— Моралли?…

Она будто почувствовала изменения в моем голосе, повернулась и сказала твердо:

— Мы не будем больше говорить ни о чем таком, я не хочу приобретать то, что легко потерять.

Я не нашелся что ответить. Так шли дни моего выздоровления, и она всякий раз приходила ко мне через дождь и снег, но работу в комнату больше не приносила.

Кашель медленно отступал и вот я снова вышел на улицу Форта, провожая Моралли до дому. Она жила в маленькой комнате на втором этаже лавки гончара и здесь все было так, как и в ее жизни: множество самых разных поделок и вещей, незаконченное плетение из прутьев лозы, какие-то кусочки древесины, краски и кисти, начатые, но так и незаконченные картины. Мы ужинали втроем в неловком молчании, и Моралли поглядывала на меня с лукавой насмешкой. И только когда трапеза подходила к концу, Калороне вдруг ожил, словно решив для себя что-то, и принялся живо расспрашивать меня о городе. Вскоре неловкость ушла, гончар показал мне свою мастерскую и печи, расположенные под навесами на заднем дворе дома, поразил меня рассказом о том, что глину нужно готовить несколько месяцев: промывать от мусора, отстаивать в кадушках, очищать от содержащегося в ней песка и снова отстаивать, а потом сушить, выгоняя лишнюю влагу.

Так заладилось наше знакомство и, хотя я не часто ужинал в гостеприимной лавке, но и Моралли не переставала навещать меня вечерами. Днем, ежась от ледяных капель дождя, я бегал помогать на кухню, нося Тиве родниковую воду, которая била в глубоком колодце за кухней, а она взамен, тихо хихикая, складывала мне в корзинку бутылку сливового вина, яблоки и свежие булочки, так что когда приходила Моралли, мне было чем ее угостить. Мы сидели частенько у камина, слушая тишину башни, или просто разговаривали и я всякий раз дивился тому, как легко у нас идет разговор. Казалось, за это время мы обсудили уже все, что только можно было, все на свете, но вот она снова сидит напротив меня и мы говорим, говорим, или молчим, столь же благостно и умиротворенно…

Теперь, глядя вниз, туда, где улица далеко подо мной была залита водой, я сразу же приметил худенькую фигурку, закутанную в плащ с головы до ног. Ветер рвал на девушке одежу, казалось, он вот-вот подхватит ее и на своих мощных ладонях унесет прочь, туда, где встречаются дороги всех ветров.

Я заулыбался и, отвернувшись от окна, быстрым взглядом окинул комнату. Стряхнул пепел в догорающие угли камина, потом торопливо затолкал под кровать сваленную на полу одежду. Вновь оглянулся и поспешно сложил аккуратной стопкой на столе книги, разбросанные до этого на кресле и полу.

В дверь моей комнаты постучали.

— Заходи! Прям как чужой человек, честное слово! — крикнул я, поворачиваясь. Дверь открылась и в комнату вошла женщина, скинув капюшон плаща, с которого потоком текла на пол вода, оставляя на камне темные следы. Я не знаю, кто больше смутился: я — увидев, что это вовсе не Моралли или она, услышав от меня столь фамильярное приветствие.

— Здравствуйте, — ошеломленно глядя на нее, сказал я. — Чем могу помочь?

— Демиан, тебе нужно собраться и следовать за мной.

При этом лицо ее в обрамлении влажных, каких-то блеклых волос, хранило отпечаток тревожного ожидания, а взгляд был острым и внимательным, как и у всех магов.

— Извините, дори, но я жду…

Она не дала мне договорить, прервав сурово:

— Немедленно. Дон ждет тебя как можно скорее. Не трать время, когда ценой ему жизнь.

Я кивнул, стал торопливо одеваться, гадая о причинах столь срочного вызова. Я уже много недель не видел Дона и уж никак не мог сообразить, для чего ему понадобился.

Женщина равнодушно ждала, пока я извлекал из-под кровати куртку и теплый вязаный из овечьей шерсти свитер. Признаться, я ужасно мерз, так что не забыл надеть кожаные перчатки, которые ко всему прочему давали мне возможность безбоязненно касаться предметов. Теперь я их носил практически постоянно.

— Быстрее, — поторопила она.

