— Садись, посиди, — сказал дядька.

«Датый уже», — заметил Новиков.

Мать, едва сын уселся, сразу поднялась, посуетилась у плиты — вернулась с полной тарелкой жареной картошки, печёнка дымилась, густо наваленная, как после боя…

Новиков привычно косился на мать, будто намекая: мне все эти посиделки даром не нужны. Однако сам уже догадался, что после Ларки и Лёшки ему, напротив, очень хочется поговорить.

Дядька вытащил из-под стола бутылку водки — она стояла возле его ноги, оказывается.

«Дурацкая привычка какая-то, — подумал Новиков, — Украдут, что ли, эту бутылку…»

— Дай-ка сыну стопарь, — сказал дядька.

Чокнулись. Выпили.

Дядька ничем не закусывал, смотрел на Новикова как сыч.

— Тюрьма вещь особая, — сказал дядька, наконец, — Тюремную жизнь лучше изучить заранее, потом легче будет.

— Это вы зачем мне всё это?.. — неопределённо спросил Новиков.

— Слушай, — сказал дядька твёрдо.

Мать почему-то во всё это не вмешивалась, сидела безропотная, как на исповеди.

— Есть два зверя — они самые опасные на зоне. Один может поселиться на тебе, другой в тебе. На тебе — вошь. В тебе — петух.

Новиков хмыкнул, поскорей пытаясь разобраться, кто из названных существ разместится на нём, а кто в нём, тем временем отодвинув от себя тарелку с картошкой. Дядька, кстати, тоже отодвинул свою. Получилось вроде как Новиков сходил е2 — е4, а дядька ответил тем же.

— Вошь в тюрьме непобедима, она на любой красной зоне выживает — а сейчас все зоны красные. Смотри, как победить вошь. Кипятишь тазик воды. Крошишь туда мыло — лучше дегтярное. Кладёшь в тазик одежду — ну, трусы там, майку, — и закрываешь сверху тазик минут на тридцать. Вши там все передохнут. Но это твои вши — есть ещё чужие. После стирки швы на одежде смазывай хозяйственным мылом. Ну, знаешь — хозяйственное мыло…

— Да, видел, — ответил Новиков.

— Вот, — порадовался дядька, — Когда вши смазаны… то есть, когда швы смазаны мылом, вши не могут зацепиться за швы.

— Вши за швы, швы за вши, — повторил Новиков.

— Да, — согласился дядька.

— Мам, это зачем всё? — ещё раз спросил Новиков, пытаясь заглянуть матери в глаза.

— Другой зверь — петух, — продолжил дядька, — Но это мы лучше без матери поговорим. Слышь, сестра?

От петуха Новикова спас звонок — пришёл отец.

Новиков поспешил его встретить, отец как-то странно поздоровался, стоя боком и руку не подав. Мельком глянул на сына, и начал что-то там на шее поправлять у зеркала.

Пожав плечами, Новиков прошёл в свою комнату.

Дядька туда заявился уже минуты через полторы, не став дожидаться отца на кухне. У них с отцом всегда были отношения натянутые. Отец считал его натуральным дегенератом и втайне подозревал, что родовая дегенеративность отчасти распространяется и на мать, но она старается это скрыть.

Когда дядька входил в комнату, Новиков заметил, что в прихожей стоит незнакомая тётка, развязывающая на себе столь многочисленные тёмные платки и шали, словно она была чёрной капустой.

Дядька присел в кресло, и только сейчас Новиков заметил, что с собой гость принёс бутылку, которую тут же расположил ближе к стеночке — а сам начал озираться в поисках стакана.

— Из горла не могу, — пожаловался дядька, — У тебя нет что ли стакана в комнате?

— Зачем? — поинтересовался Новиков.

— Книги одни, — сказал дядька задумчиво, без осуждения, — Я тоже читал, пока отбывал… Там были… книги тоже…

Новиков не знал, куда себя деть.

— Мне нужно умыться, — сказал он, и поспешил в ванную.

Включил там воду и долго смотрел на себя. Потом вспомнил, что у него сигареты в кармане, и присел на край ванны покурить. Вообще мать таких вещей не позволяла ни ему, ни отцу — но сейчас-то можно, сейчас особый случай.

Ванная комната быстро наполнилась дымом, приятного во всём этом было мало, однако Новиков всё равно докурил не спеша, и ещё потом долго держал бычок под водой, словно тот мог разгореться заново.

Деваться было некуда — и Новиков вернулся в свою комнату. Дядька уже притащил стопарь, верней, даже три.

