали плоский, покрытый редким лесом курган, вдруг словно из-под земли появились сторожевые воины Бату-хана, в высоких мохнатых шапках, скуластые, словно слившиеся со своими низкорослыми, неутомимыми лошадьми. Они с гиканьем, леденящим душу воем окружили половцев со всех сторон, держа наготове тугие луки.

После недолгих переговоров Барчаку разрешено было продвинуться вперед, до второй линии заграждения. Там половцев, которых сопровождали теперь два монгола, встретил второй отряд. Здесь людей Барчака отделили и под конвоем отправили к отведенному им месту на внешнюю сторону монгольского лагеря, тянувшегося от горизонта до горизонта, а самому хану с оставленными ему тремя слугами было велено следовать в шатер для гостей Повелителя Вселенной и там ждать, когда Бату-хан соизволит принять, а может быть, и не принять половецкого хана…

Молодой монгол с редкой бородкой клинышком и жидкими висячими усами сидел перед роскошным, с золотой ниткой ковром, заставленным изящной посудой с простой мясной пищей. Он брал мясо рукой, порой прибегал к помощи ножа, лежащего перед ним, изредка вытирал засаленные руки прямо о халат, в который был облачен.

Наискосок от него и немного пониже неторопливо насыщался старый, с изрубленным лицом и навсегда закрывшимся глазом, воин. В отличие от молодого монгола, жадно хватающего мясо, громко сопящего над едой, старик ел аккуратно, отправляя в рот небольшие куски мяса, тщательно прожевывал их.

— Ты не можешь сомневаться, мой храбрый и верный Сыбудай, в том, что боги благоприятствуют нашим великим начинаниям, — сказал молодой монгол, обращаясь к старику, и было видно, что он вернулся к разговору, который уже возникал в шатре не впервые. — С булгарами мы расправились шутя. Также побьем и руссов. Мне известно, что руссы — сильный противник, но сейчас их князья дерутся между собой за власть, как стая шакалов за труп суслика.

— Это все так, мой Повелитель, — согласился Сыбудай, — но поверь мне, Бату-хан, старому воину поверь… Есть правило, его придерживался и твой несравнимый ни с кем дед. Когда собираешься начать битву, считай своего противника равным себе. Не забывай об этом, Бату-хан.