Барятинский предпринял целый ряд экспедиций в «большую Чечню». Прокладывая новые дороги и просеки, разрушая непокорные аулы, он не забывал уделять внимание административному устройству «замиренных» чеченцев и организации нового управления.

Однако военная судьба распорядилась так, что князь должен был опять покинуть ненадолго Кавказ. Вернулся в 1856 году и стал командовать войсками.

В августе 1857 года был произведен в звание генерала от инфантерии и назначен наместником края. С 1859 года — генерал-фельдмаршал.

Получив одобрение Александра II, Барятинский начал осуществлять кардинальные реформы. Театр военных действий он разделил на пять военных отделов. Для местного управления учредил округа, подразделив их на приставства, участки или наибства. Кавказский корпус был переименован в Кавказскую армию. В распоряжении наместника оказалось более 200 тысяч солдат.

В 1856 году Барятинский сумел установить контроль над восточными районами Чечни. Тем временем Шамиль отступал с боями, используя любую возможность перехватить инициативу. Весной 1858 года назрановские ингуши подняли восстание против занятия их земель казачьими станицами. Разворачивались бои и в Дагестане. Но наступление на горы шло с нескольких сторон. Численное преимущество российских войск было столь велико, что разбить их стало невозможно. Горцам едва удавалось сдерживать натиск. Оставляя свои укрепления, Шамиль уводил людей в горы, сжигал аулы.

В 1858 году имам покинул Ведено и отошел к аулу Эрсеной. Бои в Чечне еще продолжались, а Барятинский главные силы нацелил на Шамиля в Дагестане, где в Гунибе и произошла развязка.

Гора Гуниб возвышалась над окрестными хребтами, как папаха над буркой. На плоской вершине, посреди большой ложбины располагался сам аул Гуниб. Сюда Шамиль загодя послал своего сына Магомед-Шапи для постройки крепости. Вместе с жителями в Гунибе было 400 защитников с четырьмя пушками.

На что рассчитывал имам? Очевидно, Шамиль считал свою природную крепость совершенно неприступной, а может быть, надеялся просидеть здесь до зимы, пока войска наместника не вернутся на зимние квартиры или не произойдет еще что-нибудь. О чем он думал, когда 9 августа 1859 года Гуниб был полностью блокирован русскими войсками?

Четырнадцать батальонов окружили Гуниб, когда сюда прибыл сам князь Барятинский. Колоссальный перевес в силе, безусловно, не оставлял защитникам крепости никаких шансов… Любопытный факт: незадолго до прибытия наместника к Гунибу через симферопольскую телеграфную станцию Барятинскому доставили телеграмму из Петербурга — военный министр и министр иностранных дел А. М. Горчаков сообщали, что агент Шамиля явился в русское посольство в Стамбуле с предложением имама о мирных переговорах. Сам государь нашел это возможным и считал, что «примирение с Шамилем было бы самым блестящим завершением оказанных уже князем Барятинским великих услуг». Барятинскому предлагалось заключить мир с Шамилем, ибо мирное покорение Кавказа могло придать России особый вес в международной политике.

Барятинский был готов пойти на большие уступки, лишь бы поскорее закончить войну, но мир с Шамилем представлялся ему собственным поражением. Наместник мечтал о другом: одержать победу над Шамилем до 26 августа, чтобы преподнести драгоценный подарок ко дню коронации Александра II. Однако переговоры состоялись. Шамиль просил дать ему месяц на сборы в Мекку, а его сподвижникам-мюридам разрешить жить там, где они хотят. Барятинский требовал немедленной сдачи, ждать месяц он не мог. Ответ Шамиля был короткий: «Сабля наточена, и рука готова».

Штурм Гуниба был жестоким. Современники писали, что Барятинский сам ужаснулся его последствиям, когда 26 августа поднялся на Гунибское плато. Убитые лежали повсюду, маленькая речка сделалась красной от крови.

