Нюхач обессиленно опустился на краешек кровати.

— Она была всего лишь вирусом? — устало спросил он, прикрыв себе ладонью глаза. Лишь за защитным барьером руки он нашел в себе силы выдавить на губах язвительно горькую улыбку.

— Так ты Милена, — произнес он. — Что ж, достойно. Славный фокус. Ты, должно быть, вовсю потешалась надо мной.

— Я была слишком напугана, — ответила Милена.

— А ведь, знаешь, я что-то такое уловил. Хотя обычно вирусы не создают такой цельный образ.

— Обычно они не являются Хэзер, — парировала Милена.

— Я перестал быть Нюхачом, — признался он, глядя на покрывало и явно пытаясь смириться с упущенным. Улыбка у него была направлена куда-то вовнутрь. — Вот что я хотел ей сказать.

«Нет у меня на все это ни времени, ни энергии, — подумала Милена. — Ты наверняка знаешь, что было у нас с Ролфой; бесспорно, знаешь, что от тебя тогда требовалось, и тем не менее ждешь от меня помощи. Моей помощи. Ты не просто глупец, ты еще и дерьмо. Глупец, потому что дерьмо».

— Вот почему мне нужна была Хэзер, — как бы завершил он ее мысль. — Она… когда была с тобой… она дала тебе какой-нибудь ответ? Говорила ли когда-нибудь с тобой начистоту?

Милена утомленно покачала головой. Нет. Она просто читала. Только и делала, что читала. Больше она ничего делать не могла. «Подразумевалось, что все остальное должна делать я сама».

Он встал и подошел к двери. Повернувшись, вгляделся в нее — в ее лицо, в ее разум.

«Для него я была Хэзер, — поняла Милена. — В его понимании у меня ее лицо и ее разум».

— Я рад, что ты несчастлива, — сказал он откровенно.

«Я свое несчастье переживу. В отличие от тебя».

Предательски шевельнулась жалость. Та самая, что была для Хэзер исконным недругом. Милена явила ему лицо Хэзер — дрябловатую длинную физиономию в очках с каменной оправой. Она считала тебя за дурака, но, пожалуй, полюбить тебя все же могла: ей надо было кем-то помыкать.

Он начал было пристраивать поудобнее на голове свою зловещую шляпу, но отчего-то передумал.

— Я вообще-то глубже, чем ты думаешь, — сказал он ей.

— Правда? Ну так иди ныряй на эту самую глубину, — отозвалась Милена. Подобно тени он беззвучно выскользнул из комнаты и был таков.

Милена попыталась заснуть, но не смогла. Тогда она от нечего делать взяла одну из книг Ролфы, мелкий замусоленный томик, который случайно открылся на последней странице:

Книжку эту она бы тотчас бросила, если б не разглядела: под каждым словом (точнее, слогом) в ней карандашом была проставлена аккуратная нотка на миниатюрном нотном стане.

Милена быстро пролистала книжку из начала в конец. Вся она была аккуратно положена на музыку, под вокал.

Вот, оказывается, каким чтением занималась Ролфа дни напролет.

Милена вынула из середины стопки еще одну книгу — толстенный грязно-серый фолиант с изрядно потертым переплетом, отчего на корешке даже нельзя было разобрать названия. На заглавной странице выделялись красные буквы: ДАНТЕ. «DIVINA COMMEDIA»[10]. А под названием стояла приписка Ролфы: «Для Аудитории вирусов».

Все три книги «Комедии» — «Ад», «Чистилище» и «Рай» — были объединены в одном томе. Под всеми словами, из конца в конец монументального произведения, были проставлены ноты — меленьким, аккуратным почерком, написанные словно украдкой, частично карандашом, частично красными чернилами. Кое-что было прописано на отдельных кусочках бумаги и либо подклеено, либо подшито к книге белыми нитками. А кое-что выведено золотистым фломастером. Ноты шли пословно, но местами значились пометки: «здесь трубы» или «дискант Вергилия». Милена возвратилась к первой странице.

