— Пятнадцать, — удовлетворенно заметил командор, усаживая их в кошелку. — Значит, у вас пасется еще десять. Ничего, это даже к лучшему. В случае чего вали на Африкана: мол, не только себе приволок, но и вам подкинул. — Витька натянул перчатки и маску. — Пошли.

— Я полезу!

Он покачал головой.

— Ничего не будет, полезу я. У меня с Африкашей старые счеты. Да и сорваться ты можешь без привычки.

Мы осторожно вышли на балкон — петли двери я еще с вечера щедро залил подсолнечным маслом. Ночь была душной, безветренной. Высоко в небе плавал осколок луны, перемигивались звезды. Где-то в 4-м или 5-м переулке Лазарева — Беллинсгаузена, как заведенная, тявкала собачонка; в тишине далеко разносился звонкий лай. Слева стояло зарево — это светились корпуса завода электроприборов, работала третья смена.

Я перегнулся через ограду, и у меня засосало под ложечкой. Глубоко внизу, куда глубже, чем днем, лежала земля, даже верхушки гонких тополей не достигали нашего балкона. Лезть нужно было еще выше, на четвертый этаж. А не случился бы и у меня приступ горной болезни, если б я все-таки настоял на своем? М-да…

Командор тоже посмотрел вниз, но вид темно-синей пропасти не произвел на него никакого впечатления. Он лихо цвыркнул сквозь зубы и приказал:

— Тащи табуретку.

Став на табурет, Витька дотянулся до Африканова балкона и продел за железный прут веревку. Сунул мне конец, стал, пошатываясь, на ограду, на мгновение повис на руках между небом и землей, извиваясь, как уж, и исчез. И почти тут же резко дернулась в моих руках веревка. Привязав к ней корзину с лягушками, я тоже дернул. Корзина плавно пошла вверх.

Я прижался к влажной от росы решетке, чувствуя, как в тело впиваются железные прутья, и затаил дыхание. Но ни звука не доносилось с четвертого этажа, все так же тихо было вокруг, одна лишь собачонка не могла угомониться. Только время вдруг ускорило свой бег: кажется, прошла уже целая вечность, почему же не возвращается командор?

— Вить, — не выдержал я и дернул за веревку.

И в это время раздался пронзительный визг:

— Ой, мамочка, мамочка!..

У меня все оборвалось в груди. От страха я даже не заметил, как Витька черной тенью скользнул вниз, выдернул веревку и растянулся на балконе.

— Ложись!

Повторять свой приказ дважды ему не пришлось.

Наверху послышались шаркающие шаги, и сонный женский голос испуганно произнес:

— Что с тобой, сынок? Или приснилось что?

— Приснилось… — жалобно захныкал Африкан. — Будто что-то холодное такое, липкое — шлеп! — по лицу…

— Я ж тебе говорила не есть столько блинчиков на ночь, — раздраженно сказала Африканова мама. — Наелся, вот и снится неведомо что, глупство всякое. Спи…

Я зажал рот рукой, чтоб не рассмеяться.

Снова зашаркали шаги, скрипнула дверь в спальню — сквозь открытый балкон был хорошо слышен каждый звук, — и Витька подтолкнул меня в бок. Мы переползли в комнату, сели друг против друга на пол и затряслись от беззвучного смеха.

— Чистая работа! — Витька сунул в карман перчатки и маску. — Я и не думал, что в него попаду. Сам перепугался, когда он заорал. Там, на балконе, Африканова куртка висела, так я в карманы по одной положил. Комедия! Ну, я пошел, а то еще Лерка заснет, как ты, — домой не заберусь. Корзина пусть у тебя постоит, Ростик как-нибудь заберет.

Я выпустил Витьку и запер за ним дверь.

Можно считать, что операция «Ква-ква» началась блестяще. Интересно, как она закончится?

Вернувшись, я тщательно перетряс свою постель и с головой закутался в одеяло. Мысль о десяти невыловленных лягушках, которые сейчас преспокойно разгуливали по нашей квартире, не давала мне покоя, в ушах звучал жалобный голос Африкана, и заснул я, когда уже погасли звезды, а окно стало серым-серым.

Утром меня поднял растерянный, изумленный голос отца. Я открыл глаза и увидел, что он держит в руках свой шлепанец, а в шлепанце, важная и невозмутимая, как китайская императрица, сидит толстенная лягушка. «Осталось девять», — механически подумал я.

