— Готов ли ты принести присягу? — громко спросил его Кола.

— Да! — почтительно произнес Стефанелло.

— Повторяй за мной, — сказал брат Андреа. — Именем господа и святых угодников клянусь никогда не выступать против римского народа и избранной им законной власти. Клянусь спасением души честно служить Риму, не давать приюта разбойникам и дурным людям, держать дороги в безопасности, помогать сиротам и вдовам, не расхищать общественного имущества и являться вооруженным или без оружия по первому требованию трибуна.

Положив руку на Библию, Стефанелло слово в слово повторил за монахом присягу. Дав клятву, рыцарь медленно поднялся на ноги и, отпущенный трибуном, с достоинством удалился.

Его место тотчас занял представитель враждующего с Колоннами рода барон Ринальдо Орсини. Затем принесли присягу Джанни Колонна, Николло Орсини, сам старик Стефано Колонна, Лукка и Якопо Савелли, Аннибалдески и другие бароны. Явился и бывший синьор Колы Франческо Савелли. Все публично поклялись в верности римскому народу и торжественно обещали предоставить в распоряжение трибуна себя и все, чем владели.

— Похвально! Очень похвально! Ты решил оставить Авиньон и вернуться на родину. — Франческо Петрарка воткнул в землю садовую лопату и подвернул широкие рукава сутаны.

Откинув со лба седеющую прядь, он одобрительно посмотрел на стоявшего перед ним невысокого юношу в коротком камзоле и ярких двухцветных чулках, какие носили при папском дворе знатные гранды.

— Я должен поехать, — отозвался тот. — Хочу помочь Коле ди Риенцо воскресить Рим.

— О! «В сынах Италии моей проснулась доблесть прежних дней…» И тебя, урожденного Орсини, не смущает то, что он повесил твоего родственника? — Поэт испытующе взглянул на собеседника.

— Мне стыдно, что Мартино ди Порто из нашего рода. А Колу я уважаю. Лишь такой человек способен управлять городом.

— Рад это слышать. Из всех Орсини тебе, Джордано, одному по-настоящему дорога судьба Рима. — Франческо взял юношу под руку и повел по песчаной дорожке к видневшемуся за деревьями дому. — Пойдем, я как раз собирался написать римлянам. Мы с Колой старые друзья. Три года назад мы частенько виделись здесь, в Воклюзе. Передашь ему мое послание.

— Буду счастлив хоть чем-нибудь послужить вам. Но не думайте, что среди Орсини нет достойных людей. Мой брат Никколо не хуже меня. Только он предпочитает Марса[11] Минерве[12] и не признает никаких искусств, кроме военного. — Джордано с улыбкой взглянул на знаменитого земляка и, помолчав, добавил: — Я читал ваш трактат «О средствах против счастья и несчастья».

— И как?

— К сожалению, мало кто из грандов понимает, что истинное благородство зависит не от рождения.

— Еще труднее объяснить, что быть человеком чести вовсе не значит быть честным человеком, — задумчиво произнес поэт. — Ты, кажется, дрался недавно на дуэли?

— Вы хотите сказать, что быть человеком чести может и подлец?

— Вот именно…

— Но как простить оскорбление, не выказав себя трусом?

— Когда кто-то ударил Сократа, — заметил Петрарка, — философ сказал: «Разве стоит обижаться на лягнувшего тебя осла».

Беседуя, они подошли к дому. Поэт ввел гостя в библиотеку, служившую кабинетом.

— Итак, скоро ли ты едешь? — ставя на стол прибор с гусиными перьями и чернилами, спросил хозяин.

— Как только улажу дела с папской курией, — с любопытством рассматривая книги, сказал Джордано.

— Ты, конечно, был на последнем приеме. Что болтают при дворе о римских событиях?

— Рассказывают удивительные вещи. Наместник, епископ Орвьетский, пишет, что Кола принял титул трибуна. В городе наведен порядок. Дороги в округе свободны от разбойников. Можно ездить без стражи. Бароны выполняют все приказы нового правительства.

— А что Климент Шестой?

