— Там, конечно, теплее. Но единственный путь — это вверх.

— Но как? Вы сказали…

— Итак, дело ясное. Единственный путь — вверх, но сами вверх мы не поднимемся, разве что крылья у нас к утру вырастут. В облике простых смертных мы вверх не взлетим. Кто-то нам должен помочь, иначе спасения не жди.

— Проклятие! Лучше бы мы…

— Может, и лучше, — согласился я. — Но кто знает, где бы ты был сейчас. А так у тебя все же есть надежда, что ты вернешься домой. Фронт отодвинется, придут русские, а наши ведь знают про нас, спасут. Речь идет лишь о том, чтобы выдержать. Наверняка шахту взорвали в последнюю минуту. Тридцать метров — не бог весть какое расстояние. На веревке как-нибудь вытянут наверх. Положение не такое уж безнадежное, как нам кажется. Как-нибудь переждем до утра. Сядем поближе друг к другу — будет нам теплей. Поскольку немцы ушли, помощь может появиться каждую минуту. Но мы должны дать знать, что живы. За нас я не боюсь, а вот железнодорожник и металлист вызывают опасения. Была бы шахта свободна — посвистывал бы я, не тужил, но за решеткой из дерева и металла как-то не по себе.

Больше мы не разговаривали.

Мы прижались друг к другу и грелись как могли. Фонарь мигал, сверху беспрерывно капала вода. Сперва мы на это не обращали внимания, но, когда сырость донял а нас, мы стали тереться друг о друга, будто завшивленные. До утра еще далеко. Мы переместились в другой угол, где, как нам казалось, было не так холодно. И все же у всех зуб на зуб не попадал.

В полночь зашевелился Грнач.

— Мы должны спуститься ниже, — сказал он. Видно, думал об этом уже с полчаса.

— Можно, только сумки оставим здесь.

Грнач подкрутил фонарь. Стало светлее. Он первым начал спускаться. Не успела еще скрыться голова Грнача, как снизу раздалось его ворчание. Ворчал он основательно, и, когда вылез обратно, попытку спуститься сделал я. Но и мне не повезло. Лестницу под нами залил», и лед так смерзся, что между перекладинами нельзя было просунуть ногу.

Мы оказались в ловушке.

Кто знает, который был час. Мы даже не посмотрели на часы. Окоченели, но вскочили сразу все, кроме металлиста, едва сверху донеслось:

— Э-ге-гей!

— Э-ге-гей! — заорали мы в ответ.

Боже мой, до чего же мы обрадовались! Мы находились в том же положении, что и час-два назад, однако чувствовали Себя так, будто уже выбрались на свет божий. Ни у кого не было сомнения, что кто-то нас сверху окликает. Кто-то, кто знает про нас. Помощь приходит сверху! Все ожили, каждый за что-нибудь хватался, чтобы выбраться поскорее. Но сами мы сделать ничего не могли, помочь должны были те, кто находился наверху, Мы двигались как лунатики, вертелись на месте, пытались использовать лестницу, мешая друг другу.

— Э-ге-гей! — неслось сверху.

— Э-ге-гей! — летело снизу. — Мы живы! — кричали мы вверх.

— Опускаем трос, внимание! — раздался чей-то голос. Он звучал глухо и неясно, этот обычный, ничем не примечательный голос. Будто кто-то кричал в треснувший глиняный кувшин. Главное, смысл мы поняли. Мы осознали, что сверху нам опускают веревку.

— Ха-ха-ха, — смеемся мы. Знакомая история для шахтера. Знакомая потому, что такие случаи бывали. Мысленно мы уже видим перед собой крепкий тонкий стальвой трос, на конце которого висит кожаное сиденье. Такие вещи случались в моей жизни. Каждый бывалый шахтер хлебал эту шахтерскую похлебку. Случалось, случалось такое и со мной, когда я был помоложе. Ох, и намахался же я топором, и покидал же бревен, вися вот так в кожаном седле между небом и землей! Кто-то из нас, старших, я или Грнач, должен будет подняться первым. Я готов первым пуститься в путь, но кто знает, что думает об этом Грнач. Если он захочет, пусть будет первым. Лишь бы не подумал, что я уклоняюсь. Так постепенно я приходил к мысли, что первым отправится Грнач, а я буду последним. Придется подбадривать тех, кто еще не знает шахты.

Что-то затрещало.

