— Равным на земле? — презрительно переспросил Бату-хан. — Но даже боги на небе неравны между собой! Есть главные боги, они держат в руках весь мир, все помыслы людские. Есть боги поменьше, они боги только для нас. И они соотносятся между собой, как десятские и сотские с тысячниками и темниками. Таков порядок всего мира! И если я определен быть вождем монголов, значит, этого требуют боги. Они хотят, чтобы я раздвинул свои владения от моря до моря. И поверь мне, Сыбудай, Повелитель Вселенной омоет копыта своего белого скакуна в водах последнего моря, за которым нет уже ничего.

— Ты прав, Бату-хан, — произнес задумчиво Сыбудай, откладывая в сторону нож, которым он разрезал мясо. — Ты прав, мой молодой и мудрый повелитель! Я уверен — ты разобьешь руссов, возьмешь богатую добычу в их деревянных городах. Но… повремени с выступлением. Князь Глеб долго рассказывал мне о своей земле. Он предупреждал, что руссы могут заманить противника туда, откуда ни человек, ни конь не могут выбраться. Эти места проходимы лишь в сильный холод, когда они замерзают. Станет холодно, и мы выступим на руссов, наши воины сами будут рваться вперед, чтобы согреться у костров, сложенных из их городов. Потерпи немного, о Бату-хан!

— Я знаю, что могу верить тебе, как самому себе, Сыбудай.

Наступило молчание. Бату-хан отодвинул полуобъеденную баранью ногу. Затем пристально посмотрел на Сыбудая. Но старый полководец не отвел своего единственного глаза. И тогда Бату-хан сказал:

— Знаю, что могу верить тебе, Сыбудай. На верное, твой опыт полезен. Но я хочу сам говорить с бывшим князем руссов, сам хочу смотреть в его глаза. Ты учил меня, Сыбудай, не доверять предателям. Тот, кто предал один раз, предаст снова. Уверен ли ты в этом человеке?

— Я никогда не доверял предателям, — глухо ответил Сыбудай. — Но этого изгнали соплеменники, он ненавидит их. Жажда власти может далеко увести. И ты поощряй князя Глеба в его надеждах, пусть думает вернуть себе власть из-под копыт твоего скакуна. Тогда он будет верен тебе. Исчезнет надобность в его услугах — ты стряхнешь его, как колючку с шерсти верблюда, и пойдешь дальше.

— Я хочу видеть его и говорить с ним, — сказал Бату-хан.

— Будет исполнено, Повелитель.

Сыбудай распорядился, и вскоре в шатре перед Бату-ханом появился бывший рязанский князь Глеб.

Он склонился перед молодым монголом, седеющий, с остатками былого величия на лице, человек, уже много лет кормящийся из рук хана Барчака и властителей городов, лежащих за Большой степью, а теперь вот — услужающий Бату-хану. Жалкая угодливость и стремление не забыть о своем княжеском прошлом, страх раба и дерзость человека знатного происхождения — сложными были чувства, определявшие сейчас поступки этого изгоя.

— Ты можешь сесть и взять себе кусок мяса, — сказал Бату-хан, с любопытством всматриваясь в заросшее густой бородой лицо. — Садись, князь Глеб.

Глеб медленно опустился у ковра в стороне и немного позади Сыбудая, но к мясу не прикоснулся, и застыл, глядя мимо Бату-хана, неестественно прямо держа спину. Эта прямая спина разгневала Бату-хана, и он был готов уже кликнуть верных нукеров, чтоб те прижали пятки этого дерзкого ублюдка к его же затылку, чтоб он, Бату-хан, насладился звуком хрустнувшего позвоночника, и молодой монгол так бы и поступил, если бы не было недавних слов Сыбудая.

Хан подавил гнев, запрятал его, но для этого ему пришлось помолчать минуту-другую, и пока он молчал, в шатре сгустилась тишина, и никто не знал, что взорвет ее сейчас.

— Мясо хорошее, князь Глеб, — укротив себя, тихо сказал Бату-хан, — в моем шатре едят только хорошее мясо, князь Глеб.

Глеб вздрогнул. Он с ужасом понял вдруг, что только чудом избежал смерти, едва не переиграл в жалких потугах остаться независимым здесь, в шатре человека, не знающего пощады ни к врагам, ни к друзьям. Глеб низко склонился и задрожавшей рукой потянул к себе кусок мяса с ханского ковра.

Бату-хан вздохнул, встретился глазами с Сыбудаем, увидел, как старик ухмыльнулся и перевел взгляд на Глеба.

