Но гестапо не собиралось ставить свои операции в связь с каким-то ничтожным доносчиком. На совещании у начальства, вероятно, было решено ликвидировать «Серебряную шестерку» до рассвета. Около пяти часов утра несколько больших лимузинов выехали со двора главного полицейского управления и при свете затемненных фар стали отыскивать нужные им улицы окутанного предрассветной мглой большого города. В машинах сидели шоферы, гестаповские комиссары и писари, вооруженные и предвкушающие успешный лов.

Об этом мы тогда ничего не знали. Мы разбежались в разные стороны, я бросился к Еве и коротко объяснил ей положение.

— От всего отказаться? — спросила она.

— От всего, даже от своей фамилии.

— Сейчас же?

— Мы должны уйти через пять минут. Возьми с собой только сумку.

В комнате у нее порядок был отнюдь не образцовый. Когда я пришел, она спала. На ней была только ночная рубашка. Сама она была томная, разгоряченная сном. Никогда она не казалась мне таким прекрасным цветком, как сейчас, когда, еще не вполне очнувшись, откидывала со лба свои каштановые волосы. Она быстро оделась. Сон как рукой сняло.

— Куда мы поедем?

— С первым трамваем — за город. Вальтер проводит нас до лодочной станции на озере. А там решим.

— Вы все обдумали, — сказала Ева.

— Когда они придут, надо, чтобы они не нашли ни одной фотографии, ни одного документа — ничего.

— А платья?

— Пусть остаются.

— Я возьму только самое необходимое… — Она говорила деловым тоном, каким спрашивают, который час, но руки у нее тряслись, когда она засовывала белье в саквояж. Несколько раз она бегала в другой конец комнаты за каким-нибудь предметом, который уже успела уложить.

— Лишь бы не оставить никаких бумаг. Остальное неважно.

— А ноты?

— Оставь их здесь.

Она застыла на месте. Только сейчас она все поняла по-настоящему. Она посмотрела на меня через плечо. Никогда не забуду выражения отчаяния на ее личике. Она приоткрыла рот, как будто хотела закричать. Губы у нее побелели, из расширенных глаз смотрел первозданный ужас. Я видел, что у нее сию минуту вырвется крик.

Но закричать она не смела. Проснулись бы соседи. Крик в ночи чреват последствиям. Она не закричала. Она сдержалась. Но все ее лицо кричало. Кричало безостановочно, пока трясущиеся руки бросали в чемодан письма, бумаги и предметы домашнего обихода.

В эти минуты я любил ее сильнее, чем когда-либо. Личико у нее было такое маленькое, что его могла прикрыть мужская ладонь, но выражало оно целую бездну муки.

— Ноты тоже?

В этом вопросе заключалось ее искусство, песни, музыка, концерты, Моцарт, свет, покой — вся радость мира.

Я кивнул.

Пока она торопливо складывала вещи, внизу в темноте к нашему дому уже приблизились три машины с вооруженными людьми из отдела IVa. Машины были большие — лимузины. В каждой сидело по двое — шофер в форме и гестаповец в штатском, как я понял позднее. Они, разумеется, знали, что в доме нет черного хода. Об этом они были осведомлены заранее. Ночь стояла холодная, снежная и безлунная. Они подкатили медленно; бесшумно проползли на резиновых лапах мимо дома и затормозили как бы невзначай. Все это происходило в зловещей тишине. Вертикальные световые щелки второй машины нащупали входную дверь. Третья машина слегка отстала, словно не желая участвовать в предстоящих событиях. В темноте застыли три тени, три машины остановились на определенном расстоянии друг от друга. Но не успела затормозить третья машина, как одновременно распахнулись все дверцы. Четыре человека в длинных пальто подбежали к парадному, отперли дверь универсальным ключом и гуськом поднялись по лестнице, шагая грузно, проворно и беззвучно.

У входной двери зазвенел звонок. Это был уютный квартирный звоночек. Мы замерли. Мы переглянулись, не двинувшись с места. Кто это может быть? Для Вальтера еще слишком рано. Значит, полиция? Нет, она никак не могла уже быть осведомлена. Позвонили второй, третий раз. Уютный звоночек трезвонил резко и продолжительно.

Потом мы услышали, что открылась дверь из спальни фрау Клейн. Где-то близко послышался ее ворчливый вопрос:

— Кто там?