— Ты мне не скажешь, что это такое? — Отец подошел к моей кровати, держа перед собой шлепанец, словно редкую хрустальную вазу.

Я приподнялся на локте и как можно невозмутимее ответил:

— По-моему, лягушка. А ты как думаешь?

— Сам вижу, что лягушка, а не страус эму. — Отец поджал босую ногу и пошевелил пальцами. — Но почему она не в болоте, а в моем шлепанце?

— Совершенно не представляю. — Я сунул руку под кровать за своими тапочками и… кувыркнулся на пол. — Ай!

— Что такое? — присел на корточки отец.

Я разжал кулак.

— Лягушка.

— Как, еще одна? — От неожиданности он выронил свой шлепанец. Его лягушка сделала сальто-мортале и бодро поскакала в угол. — Держи ее!

Я поймал. Осталось восемь.

— Кошмар! — Отец пригладил взъерошенные волосы. — Представляешь, просыпаюсь, сую ногу в шлепанец, а там что-то как завозится, как зашевелится… Бр-р-р! Теперь вторая… Значит, ты вправду не знаешь, как они к нам попали?

— Вправду не знаю. — Я выудил свои тапочки и, прежде чем обуть, старательно вытряс их.

— Но это хоть все или еще не все? — не унимался отец.

— Ты мне задаешь смешные вопросы, папка. Откуда ж я знаю? Раз есть две, может быть и десять. — На всякий случай я решил его подготовить.

— Логично. Только это не логика, такие пироги, это же мистика чистейшей воды. Тимка, не заставляй меня ломать голову над такой ерундой. Признавайся, ты притащил их для террариума, и они у тебя разбежались или…

Я поднял кверху палец.

— Послушай. Кажется, мы сейчас все поймем.

В квартире у Африкана бушевал ураган в восемнадцать баллов. Знаю, знаю, что баллов всего двенадцать, но разве это были те баллы? Это были те еще баллы, и можете мне поверить на слово, что было их никак не меньше восемнадцати. Пусть мне даже поставят по географии двойку, все равно я от этого не отступлюсь.

Над нашими головами раздавался топот, словно сквозь чащу продиралось стадо бизонов. Скрипела сдвигаемая со своих мест мебель, слышался визг, писк, рев… Мамаево побоище, нашествие гуннов на Римскую империю, последний день Помпеи…

Мы выскочили на балкон и задрали головы. Над нами, словно реактивные самолеты, пролетели две лягушки, а затем загремел мощный бас Африкана Гермогеновича:

— Фулиган! Молчать! Я тебя кормлю, пою, одеваю, обуваю, а ты в дом всякую гадость таскать! Запо… — Африкан Гермогенович запнулся, и еще одна лягушка совершила путешествие с небес на землю, как ее знаменитая сестра из славной старой сказки.

— Папочка, это не я! — верещал Африкан-младший. — Честное слово, не я…

— Брешешь, стервец, не сами ж они залетели на четвертый этаж. Это ж тебе не вороны, у них крыльев нету! — громыхал Африкан Гермогенович. — И в тот раз ты эту гадость в дом приволок, и теперь — твоя работа. Мало над родителями измываешься, по два года в одном классе штаны протираешь, со всех сторон жалобы на тебя идут, так ты еще вон что вытворяешь! Лохмы отрастил, стиляга паршивый, дрынкалку себе завел… — Наверху снова что-то грохнуло, дзвынькнуло, и вдребезги разбитая гитара повисла на тополе, зацепившись порванными струнами за ветку, а вслед за ней вылетела еще одна лягушка. — Родного батьку на посмешище выставлять!..

Отец затащил меня в дом, но все равно было слышно каждое слово. Попробуй не услышать, если чуть ни на все балконы повыскакивали встревоженные люди.

— Теперь ты понимаешь, откуда лягушки? Африкан, видно, и нам подкинул. Двери-то все открыты, вот они и разбрелись по квартире, — сдерживая смех, невозмутимо сказал я.

— Скверный мальчишка, — пробормотал отец и схватил меня за руку. — Смотри, еще одна!..

«Семь!» — мысленно поправил я его и кинулся в погоню за беглянкой.