— Мой верный и храбрый Сыбудай сообщил, что ты рассказывал ему про страшные земли руссов, где не может пройти ни пеший, ни конный. Так ли это? — спросил Бату-хан.

Глеб с усилием проглотил, не прожевав до конца, кусок мяса, проглотил, едва не подавившись, и поднял глаза на Бату-хана.

— Да, Повелитель Вселенной. В русской земле, и чем дальше от границ Поля забирать в полуночную часть окоема, тем чаще встреча ются болота. Они идут там, где есть лес, а лес на Руси повсюду. Особенно страшны мшары, так мы их называем. Мшары — между Рязанью и Владимиром, в лесной стороне, где живут на роды мурома и мещера. Летом все пути там исчезают вовсе, водою можно пробираться в чащобе, но твое войско, Бату-хан, к водной до роге непривычное…

— Не тебе, князь Глеб, судить о том, к чему привыкли или не привыкли мои воины, — оборвал Бату-хан. — Ты отвечай на мои вопросы, за тем тебя и звали сюда. Какова глубина этих проклятых мест?

— Никто не мерил их, Повелитель Вселенной. У нас боятся туда ходить, потому как по павший во мшару человек али зверь какой выбраться обратно не могут.

— Хорошо, — сказал Бату-хан, — этому я поверил. Скажи теперь, князь Глеб, если бы ты вел сейчас войско на русские города, как бы ты поступил?

— Я дождался бы морозов, Повелитель. В сильные холода вода замерзает, и поверхность мшары становится твердой, держит и одинокого всадника, и конный отряд.

— Что ж, подумаю над твоими словами… Ты, кажется, хотел сказать что-то еще?

— Да, Бату-хан. Прости меня, что даю тебе советы, но хочу сказать, чтоб ты не думал о корме для лошадей твоего войска. Русские издавна запасают сено впрок, на всю зиму, для лошадей и скота. В любой деревне твоих воинов будут ждать горы духовитой масти, которая придется по нутру монгольским скакунам. Не бойся зимы.

Бату-хан переглянулся с Сыбудаем. Русский изгой и вправду оказался ценным. И Бату-хан сказал:

— Что ж, за хорошие советы надо вознаграждать. Дарю тебе халат со своего плеча, князь Глеб. Но я бы очень не хотел, чтоб в стане моего врага был такой монгол, как ты. Распорядись, Сыбудай, чтоб все-все покинули нас, и охрана тоже, я хочу один на один задать этому князю вопрос.

Когда они остались вдвоем, Бату-хан велел Глебу подсесть поближе, совсем рядом, и тогда, склонившись к его лицу и пристально всматриваясь в глаза, тихо спросил:

— Скажи мне, князь Глеб, правду. Можешь?

— Я всегда готов верно служить тебе, Бату-хан, — растерянно ответил Глеб.

Бату-хан сморщился и махнул рукой.

— «Служить, служить», — повторил он. — Мне не это, мне твоя душа нужна. Говори: ты убил своих братьев и братьев своего отца, что бы ни с кем не делить власть?

— Да, — сразу ответил Глеб, не отводя взгляда от глаз Бату-хана. — Да…

Бату-хан поцокал языком и отодвинулся.

— У меня тоже есть братья и один брат моего отца, великого Джучи-хана, — задумчиво произнес он. — А власть может быть только одна… Если ее разделить — это уже не власть. Не так ли, князь Глеб?

Глеб не ответил. Трудно сказать, где были сейчас его мысли. Может быть, он вспомнил спор с Изяславом, родным братом, противившимся исадскому избиению, за что и лишился Изяслав живота от руки брата своего. Или слышал страшный крик одноименника, князя Глеба Игоревича, проткнутого копьем, раздирающий душу крик, который оборвал лишь удар половецкой сабли, снесший ему голову. А может, видел себя в последней битве с разгневанными бойней в Исадах удальцами рязанскими, изгнавшими князя-убийцу из родной земли… Кто знает, о чем думал Глеб. Но Бату-хан снова спросил:

— Мог бы ты, князь Глеб, чтоб власть вернуть, вновь убить своих братьев?

И Глеб, словно очнувшись, твердо ответил:

— Да, Повелитель!

Наступило молчание.

Наконец, Бату-хан хлопнул в ладоши, появился Сыбудай, отовсюду выросли фигуры телохранителей. Сыбудай с тревогой всматривался в молодого монгола, пытаясь угадать, о чем тут шла речь? Не о нем ли? О Сыбудае? Ведь и его жизнь всегда на волоске.