И мы скорее почувствовали, чем увидели, как в шахтный колодец обрушились бревна и глыбы бетона.

— Вот это да! — засмеялся я.

Наверху правильно действуют. Сперва надо освободить колодец от завала. Для этого трос с грузом опустят в колодец и поднимут. И снова: вниз-вверх. Что некрепко заклинило — все обвалится. А потом и то, что покрупнее. И в самом деле, внизу шахты еще раза два-три прогромыхало. И наступила тишина.

Над нами совсем посветлело. Временами наплывали какие-то неясные тени. Это кто-то, наверное, заслонял собою ствол шахты. По всему кажется, что наступил мир. Стрельбы не слышно. Может, войска уже прошли. Наверняка, если очередь и до нас дошла. Но сейчас не время ломать над этим голову. Надо быть внимательным к тому, что нам сигналят. И следить, когда опустится трос.

Железнодорожник Громада совсем изменился. Теперь он снова мужчина как мужчина. Бледный, правда, немного, и под глазами мешки.

И опять:

— Э-ге-гей!

Мы увидели, как высоко над нами что-то засверкало. Это был фонарь, прикрепленный к тросу.

— Э-ге-гей! Опускаем!

— Э-ге-гей! Опускайте! Дадим знать! — кричим мы снизу.

Как все это просто! Когда фонарь опустится к нам, мы притянем трос. Человек осторожно сядет на сиденье, привяжет себя ремнем и только после этого повиснет над колодцем. Он уже не будет думать о том, что под ним, а только о том, что там, наверху. Освобождение и светлый день. Он найдет равновесие, и можно будет поднимать.

«Пошел!» — слышится мне сигнал, означающий, что к подъему все готово.

Мы с Грначем стали разбирать крепление для того, чтобы можно было сесть в седло. Мы и забыли, что насквозь промокли и окоченели. Кровь стучала в висках. Через минуту отверстие в креплении было готово.

— Э-ге-гей! Ждите! — кричим мы, ибо видим перед собой раскачивающийся конец троса с фонарем. Мы все смеемся над дьявольской игрой, которая должна освободить нас из этого черного ада. Грнач притянул трос. Трос был крепкий, стальной, он мог выдержать груз, в двадцать раз превышающий вес человека.

— Садись, Яно, — говорю Грначу, — а я останусь с людьми. Возможно, ты и не пробьешься с первого раза, придется потрудиться.

Я думал, что он не согласится, однако Грнач, несомненно, ждал, что я его пошлю первым. Он ни слова не возразил, нахлобучил шапку, взял топор и сел в седло.

Он перепоясался ремнем, затянул пряжку и посмотрел вокруг, давая понять, что он готов.

— Яно, — повторяю я еще раз, — будь осторожен и, если надо еще пробить, пробивай. Возьми с собой фонарь.

Я протянул ему фонарь и потихоньку стал отпускать трос. Грнач немного поерзал в седле и наконец повис над четырехсотметровой глубиной. Трос слегка раскачивался, то приближаясь к нам, то отдаляясь. Я протягиваю ему рейку, с помощью которой он будет устанавливать равновесие.

— Пошел! — кричу я вверх.

Трос странно задрожал. А у меня возникло такое чувство, будто кто-то положил мне на плечо теплую ладонь. Будто кто-то мягко и осторожно разбудил нас от крепкого сна. А Грнач тем временем потихоньку поплыл вверх. Сперва он виден весь целиком, потом исчезает голова, небритое лицо, вот болтаются одни только ноги, наконец и они исчезают. Один только фонарь светится над нами.

Мы уже не видим Грнача, но все еще стоим затаив дыхание. Ждем, подаст он голос или нет. Несколько раз нам казалось, будто сверху долетают чьи-то голоса, но слов мы не разобрали. Становилось то темнее, то светлее. А потом вдруг что-то заслонило отверстие колодца. И раздался неясный вскрик.

Наверно, это Грнач встретился со светом божьим, с солнечным днем и товарищами, которые нас спасают.

У всех отлегло от сердца.

Кто же следующий?

— Путь свободен! — кричат сверху.

Теперь не следует бояться. Поднимут груз и посолиднее.

С грехом пополам мы посадили металлиста. Он не сопротивлялся, позволил себя связать, как малый ребенок. Даже безразличие вроде бы исчезло с его лица. Мне казалось, что он улыбается.