Когда Субхи-ханум отослала рабынь и осталась одна, она с раздражённым вздохом скинула покрывала, выдернула из-под туники круглую подушку и в изнеможении повалилась на богатую постель. Бедная! Нелегко, должно быть. таскать такую ношу целыми днями по беспощадному зною. Вот только что она станет делать. когда обман раскроется? Он ведь не может не раскрыться, когда придёт время родов.

И странное дело, увиденное должно было успокоить Алема, но наоборот, только усилило его тревогу. Он знал, что должен что-то сделать, но что он мог? Даже рассказать Тагиру, что Субхи вовсе не ждёт дитя, ни от него, ни от кого бы то ни было, не мог - ведь тогда пришлось бы объяснять, что он делал в гареме. "Надо быть рядом с ним, - решил Алем. - Даже когда он меня не зовёт, даже когда не знает, что я рядом. Надо ждать, когда эта женщина нанесёт удар, чтобы отвести её руку".

Алем возвращался из Города (так называли здесь единственную громадную улицу прорубленную в скале) - ходил на базар за гребнями и щётками для коней. Когда до ворот дворца оставалось десяток шагов, от стены отделилось несколько фигур, закутанных в серые, сливавшиеся с камнем бурнусы. Алем напрягся, но напрасно - стоило ему кинуть взгляд на лица этих людей, и он понял, что опасности от них ждать не стоит. Тот, что шёл впереди, был стар, как сама эта скала, длинные белоснежные усы стелились по серой холщовой ткани, обматывавшей его лоб и шею. Двое его спутников были моложе, но они стояли, потупив глаза долу, когда старик приблизился и склонился перед Алемом в поклоне:

- Прошу простить мою дерзость, но не вы ли сиятельный Алем-бей, ибхал светлоликого Сулейна-паши?

Алем чуть не выронил суму с гребнями, которую нёс на плече. За шестнадцать лет его жизни никто никогда не называл его беем, и уж тем более - сиятельным. Сперва он решил, что старик обознался, но тот ясно сказал, что ему нужен ибхал, а в отряде Гийяза не было других Алемов.

- Кажется, и впрямь я, - неловко усмехнулся Алем. - Но не знаю, чем заслужил твой поклон, старик.

- Просителям следует излагать свои беды, согнув выю, - скорбно отозвался тот и посмотрел наконец Алему в лицо выцветшими печальными глазами.

- Ты хочешь меня о чём-то просить? Прости, но ты всё-таки ошибся, я не обладаю никакой властью и не могу...

- Выслушай меня, сиятельный Алем-бей. Это не займёт много времени.

Алем кивнул. Спутники старика глядели на него с подобострастием и страхом. Никто никогда на него так не смотрел, и это отозвалось в нём странным, незнакомым чувством - смесью стыда и раздражения с удовольствием.

- Моё имя Нучар иб-Зериб, а это мои сыновья. Мы пришли из города Таркишана, вот уже семьдесят лет благоденствующего под покровительством светлоликих пашей Маладжики. Герим-паша, правящий ныне Таркишаном, избрал нас гонцами, дабы мы передали Сулейну-паше прошение, касающееся выживания нашего города. Дело это чрезвычайной важности. Однако за два месяца, что мы находимся в Малдажике, паша так и не принял нас. Он сам и его сыновья - они то почивают, то в гареме, то уехали охотиться на песчаных львов, то заняты важными государственными делами. Я прихожу в отчаяние, о Алем-бей, потому что не могу вернуться домой с пустыми руками, ибо это будет означать приговор моему народу. И медлить дольше тоже нельзя - быть может, мы уже опоздали, и уже слишком поздно спасать Таркишан.

- Чего же ты ждёшь от меня? - удивился Алем.

Старик потупил глаза.

- О сиятельный бей, за два месяца мы с сыновьями многое услышали в вашем прекрасном городе. Люди говорят, и люди не лгут. Один человек сказал мне: паша не любит принимать просителей, его старший сын слишком занят гаремом, средний - поэзией, а младший - вином. Но если ты с кем из них и сможешь увидеться, то с принцем Тагиром. Найди во дворце ибхала Алема и бей ему земные поклоны, чтобы замолвил словечко перед своим господином о тебе и твоих сыновьях. Алем-бею принц Тагир никогда не откажет.