Дальнейшая судьба Шамиля известна. С небольшой группой мюридов и семьей он сдался Барятинскому и с почетом был отправлен в «большую Россию». До 1868 года жил в Калуге, а затем направился в Мекку. Через три года, в феврале 1871-го, имам упал с коня, сильно расшибся и умер в Медине. Шамиля похоронили на кладбище аль-Бакия.

Но главное в этой истории — не пленение имама и финал его жизни, а невероятная трансформация политических взглядов Шамиля. Этому в немалой степени способствовало и то, что один из сыновей Шамиля попал в плен, однако русские воспитали его, дали образование и отпустили. Приехав к отцу, сын не уставал повторять, что Россия — великая, передовая страна, русские — благородные люди, с которыми надобно дружить, а не воевать. И дружба эта будет на пользу горцам.

Неизвестно, насколько повлиял сын на отца. Может, Шамиль просто устал от войны, понял ее бессмысленность, пожалел своих соплеменников, сотнями гибнущих в бесконечных боях… Одно ясно совершенно точно: плен, а затем путешествие по России, визит к царю в Петербург, пребывание в Калуге, по всей видимости, вызвали в Шамиле искреннее уважение и любовь к нашей огромной стране и ее народу. Он никогда больше ни одного «кривого слова» не сказал о России и самодержавии, о людях, населяющих империю. Больше того, Шамиль не уставал призывать горцев никогда не воевать с русскими, а жить с ними в дружбе.

Короче говоря, чуть позже сына отец все же усвоил его систему ценностей. И даже сожалел, что столько сил и времени потратил на войну. Из злейшего врага России он стал ее рьяным сторонником.

Когда я размышляю о судьбе Шамиля, невольно прихожу к выводу, что он — яркий образец религиозно-политического заблуждения, которое в конце концов сменилось прозрением. Жаль, что те, кто борется сейчас с Россией под лозунгами «раннего Шамиля», забывают о финале его жизни. Надеюсь, что рано или поздно они задумаются и изменят свою позицию.

С победой над Шамилем наступил новый, достаточно мирный этап во взаимоотношениях России с Кавказом. Не вмешиваясь в дела горцев (шариат, адаты, порядок землепользования), искусно применяя методы административного и силового давления в сочетании с проведением социально-экономических мероприятий, в целом улучшающих положение горцев, царское правительство сумело добиться хрупкого социального, национального и религиозного согласия в регионе. Исключением является разгром восстания в Чечне и Дагестане в 1877 году.

Сильное сопротивление центральной власти было оказано позже, в период Гражданской войны. Вооруженное сопротивление горцев сначала войскам Добровольческой армии генерала Деникина, а затем частям Красной армии, антисоветские выступления чеченских и дагестанских повстанцев в 1920–1930 годы, обусловленные серьезными изъянами в национальной политике, массовыми репрессиями конца 1930-х годов, привели к тому, что в ряде горных районов Чечни советской власти, можно сказать, вообще не существовало. Фактически еще тогда начался рецидив Кавказской войны XIX века — уже для Советской России.

Здесь нужно сказать, что чеченцы всегда оставались носителями особого бунтарского духа. Причем это не зависело от того, под кем они были — под царем или большевиками. Именно чеченцы становились «застрельщиками» противостояния великой державы и горских народов Северного Кавказа. И, на мой взгляд, это связано с некоторыми особенностями психологии, духовной культуры вайнахов, их социальной организацией.

Во-первых, история вайнахского народа (чеченцев, ингушей) не знала ни антагонистических классов, ни деспотических форм правления. У чеченцев и ингушей не было феодально-княжеского института. Узденем (князем) считал и считает себя каждый чеченец и ингуш. Французский писатель Шантре в свое время писал, что чеченцы живут в отдельных обществах, управляемых через народное собрание, не зная классового различия.

Во-вторых, нужно отметить исключительную религиозность этого народа. К примеру, в значительно уступающих по территории и населению Дагестану Чечне и Ингушетии в 1917 году было 2675 мечетей, 140 духовных школ, 850 мулл, 38 шейхов и более 60 тысяч мюридов. Больше, чем у соседей.