Дахцыко ударил в калитку и услышал яростный, ненавистный лай собак. Они бросились к воротам, все пятеро. Дахцыко узнал Абрека по хриплому рычанию. Горец приподнялся на носках, влез на забор... Сшибая, отталкивая друг друга, волкодавы подались к забору и, подпрыгивая, пытались достать Дахцыко. Горец вскинул винтовку. Он целился в Абрека, и огромный волкодав, почуяв опасность, еще более рассвирепел, завертелся по двору и с разбега бросился на забор. В тот же миг Дахцыко выстрелил в упор, вбив собаке пулю прямо между глаз. Голова пса запрокинулась, тело по инерции шмякнулось о забор и свалилось к ногам волкодавов, вызвав у них новую яростную атаку. Теперь Дахцыко стрелял в них. Они не разбегались, а ожесточенно бросались на забор в тщетных попытках достать горца. Дахцыко был убежден, что из дома на него направлены винтовки. Знал, что его легко подстрелить. Но с того момента, когда он оказался там, на склоне горы, Дахцыко жаждал смерти... Выстрела из окна так и не последовало...

Ох как близок был Дахцыко к смерти! Батырбек, видя гибель собак, не выдержал и выставил винтовку в окно, но старый и грозный Асланбек прикрикнул на внука и заставил опустить ружье. И когда тот повиновался, Асланбек положил руку ему на плечо и, глядя в окно на подыхающих псов, тяжко вздохнул:

— И мне их жаль... Но лучше они, чем кто-то из вас...

А Дахцыко в это время целился в последнего волкодава, который вьюном вертелся среди бездыханных собратьев. Пуля попала ему в горло, и пес, оставляя за собой кровавый след, пополз к забору, не сводя полных злобы глаз с горца. Волкодав попытался подняться, чтоб вновь броситься на обидчика, но ноги уже не слушались его, и собаку повалило набок. Дахцыко прицелился в неотрывно следившие за ним глаза пса, нажал курок, но выстрела не услышал. Только тихий щелчок. В винтовке больше не было патронов. Собака не сводила с него пристального ненавистного взгляда. Не выдержав, горец замахнулся на нее прикладом...

Облегчение не пришло. Дахцыко почувствовал себя обманутым, смерть собак только усилила его муки. Горец перевел взгляд на дом. Ни на нижней террасе, ни на верхней не было признаков жизни. Притаились Тотикоевы. Знают свою вину! Дахцыко выхватил кинжал, принялся спускаться во двор. Нога скользнула с упора, и он сполз, больно ударившись коленом о торчащий из стены камень. Силы покинули несчастного. Он опустился наземь. Время приостановило свой бег... Дзугов сидел, в бессилье уронив руку с кинжалом на колено, тупо вслушивался в то, как что-то клокотало внутри еще живого волкодава, терпеливо, без звука сносившего тяжкую боль, и ему казалось, что это наступили последние минуты его жизни, что это он сдерживает предсмертный крик.

Дахцыко очнулся, когда солнце заглядывало ему в лицо. Он сощурил глаза и всмотрелся в человека, несмело приближающегося к нему, — невысокого, ширококостного. Это был Ирбек Кайтазов, которому несколько дней назад исполнилось четырнадцать лет. Страдальчески глядя из-под широкополой войлочной шапки куда-то в сторону, Ирбек кротко произнес:

— За вами послали... Надо проводить в дальний путь Тотраза, как полагается по обычаю... — Парень старался не смотреть в лицо Дахцыко, чтобы не видеть слабости мужчины, прислонившегося к забору, словно мальчишка. Всем видом своим он как бы говорил, что никому не сболтнет лишнего, не поведает, в каком виде застал Дзугова, не вымолвит он и слова утешения, ибо сейчас они прозвучат фальшиво. Не бросился он и помогать Дахцыко подняться, чтоб не унизить мужчину. Ирбек терпеливо ждал, пока Дахцыко, приходя в себя, поднялся, стряхнул снег с черкески, поправил пояс, вложил в ножны кинжал и взял с земли винтовку... Только когда Дахцыко прошел мимо него, Ирбек почтительно последовал за ним на расстоянии трех метров...

