— Подождите отказываться, Евгения Михайловна, это всегда можно успеть. Я был не прав, подчеркивая только денежный аспект, не казните за ошибку. Дело еще вот в чем: этот человек уже в годах, смертельно болен, но прожил довольно яркую, насыщенную жизнь. Ведь как ни лукавь, как ни закрывай на это глаза, но бандиты, воры, тюрьмы, зона — это тоже жизнь, поскольку они существуют, это реальность, и никуда от этого не денешься. Да, больная, исковерканная, извращенная донельзя, но жизнь. И мне представилось интересным и даже полезным описать эту жизнь изнутри со слов не только видевшего, опытного, но и умного, ручаюсь вам за это, человека. А самое главное — подлинного участника этой самой жизни, что особенно важно на фоне разливанного моря подобной литературы, публикующейся в последнее время. Ведь сейчас на эти темы не пишет только, как говорится, дурак да ленивый. Я более чем уверен, что работа окажется для вас и интересной, и познавательной. Конечно, работать будет сложно, что уж тут скрывать, ну а что легко в этом мире? Ну, решайтесь же!

Его настойчивость смущала меня, будоражила. Мне понравилось, как просто, без всяких экивоков и околичностей, он объяснил мне действительно достаточно щекотливые подробности. Да, он прав, это сумасшедшее предложение вполне может быть интересным, хотя сложностей будет ох как много! Но занозой в душе засело вот что — опять больной, умирающий человек, с которым в процессе работы неизбежно возникнет пусть только словесное, но тесное общение. Смогу ли я, выдержу ли? Нет, пожалуй, для меня это чересчур.

— Вы сами не знаете, о чем просите, Модест Сергеевич. Вы, видимо, неплохо разобрались во мне и подбрасываете мне лакомые приманки, интересную работу я люблю. Но в данном конкретном случае я вынуждена отказаться. Обстоятельства моей жизни в последнее время таковы, что я просто не смогу психологически, не выдержу. Говорю вам это прямо и без всякого кокетства.

В ответ на мой отказ он крякнул и взъерошил свои и без того уже все разлохмаченные волосы.

— Вот черт! Простите за выражение, но без черта тут явно не обошлось, опять препятствие. Что же делать, как быть? А знаете что? Все-таки, все-таки давайте подъедем завтра к этому старику. Стоп! Подождите возражать. Я ведь не прошу соглашаться, подписываться на это дело, прошу только подъехать, посмотреть на старика, пусть и он на вас посмотрит. Он ведь капризный, с норовом, может статься, вы ему и не понравитесь, и тогда мне незачем будет ломать голову над тем, как уговорить вас. Идет?

— Модест Сергеевич, у меня создается впечатление, что вы не воспринимаете слово «нет».

— А как же иначе, голубушка моя? В деле только так, по-другому оно просто не будет двигаться. Но вы не ответили мне, я жду вашего согласия на завтрашнюю поездку.

— Я уже сегодня хотела уехать за город, и остаться еще на сутки в этом раскаленном, задыхающемся городе только для того, чтобы на меня бросил свой скептический взгляд какой-то старик, — это чересчур. Сейчас или же никогда. Вот мой ответ.

Я продемонстрировала ему, что тоже могу быть решительной, и спокойно ждала ответной реакции на свой демарш. Мой собеседник прикрыл глаза, что являлось у него, как я позже поняла, признаком удивления. Открывать их он не спешил, когда же открыл, то в них светилось уважение, но и легкая насмешка тоже, вот только не поняла над кем: надо мной, над собой? Он вдруг невнятно забормотал:

— Так-так, а как же назначенная встреча, ведь отменить ее нельзя. Или все-таки можно? Ах, ах, ах, это такая важная встреча! Так льзя или нельзя? Льзя! Но неприятности будут, будут, а может, как-нибудь улизну от них? А пожалуй, что смогу и улизнуть. Да, лазеечка есть, ма-аленькая такая, но есть. Так-так.