Мужской голос неразборчиво буркнул:

— Дежурный по противовоздушной обороне. Откройте!

— Да что случилось?

Пыхтя, возилась она с ключами. Я услышал, как она отодвигает засов и как открывается дверь. Услышал я и мужской голос, который спрашивал полушепотом:

— Где комната фрейлейн Ланг?

Я едва успел добежать до двери и повернуть ключ.

— Полиция… — прошептала Ева.

Я был ошеломлен. Этого я никак не ожидал, не думал, что нас могут захватить здесь, у Евы.

В дверь застучали кулаки.

— Фрейлейн Ланг… Откройте… Полиция.

— А, черт!.. Вот уж… — пробормотала Ева, уставясь на дверь. Она подняла правую руку, как будто держала в ней револьвер. Она и выстрелила бы — это было написано у нее в глазах.

— Опоздали! Как это может быть?

Не успел я оправиться от потрясения, как Ева отбросила крышку чемодана и бесшумно распахнула окно. Выхватив из чемодана письма и бумаги, она швырнула их в темноту. Потом неслышно прикрыла окно и захлопнула чемодан.

— Откройте!.. Полиция!

В дверь теперь дубасили громко и угрожающе.

Я бросился к окну, надеясь найти путь к бегству. Но увидел я только черноту ночи, в которой кружили снежинки. Кроме бездонной глубины, ничего нельзя было разглядеть.

— Откройте! Сейчас же откройте!.. Полиция!

Ева спросила как будто со сна:

— Да!.. В чем дело?

— Откройте немедленно! — и кулаки яростно забарабанили в дверь.

Ева оглянулась на меня. Я кивнул. Она отперла дверь.

Коренастый, быстрый в движениях мужчина, не вынимая правой руки из кармана пальто, оттеснил ее на середину комнаты. Остальные ввалились следом. Один сейчас же направился к радиоприемнику и проверил, на какую он настроен волну.

— Вы фрейлейн Ланг?

— Да.

У коренастого в велюровой шляпе было землистого цвета лицо и короткие усики. Увидев меня, он прищурился.

— Ага, еще одна птичка! Ночной визитер, да? Наручники!

Пока один надевал на меня наручники, остальные открыли шкаф и пошарили в нем, разворотили постель и сунули руки под матрац, заглянули под абажур лампы, откинули ковер — посмотреть, нет ли чего под ним. Видно было, что практика у них большая. Несколько минут комната Евы была ареной безмолвной, но бурной деятельности. Неподвижны были только мы с ней и гестаповский комиссар, который следил за нами и давал остальным указания.

— Посмотрите на шкафу! Под столом нет тайника?

Затем он повернулся к Еве:

— Сложите в чемоданчик ночную рубашку и самое необходимое… Где ваш паспорт?

Ева схватила свой чемоданчик.

— У меня нет паспорта.

— Ах, да, вы не арийка!

Вскинув голову, она посмотрела ему прямо в глаза:

— Долго это протянется?

— Не волнуйтесь. Все быстротечно — даже «навечно».

Один из обыскивавших подошел с пишущей машинкой. Комиссар поднял клеенчатый чехол и осмотрел машинку.

— Ага, верно, это она и есть. Это вы на ней печатали воззвания?

Ева печатала воззвания на другой машинке, которая была надежно спрятана в какой-то конторе.

— Нет, — ответила она.

— Лжете. Думаете, это вам поможет? Не надейтесь, деточка! Из «Серебряной шестерки» мы сделаем кровавый нуль. Можете заранее остричь волосы, чтобы оголить шею.

— Она невиновна! — громко выкрикнул я. Вальтер мог прийти с минуты на минуту. Необходимо было предостеречь его. Я закричал еще громче:

— Она невиновна! Что вам нужно от нас? Вы вовсе не из полиции! Вы налетчики! Спасите! Помогите!

Я бросился к окну. Жестокий удар по лицу на мгновение ослепил меня.

— Вам это не кажется подозрительным, начальник? Парень хотел кого-то предостеречь. Верно, тут еще кто-то есть.

Двое пошли в другие комнаты. Я слышал, как скулит за стеной фрау Клейн. Один вскоре вернулся и отрицательно помотал головой. Нас повели, мы стали спускаться по лестнице.