— Я готов.

Женщина развернулась на каблуках и вышла из комнаты.

Я шел за ней, окунаясь в сгустившиеся сумерки, вслушиваясь в гулкое эхо наших шагов, в шипение блекло горевших факелов, которые нещадно заливал косыми струями дождь, в стук дождевых капель. Мы шли к внешней стене, к западной башне.

Каждый смотрит в своем направлении.

Так сказал мне Мастер, отвечая на вопрос о странном расположении башен в городе: в нем у внешних стен было всего две башни — Западная и Восточная.

— Началом были день и ночь, — рассказывал маг. — Я живу в западной башне. Именно на западе кончается день и начинается ночь. Северный живет в восточной башне и каждое утро его взгляд улавливает смерть ночи и рождение дня.

Потом он засмеялся и добавил:

— Все это предрассудки. В этом и есть всего магического, что каждый смотрит в своем направлении и больше ничего.

Для меня этого было достаточно.

Лестница кончилась, и женщина резко остановилась так, что я чуть не налетел на нее. Оказалось, я глубоко ушел в воспоминания и даже не заметил тех бесконечных ступеней, что вились по узкой спирали внутри башни. Незнакомка постучала в дверь и смело вошла в наполнявшие комнату клубы плотного белого дыма, с горьковатым, отдающим хвоей запахом. Я пошел следом за ней, но дорогу мне тут же перегородил Дон, вынырнув из дымки, как приведение. Рыжий был хмур, и это сразу бросалось в глаза. Выражение его лица и тревога, затаившаяся в глазах, насторожили меня. Он крепко пожал мою протянутую руку, но по-прежнему стоял так, что я видел только его, да пласты дыма, которые осторожно устремились на лестницу, протягивая свои тонкие белесые руки.

— Что случилось? — спросил я, встревожено.

— Мы давно не встречались, Демиан… Как твоя спина?

Мое удивление, последовавшее за этим вопросом, было вполне искренним.

— Мастер не даст мне подохнуть, остальное не важно.

Дон еще больше нахмурился и я понял, что случилось нечто скверное.

— Да что произошло?! — выходя из себя, я повысил голос.

Дон отступил в сторону, и я не поверил своим глазам. Пробравшись взглядом сквозь кисею дыма, вытекающего потоками из расставленных на полу плошек, я без сил прислонился к косяку. Внутри у меня что-то оборвалось.

— Ты прямо как баба! — зло бросил Дон, и я понимал его недовольство. Мастер был его другом и напряжение, накопившееся в душе Дона, было огромно.

Я нетвердым шагом прошел в комнату и остановился над кроватью, невольно прикрыв ладонью нос и рот. Правду сказать, это мало спасало. Глаза тут же заслезились, в горле образовался неприятный, горьковатый осадок, а мысли от дурманов, добавленных в курильни, начали растекаться. Я стоял и смотрел сквозь слезы и дым на кровать, а отчаяние поднималось во мне как штормовая волна.

— Вы бы хоть простыни на чистые сменили, — наконец выдавил я.

— Его нельзя сейчас трогать, — проговорила женщина. Голос ее теперь пугал. Он был настолько ровным и спокойным, что казался приговором. — Мы сделали все, что могли и Мастер все еще жив.

Сколько раз я просил мага, сколько умолял показать мне, обучить прогонять тот смертельный холод, к которому я так и не смог привыкнуть? И всякий раз он до обидного долго смеялся, словно я рассказал ему нечто забавное, а потом, отсмеявшись, успокаивал, что не собирается в ближайшее время умирать. И что же теперь?

Мастер лежал без сознания на окровавленных простынях. Кровь с его тела была смыта, но все вокруг было заляпано темными пятнами. Лицо мага было серым с зеленоватым отливом, но выражение на нем было очень спокойное, глаза закрыты. На груди его и правом плече были страшные раны, разворотившие кожу и плоть. Видно было, что они промыты; внутрь был залит раствор, который, застыв, практически остановил кровотечение. Тем не менее, кое-где кровь просачивалась и скапливалась в желобках ран.

— Что с ним случилось? — тихо спросил я, глядя на усталое, постаревшее лицо мага, приметив две тонкие седые пряди над правым виском.