Я слушала, как он бормочет, совершенно погрузившись в себя, с отсутствующим видом, и думала о том, что этот толстяк напоминает мне трехслойный пирог: первый слой — это добродушный весельчак, второй — решительный деловой человек, и третий слой — нерешительный бормотун. Интересно, как эти слои, совершенно разные, в нем уживаются и не перемешиваются? Бормотание прекратилось так же неожиданно, как и началось. Модест Сергеевич искоса посмотрел на меня, и это было забавно, потому что непонятно, действительно ли он смотрит на меня, или же просто рассматривает кончик своего носа? Тряхнул головой и решительным жестом запустил руку в сумку, которую он повесил на спинку стула и которую я не удосужилась заметить. Пошарив, он выудил из сумки красный сотовый телефон и набрал номер, уверенно тыкая толстым веснушчатым пальцем в малюсенькие кнопочки и ни разу не промахнувшись. Связи довольно долго не было, наконец, кто-то отозвался. Разговор был очень кратким:

— Это я. На этот раз не пустой. Она со мной, можем подъехать сейчас. Едем.

Я уже успела пожалеть, что так легкомысленно дала согласие на эту поездку, но отказываться после моей бравады было неудобно, да и поздно уже. Модест Сергеевич в две секунды успел положить деньги на стол, встать, закинуть сумку на плечо и крепко ухватить меня за руку. Он почти выволок меня на тротуар, и не успела я вздохнуть, как возле нас уже тормозило такси, и нужно было не мешкая садиться в машину. Мне было интересно, в какой части света живет наш лихой «дядя», поэтому ждала и слушала, что Модест Сергеевич скажет шоферу. Он назвал подмосковный поселок Купавну. Пока ехали в машине, я вспомнила, как Любаша совсем недавно поинтересовалась:

— Жень, ты такая тихая, и как ты только умудряешься влезать во всякие авантюры?

А вот так я и влезаю, сама не ведаю, что творю! Тянет меня, видно, на всякие сомнительные дела и связи, как муху на кое-что нехорошее. Я очень долго занималась самоедством и бичевала свои внутренние пороки. Пока я была занята столь увлекательным делом, такси подъехало к домику, стоящему не в ряду других, а как-то особняком, немного на отшибе. Пока мой спутник расплачивался с таксистом, я осматривалась. Дом был небольшой, деревянный, но добротно и со вкусом сделанный, участок при доме был некогда хорошо ухожен, но, видно, в последнее время хозяин уже им не занимался, и он стал зарастать. Мы поднялись на крыльцо с резными балясинами. Модест Сергеевич позвонил в дверь, которую через минуту открыла какая-то женщина и впустила нас в дом. Незнакомка была лет сорока, очень сумрачного вида, в белой косынке и белом же, отороченном кружевом фартуке. На наше приветствие она даже не ответила, только показала рукой, куда нам следует пройти. Глухонемая? Но звонок-то в дверь она услышала. На жену хозяина она похожа не была. Может, медсестра? Хотя если судить по одежде, то скорее горничная из XIX века, не ожидала в таком месте встретить стиль ретро.

В комнате, если судить по обстановке, гостиной, в кресле-качалке сидел пожилой человек, на ноги которого был наброшен толстый, пушистый плед, и это несмотря на жару. Возраст его выдавали морщины и седина, но глаза смотрели молодо, взгляд был зорким и колючим. Здороваться с нами он тоже не стал. Может быть, зная о неотвратимости приближающейся смерти, здоровья в этом доме желать было не принято? Мужчины почему-то хранили молчание, я тоже не спешила нарушать его. Сесть мне никто не предложил, я поискала глазами стул, поставила его поудобнее и села, рассудив, что ожидать, как дальше развернутся события, лучше сидя. Мое самоуправство со стулом хозяину совсем не понравилось, он сердито сморщился и прошипел:

— Эта, что ль? Не знаю, не знаю — она такая маленькая и худенькая.

Этого я совсем уже не могла выдержать:

— А вы что, нанимаете меня мешки таскать? Дядя! Но тут же я смешалась, нелепое «дядя» испортило весь сарказм моей фразы. Обращение это вырвалось у меня, конечно же, случайно, просто так я называла его про себя, вот и ляпнула неожиданно для себя.

— Ха! А я-то думал, что круглый сирота, никого-то нет у меня, а оказывается, племянница имеется!

Что ж, будем родней считаться. Ты иди, Модестик, иди. Приехал-то на машине? Ну так не отпускай ее, пусть водила племянницу подождет, да не забудь оплатить ему простой и обратную дорогу, а то уедет еще. А себе ты другую тачку словишь, а то и на электричке доедешь, невелика птица.