Алем слушал, разинув рот. Он знал, что люди болтливы, что слухи порой делают верблюда из пчелы. Но чтобы до такой степени! Он поймал на себе пытливый взгляд старика и невольно рассмеялся, но тотчас умолк, поймав его горестный взгляд.

- Над тобой подшутили, Нучар-бей. Если принц Тагир кого и слушает, так уж точно не меня... да он не слушает вообще никого, - добавил Алем с ему самому непонятной горечью.

Старик разом сник, лицо его вытянулось, Алему показалось, что он подавляет стон. Но Алем ничем не мог ему помочь. Или...

В конце концов, что он теряет? Тагир в худшем случае запустит в него трубкой от кальяна, а от летящих в него предметов Алем уже уворачиваться хорошо умел.

- Я попробую, - сдался он. - Но не обещаю ничего. Жди здесь. Если вас с сыновьями не позовут в течение часа, уходите и возвращайтесь в свой Таркишан, не тратьте больше времени понапрасну.

Он развернулся и пошёл во дворец, а послы кланялись и бормотали благословения ему вслед.

Алему прежде не приходилось являться в покои Тагира без приглашения, но всё равно он бывал здесь так часто, что стража пропустила его без слов. Он шёл и думал, что, судя по всему, упадок Маладжики не в последнюю очередь вызван ленью и нерадивостью её правителей. Просители - голос народа, его надлежит слушать. Если и не прислушиваться, то хотя бы знать, о чём плачет этот голос. Иначе жди беды. Алему это казалось очевидным, ему, не знавшему мира и не прочитавшему в жизни ни одной книги. Неужто правители Маладжики глупее, чем какой-то мальчишка-ибхал, даже не шим-ибхал, простой конюх? Быть того не может.

Алем толкнул резные створки дверей в передпокоях опочивальни принца. И невольно остановился: на страже у двери в опочивальню стоял Далибек. Алем не видел его много недель. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, потом Далибек крепче сжал свой ритуальный бердыш и что-то процедил сквозь зубы.

- Ты что-то сказал, брат Далибек? - спокойно спросил Алем. - Я не расслышал.

- Ибхал - не брат господской подстилке, - рыкнул Далибек и сплюнул Алему под ноги. Львиный хвост на его шлеме хлестнул по плечу, обвиваясь вокруг рукоятки бердыша.

Что ж. Кто-то должен был рано или поздно это сказать. Конечно, все знали, конечно, все избегали говорить прямо. И Алем был очень рад, что первым язык развязался именно у Далибека. Потому что именно Далибеку он мог ответить, не роняя достоинства.

- Лучше служить господину так, как он пожелает, чем воровать у него лошадей. Хороший ибхал - служит, крадущий ибхал - не ибхал. И помни, брат Далибек, - добавил Алем, глядя в его багровеющее лицо, - твоя правая рука всё ещё принадлежит мне.

Он прошёл в дверь, толкнув Далибека плечом - несильно и даже не намеренно, уж слишком тот набычился, заслонив собой весь проход. Дверь закрылась, и Алем тотчас забыл о Далибеке.

Тагир валялся на подушках, покуривая гашиш. Веки его были полуопущены, по губам блуждала задумчивая улыбка. Судя по всему, принц нежился в объятиях наркотических грёз. Алем вздохнул. Нучар-бею всё-таки придётся вернуться домой ни с чем.

- Тагир-бей, - всё-таки попытался он. - Там к тебе просители из Таркишана. Говорят, дело огромной важности, а твой отец и братья не удосужились их принять. Может быть, ты их выслушаешь?

Он был совершенно уверен в отказе - и не мог прийти в себя от изумления, когда Тагир обратил на него затуманенный взор, исполненный очень странной, какой-то тоскливой нежности. Принц тяжело моргнул несколько раз, потёр небритую щеку ладонью. Глубоко вздохнул.

- Таркишан, - медленно повторил он. - Знаю я Таркишан. В том году оттуда прислали двенадцать прекрасных девственниц... или тринадцать. Не помню толком, двенадцать или тринадцать, - он снова вздохнул. И неожиданно легко поднялся на ноги. - Проси. Или нет. Отнеси мой кальян в малый зал для приёмов. Пусть их проводят туда.

- Прямо сейчас? - растерялся Алем, совершенно не ждавший такой покладистости от своенравного принца.

- Конечно. Чего ждать? - беспечно сказал Тагир, и, хлопнув Алему по плечу, вышел из опочивальни.