…Боже, что за картина! Енисей был совсем уже не внизу. Всё его русло из огромных вздыбленных льдин, наклонившихся и поставленных как попало на ребро, поднялось выше, чем до половины нашего обрыва, и всё целиком медленно двигалось вниз по течению. Льдины налезали одна на другую, и вдруг рушились со страшным грохотом. Взошедшее солнце заиграло яркими радугами в столпотворении льдин, зажгло искры в остриях граней. Было красиво — и страшно! На берегу, у обрыва, кучками стоял народ — жители Ярцева.

Я подошла к нашим хозяевам: — Как вы думаете, не опасно?

— Да не должно бы, — отвечал наш бородатый хозяин. — А то, давай и впрямь, веди мать в избу — береженого и Бог бережет!

Я побежала одевать маму. Но и в самом деле — ничего не случилось, хотя льдины поднялись чуть ни до самого края обрыва. Еще бы чуть-чуть, и несдобровать бы нашей баньке!

Но потом, днем уже, где-то как будто что-то «прорвало», — лёд разом осел и с грохотом двинулся вниз по течению.

…Мы ждали первого парохода, и наше нехитрое имущество было уже рассовано по узлам и двум ивовым корзинам, которые Павел Васильевич подарил нам — кто-то специально сплел их для нас. До чего же быстро обрастаешь барахлом! Всего-то какой-нибудь год с небольшим, а уже… Но и бросить жалко — ведь всё нужное, а кто его знает, как там еще будет, в Енисейске-то?

Проблема была с Рыжиком и Жучком. Мама упрашивала взять их с собой! Ну, хоть Рыжика!.. Мне и самой было ужасно жаль оставлять этого умного и преданного котишку. Когда я, случалось, сама шла на Енисей за водой с коромыслом и двумя ведрами, — даже зимой, в мороз, Рыжик всегда меня сопровождал, спускаясь по крутой извилистой тропке до самой проруби, зябко тряся всеми своими лапками.

— Брысь, Рыжик! Уходи домой, Рыжик — но он не уходил. Ждал, пока я коромыслом не пробью ледяную корку, не зачерпну воды и, взгромоздив коромысло на плечи, не двинусь в обратный путь! Хорошо, что эта процедура была мне знакома с детства — ведь я выросла в деревне! Только тогда Рыжик, уже не задерживаясь больше, стремительными прыжками несся впереди меня, но и то, время от времени оглядывался — иду ли я? «Не сковырнулась ли со своими ведрами под обрыв?.».

Увы, взять его, конечно, было невозможно. Ведь совершенно неизвестно, как всё устроится в Енисейске. Как с квартирой? Захочет ли хозяйка жильцов с котом?!

Мы подыскали Рыжику хороших любящих хозяев, которые никуда не собирались уезжать и отдали его с рук на руки.

И вот, хотите верьте, хотите нет. Когда мы уже устроились в Енисейске — первое письмо, которое мы получили было от хозяев Рыжика:

«Рыжик ничего не ест… Если выпустим на улицу, убегает в вашу баньку, — уж сколько раз приносили его оттуда…

А потом Рыжик отощал, не вылезал из-под кровати, на ласку никак не реагировал, а в один непогожий день вовсе исчез из дома. Как мы его ни искали, так и не нашли. И в вашей хатке — тоже не было».

Уж не отправился ли он искать нас в Енисейск?.. А, говорят, кошки не привязываются к людям. Вот вам и Рыжик!..

Мама конечно плакала, перечитывая письмо. Да и мне было горько и совестно перед Рыжиком.

С Жучком нашим тоже было не лучше. Еще собираясь, мы отдали его одному колхознику, который очень его просил.

Конечно, на другой же день Жучок прибежал назад, весёлый и счастливый. И сколько раз за ним не приходил его новый хозяин, Жучок встречал его дружелюбно, как старого знакомого, крутил хвостиком, брал угощение, и без сопротивления шел за ним с веревочкой на шее, но назавтра снова прибегал домой!

Посадить на цепь? На это мы не соглашались и взяли слово с новых хозяев, что на цепь его не посадят «Вот те крест!» Оставалось надеяться, что Жучок после нашего отъезда, убедившись, что домик пуст, — останется жить на новом месте.