Затем Данте встречает зверя. Слова были положены на ту самую музыку, что Ролфа исполняла в темноте в тот первый вечер, когда Милена впервые тайком подслушала ее на Кладбище.

— Ролфа! — воскликнула Милена вслух, потрясая книгой. Надо же: создать такое и держать это в секрете! А мы-то с Джекобом все переписывали обрывки того, что успели услышать. А ты молчала. Да и я ни словом не обмолвилась. Мы что, так никогда и не сказали друг другу ни слова правды?

Милена читала «Божественную комедию», несясь на волнах музыки. Вирусы преобразовывали ноты в воображаемые звуки; вирусы пели.

Мало-помалу она начала представлять ее в своем сознании: грандиозную воображаемую оперу, которая, если бы кто-нибудь осмелился ее поставить, длилась бы неделями. Она представала огненной феерией в небе — среди сонма звезд, с разноцветными столпами света и символическими ангелами; человеколицыми зверями и зверолицыми людьми; угрюмыми ячеистыми сотами преисподней; туннелями света, руслами, втекающими в небеса.

Внезапно на авансцену в одеянии Вергилия вышла Сцилла. Партия была написана для сопрано, чтобы контрастировать с Данте. Люси — старуха Люси из «Дворца увеселений» — почему-то исполняла партию Беатриче. На лбу у нее косо сидел небесный венец, а сама она то и дело с озорством подмигивала в сторону (как-никак это же комедия). Милена закрыла глаза и улыбнулась. «Что ж, Ролфа, ладно. Действительно, забавно. Забавно все — то, что я втихомолку делала, и то, что ты втихомолку делала, просто смешно. А ведь могли же сесть рядом и подробно распланировать, как нам со всем этим быть. Ты бы могла, если б хотела, сделать оркестровку. Я бы — собрать все это воедино и предъявить им целостным куском: дескать, беретесь вы за это или нет, но только оставьте ее в покое. Теперь же все придется делать мне одной. Нужно будет готовить это к постановке. Что ж, спасибо тебе огромное». Милена взглянула на объем книги, предварительно заложив пальцем отмеченную страницу. Надо, чтобы все это в итоге каким-то непостижимым образом осуществилось, зазвучало. В один сеанс, понятно, не уложиться, прелесть ты моя: зритель, чего доброго, помрет от голода или от старости. А вот несколько месяцев будут в самый раз. Только на какой сцене? Какие подмостки смогут подобное вместить? Ведь ты же знала, черт побери, Ролфа, что я не смогу пройти мимо, вынуждена буду так или иначе этим заняться!

Милена продолжала вчитываться, представлять в уме картины из «Комедии» и вслушиваться, в то время как вирусы спешно брали все на заметку. Со временем им надо будет вернуться и еще раз все перечитать. Музыка была для них внове, и они сейчас копировали ее структуру. Виделось, как темы проворными ласточками невесомо взмывают, ныряют и перекрещиваются в воздухе, слетаясь и разлетаясь, из тишины и в тишину.

«У тебя получилось. У тебя все получилось, Ролфа. Это лучше, чем твой чертов Вагнер. Лучше компоновка, лучше сами композиции; и наконец, она просто длиннее. Это просто какой-то Моцарт, Ролфа, или даже Бах. Как ты смогла такое сделать? Как ты смогла сделать такое со мной?» Милена начинала ощущать ужасающее бремя, подобное тому, что ложится на плечи простых смертных, которым оставлено довершать деяния гения, когда тот уходит из жизни.

А тебя самой, Ролфа, здесь не будет. И тебе не доведется ничего из этого услышать. Ты будешь где-то, но не здесь. Подобно призраку, Ролфа. Я увижу, как ты проходишь по Зверинцу, но ты будешь при жизни мертва. Услышу, как ты поешь, но это на самом деле будет не твой голос. Может, все это и была комедия, Ролфа, но она саднит, саднит, как пощечина. Потому это не высокая комедия, любовь моя. Я бы назвала ее низкопробной.