Так и не показались Тотикоевы. Дахцыко мысленно стал перебирать всех. Асланбек не в счет: кровная месть стариков обходит. Значит, надо начинать с Батырбека. Он должен быть первым. С ним столкнется Дахцыко в ближайшие дни, и тотикоевская кровь прольется. Дахцыко знал, что Батырбек не трус. Но почему он не вышел из дома, когда Дахцыко перестрелял их волкодавов, точно глупых котят? Почему никто не осмелился показаться? Иль испугались? Но ведь их... Сколько их там? Асланбек, Батырбек, Махарбек, Васо, Таймураз, Агуз, Дабе, Мамсыр, Тузар... А он один. Один! Есть еще в соседнем ущелье Дзуговы, но он давно уже потерял с ними связь. Они, конечно, не останутся в стороне, не позволят глумиться над своей фамилией: вступят в кровную вражду с Тотикоевыми, хоть ни разу и не видели Тотраза и даже не знали о его существовании. Но сейчас зима отрезала их от Хохкау, в снег не перебраться через перевал...

Тотикоевы появились в час похорон. Все мужчины фамилии: и взрослые, и дети, проживающие и в Хохкау, и в Нижнем ауле, во главе со своим почетным старцем Асланбеком по древнему обычаю горцев встали на колени и так ползли тесной толпой по единственной улице аула до самого дома Дахцыко. И аульчане, и многочисленные жители Нижнего аула, прибывшие на похороны, были свидетелями этого печального и позорного шествия...

Дахцыко стоял недалеко от гроба. К нему подходили самые уважаемые мужчины аула. Они говорили, что нельзя, чтобы такая сильная и многочисленная фамилия, как Тотикоевы, долго находилась на коленях у ворот дома, что надо примириться с ними, что вина их не так уж и велика, ибо это случилось вопреки их желанию. Кто может предугадать, что выкинут волкодавы?!

— Если человек погиб — кто-то виноват в этом, — упорно отвечал ходатаям Дахцыко. — Кто-то должен держать ответ. Волкодавы принадлежали им — с Тотикоевых и следует брать кровь!

Подошел к нему и Иналык Кетоев, повздыхал рядом, сказал, с трудом скрывая усмешку:

— Хороши они были, когда ползли по грязному снегу к твоему дому, — и посоветовал: — Подержи их так еще минуты три, а потом прости...

— Тотраз взывает к мести, — грозно посмотрел на него Дахцыко.

Иналык стал серьезен как никогда. И искорка насмешки, что всегда была у него на лице, исчезла.

— Ну, убьешь ты одного, — сказал он, — второго, если удастся... Но потом сам же станешь их жертвой... Их вон сколько, а ты один... Смотри, чтоб род твой не исчез!

— Я не могу их простить, — покачал головой Дахцыко и тихо признался: — Ты бы видел... То... — и столько было горечи и боли в тоскливом, неживом голосе Дзугова, что Иналык не стал больше уговаривать его и отошел к воротам, где с нетерпением ждали аульчане.

— Нет! — махнул рукой Иналык...

В толпе стоящих на коленях стали роптать. Асланбек услышал голос Батырбека:

— И что мы унижаемся перед этими голодранцами?! Мы, Тотикоевы! Наша фамилия известна на всю Осетию. Не подобает нам ползать на коленях!

И сразу за спиной Асланбека зашумели:

— Задается Дахцыко, пора бы его проучить...

Асланбек резко повернул голову. Толпа притихла. Старец обвел свирепым взглядом родственников. Все те, кто стоял за его спиной, были его прямыми потомками, и им было недозволено ворчать, как бы ни неприятно было решение Асланбека. Этого поворота головы было достаточно, чтобы все замолчали. И тогда Асланбек вновь отвернулся и опять терпеливо стал ждать. Они уже добрый час стояли у ворот Дахцыко. Штанины промокли насквозь, колени тупо ныли... Пора было выносить гробик, но улица была перекрыта Тотикоевыми, стоящими на коленях... Теперь аульчане пошли к Дахцыко целой делегацией, но и она возвратилась ни с чем.

Вот тогда Асланбек поднялся с колен и, показав жестом, чтоб все остальные продолжали смиренно стоять, сам, прямой и сухопарый, гордо приподняв седую бороду, направился к Дахцыко. Он шел к нему напрямик, и люди расступались. Вокруг все умолкли. Даже причитавшие в отчаянии горянки понизили до шепота свой плач...

Асланбек подошел вплотную к Дзугову, но и тогда упрямый горец не повернулся к нему. Старец встал перед ним и скорбно вытянул вдоль туловища исхудавшие руки, выказывая соболезнование. Заговорил он тихо и внушительно, зная, что каждое его слово ловится на лету всей толпой.