— Пока молчит. Вы же знаете, его святейшество никогда не спешит с выводами.

— Но как двор расценивает римский переворот?

— Сначала со дня на день ждали падения узурпатора. Джованни Колонна предлагал даже послать войска. Однако теперь многие считают, что в Риме установится мир и папа сможет туда вернуться. За такую идею ухватились сторонники итальянской партии. Сейчас наши вновь с надеждой заговорили о переезде папской курии из Авиньона.

— Я так и думал! — в волнении произнес поэт. — Кола начал великое дело. Рано или поздно это поймут здесь. Только бы римляне не остановились на полпути. Во всяком случае, мой долг — поздравить их с освобождением.

Франческо Петрарка сел к столу и, вслух диктуя сам себе, стал быстро писать:

— «Коле ди Риенцо и римскому народу!

Не знаю, кого прежде поздравить — тебя, друг мой Кола, или освобожденных тобой римлян. Свобода теперь с вами, а милей и желанней ее нет ничего. В течение многих лет вы были лишены ее и испытали, что это значит. Но господь не потерпел рабства в городе, правившем некогда миром. Как птица в клетке, забавлявшая своего владельца, едва дадут ей вылететь, скрывается из глаз в стремительном полете, так и раб, почитавший до времени своего свирепого господина, стряхивает наконец с себя цепи».

Вслушиваясь в тихий, ровный голос Петрарки, молодой гранд с удивлением ловил себя на том, что и сам искренне желает свободы римскому народу. А ведь он из рода Орсини. Не странно ли? Ему, синьору, ненавистно рабство? Будто издалека доносились до него слова поэта, обращенные к трибуну.

— «…А ты, избранный муж, открыл себе доступ к бессмертию. Будь же тверд, если хочешь добиться цели; иначе знай, что насколько светлым было начало, настолько темным будет конец…»

Петрарка сравнивал Колу с Ромулом, основателем Рима, и с Брутом, борцом против тиранов.

— «…Вы же теперь впервые истинные граждане, — обращался поэт к римлянам. — Верьте этому мужу, ниспосланному вам небом, почитайте его как редкостный божий дар, положите души ваши за его благополучное существование…»

В конце перечислялись герои Древнего Рима, прославившие свои имена достойными деяниями.

— Ну, вот и письмо, — протягивая свиток, сказал Петрарка. — Передай его в руки трибуну. Это послужит тебе лучшей рекомендацией.

— Благодарю, — бережно принимая свиток, кивнул Джордано Орсини. — Не сомневайтесь, самое большее через неделю в Риме будут читать ваше послание.

Праздничный колокольный звон плыл над Вечным городом. Зеленые ветви лавров и плюща, перевитые гирляндами полевых цветов, украшали дома римлян. На улицах толпились богомольцы, паломники, монахи. День святого Иоанна Крестителя пользовался в Риме большой популярностью. На этот раз его отмечали с особой торжественностью.

В Латеранском соборе, носящем имя Крестителя, должна была состояться месса. На площади перед собором и бывшим папским дворцом собрались тысячи горожан. Епископ готовился начать богослужение. Ждали прибытия Колы ди Риенцо.

В полдень со стороны невысокой, полуразвалившейся арки Делибалла показалась многолюдная процессия. Впереди под звуки медных труб и литавров двигался большой кавалерийский отряд. Всадники, в железных панцирях и блестящих шлемах с длинными пиками и начищенными треугольными щитами, отлично держали строй.

За ровными рядами воинов ехал на белом коне трибун. Он был с непокрытой головой. Под белоснежной мантией виднелись гладкие, как зеркало, боевые доспехи. У пояса висел меч с рукояткой в виде креста. Всадник приковывал к себе общее внимание. В нескольких шагах позади него следовали знаменосцы, дальше — многочисленная свита.

Кола был бледен: сказывались напряженная работа и бессонные ночи. Черты лица сделались резче. Черные густые волосы падали до плеч, оттеняя белизну крутого высокого лба. Орлиный нос заострился. Лишь выражение глаз было прежним. В них светились решимость и отвага.