Когда Новиков зашёл, дядька явно только что выпил, потому что дышал через нос, но тут же налил снова.

На всякий случай Новиков оставил дверь в свою комнату приоткрытой, чтоб можно было, если что, сбежать. Куда только бежать оставалось неясным — в комнате что-то быстро говорила чёрная капуста, на кухне, покашливая, позвякивал тарелками отец. Позвякиванье было раздражённое — уж Новиков-то знал отца. Иногда даже казалось, что в позвякиванье этом есть определённая последовательность — будто отец пытается делать музыку. Ток вилкой о тарелку, пропускает два такта, ток тарелкой о другую тарелку, скрып-скрип стулом, кых-кых кашель. Пауза, и дальше опять тоже самое. Ток-ток. Скрып-скрып. Кых-кых. Новиков пристыл, ожидая какой будет припев в этой композиции.

— Слушай, хочу спросить, — прервал дядька его наблюдения, — А твой этот друг Лёшка — он нормальный? — и подал Новикову рюмку.

Новиков неосмысленно взял рюмку и стал смотреть на дядю, словно раздумывая как бы позвонче зазвездить ему этой рюмкой в низкий и тёмный лоб.

Отец, у которого, успел подумать Новиков, всегда был отличный слух, вдруг грохнул вилкой, двинул стулом, и вот уже появился в коридоре, направляясь к ним с дядькой.

Тут как раз из родительской комнаты вышли мать с чёрной капустой, и отец очень бережно их обошёл, даже сказав «Извините!», что было вообще не в его правилах, и предполагало высокую степень раздражённости.

— Может, стоит спросить у него — нормальный ли он сам? — сказал отец, став на пороге комнаты.

Чувствуя, что пространство, в котором он пребывает, начало раскачиваться как при рвоте, Новиков постарался смотреть на что-нибудь совершенно отвлечённое — и уставился куда-то мимо отца, там бережно заворачивалась в свои платки и шали, чёрная капуста.

Заслышав голос главы семейства, чёрная капуста начала двигаться гораздо медленней.

— Сейчас это обычное дело, — поддержал дядька отца.

Новиков, наконец, махнул рюмку, которая почти нагрелась в его руке.

— Я давно замечаю в его башке непорядок, — сказал отец, — Друг этот неразлучный… Обнимаются при встрече…

— Да пошли вы на хер оба! — вдруг заорал Новиков и запустил рюмкой в стену.

На улице, куда он выбежал, не дав матери ухватить себя за руку, оттолкнув чёрную капусту и на ходу влезая в ботинки, Новиков понял, что идти ему некуда.

С разгону ещё шёл куда-то, проговаривая про себя проклятья всем и вся, и неожиданно вспомнил, откуда это всё у отца могло взяться.

Они тогда с Лёшкой совсем молодые были, пива напились, травы накурились… На Лёшку трава подействовала, на Новикова пиво — в общем, оба расхрабрились, и на радостях вызвали проститутку, первый раз в жизни.

Едва она появилась — смелости поубавилась, но девка оказалась взрослая, потребовала с них тройной оплаты, отправила Лёшку умыться в ванную. Пока он шумел водой, стремительно разобралась с Новиковым. Оставив его, распластанного на диване, ушла ко второму — там тоже всё недолго продолжалось, даже кран не выключили второпях.

Минут через десять, ну, пятнадцать, девка ушла, не попрощавшись, и оставила входную дверь открытой.

Тут и заявился нежданный отец. Что он увидел: сын лежит в одних трусах у себя на диване, пахнет пивом, накурено — и тут из ванной вываливается Лёха, тоже почти голый.

Лёха напугано поздоровался — и пробежал к Новикову в комнату, держа джинсы с рубашкой в руках, и оставляя мокрые следу на полу.

Минуты через три Лёха вернулся в ванную за симпатично подвязанной и наполненной резинкой, предприимчиво оставленной на стиральной машине.

Всё случившееся вызвало у товарищей приступ покатухи — трава, опять же повлияла. Отец, кстати, быстро ушёл тогда, наслушавшись их дурацкого смеха.

Новиков никаких выводов не сделал вовсе, но опять же только сейчас вспомнил, как мать в тот месяц пару раз приводила со своей работы — она тогда ещё работала — каких-то сомнительных девиц, знакомила их с сыном, чай вместе пили — а потом ещё Новиков обнаружил в своей комнате рекламный вестник с городскими красотками. Красотки были похожи на злых и пьяных клоунов.