Как знать… Как знать…

Мы ждали первого парохода, и наконец, он пришел. На пристани нас провожало много народу. Все наши друзья и знакомые; санитарки и сестра из больницы; «главврач» с женой, которая прослезилась, обнимая меня: «Ах, напрасно вы уезжаете!.. Как жаль, как жаль…»

Да и нам было грустно уезжать, оставлять место, которое приютило нас на первых порах нашей «бессрочной ссылки». И потом мы всегда вспоминали с теплотой этот наш первый «Сибирский» год.

…С нами уезжал один из юристов, обещал помочь в дороге и позаботиться о нас. Позже приехали в Енисейск и остальные. Но — увы! — повезло только первому — Александру Петровичу, который устроился юрисконсультом в «Енисейторге». Больше юристов никуда не требовалось.

Один из юристов устроился ночным сторожем на какой-то склад; другой набивал опилками тряпочных кукол в пошивочной мастерской.

Павел Васильевич никуда не устроился, но, к счастью, наладилась связь с семьей (родные долго не знали, где он) и он стал регулярно получать посылки от своих, давно уже взрослых, детей.

Видимо моя полоса везения начавшаяся с приезда в Ярцево, всё ещё не кончилась. Мне опять повезло больше всех. Меня сразу же взяли в больницу — большую старую больницу — бывшую губернскую, а теперь — областную. Хорошую больницу с хорошими врачами (почти исключительно ссыльными).

Не меньше повезло нам и с квартирой. Кто-то из больницы познакомил меня с очень симпатичной пожилой парой, владеющей большим каменным домом в полтора этажа неподалёку от больницы. Узнав что я ссыльная, и мы с мамой ещё не имеем места где приткнуться, они тут же предложили нам остановиться у них, на что я с благодарностью согласилась.

А потом наши милые хозяева — сибиряки — (настоящие, а не ссыльные!) Пётр Петрович и Александра Васильевна Щегловы сдали нам за символическую плату полуподвальный этаж своего добротного каменного дома, и за все годы, что мы прожили у них, ни разу не повысили квартирной платы, хотя ссыльные в Енисейск прибывали и прибывали, всё больше с каждым годом. Цены на квартиры страшно выросли, и работу найти было всё трудней и трудней. Наши же хозяева отказывались повысить квартирную плату, даже когда я сама им это предлагала. И к маме моей относились удивительно сердечно как к родной, и очень помогали нам по хозяйству. Скоро мы с ними очень подружились. Дружба эта длилась до самой смерти стариков, а дальше перешла на детей и их внучку.

Как я знаю, в конце 50-х старики продали дом в Енисейске и уехали в Ялту, где обосновалась их старшая дочь Вероника служившая в армии и прошедшая всю войну до Берлина.

К тому времени когда приехали старики она уже была неплохо устроена, будучи главным бухгалтером какого-то важного санатория. Постепенно вокруг неё в Ялте осела почти вся семья.

Дочь Вероники Элла — внучка наших милых хозяев впоследствии стала известной Ялтинской художницей.

Теперь старики-хозяева давно умерли, а с их детьми — тогда молодыми, а теперь уже тоже весьма престарелыми, я переписываюсь до сих пор. А мой старший сын Станислав — капитан Черноморского Пароходства плававший в те годы на Крымско-Кавказской линии (за отсутствием загранвизы!), часто бывая в Ялте часто навещал их семью и дружит с ними до сих пор.

Но возвращаюсь к Енисейску.

Больница в Енисейске помещалась в большом добротном здании о двух этажах. До революции здание принадлежало богатым сибирским промышленникам, построено было «на века», с метровыми стенами против лютых сибирских морозов, с тройными оконными рамами. Позже к дому были пристроены еще два корпуса — туберкулезный и инфекционный.

Больница была большая, районная. Она не была оборудована по последнему слову техники, — зато была хорошо укомплектована крупными специалистами — врачами и опытным средним медперсоналом. В основном, это были ссыльные, за исключением двух-трех вольнонаемных женщин врачей, которые приехали к своим ссыльным мужьям. Ссылка была бессрочной, и никто вернуться домой не надеялся.

В больнице не было главврача. Из Красноярска всё обещали прислать вольнонаемного главного врача, а пока что его обязанности временно исполнял (ВРИО) — пожилой ссыльный доктор Бендик, — опытный врач и блестящий хирург.