- Умеешь слушать, - восхищённо повторила шаманка и вдруг сгребла Алема пальцами за лицо. Он дёрнулся к ятагану от неожиданности, да так и замер, когда она проглотила его взгляд своим, как змея заглатывает добычу. Алем лишился языка.

- Умеешь слушать, - прошептала старуха в третий раз. - Научись ещё видеть. И тогда я скажу, что ему повезло с тобой.

Она отпустила Алема так же резко, как схватила, и он, будто расколдованный, продолжил начатое движение и выхватил ятаган. Старуха села на землю и зажмурилась с видом довольной кошки, решившей погреться на солнышке.

Алем в нерешительности посмотрел на обнажённый клинок. Солнце сверкало в нём так, что глазам было больно.

- Сделай это, мальчик, - не открывая глаз, пропела старуха. - Моё племя сейчас сильнее, чем когда бы то ни было, потому что бросает немощных стариков. Сильный умеет уходить без сожалений и не оглядываться назад. Не оглядываться назад, - повторила она и распахнув глаза, вперила в Алема такой неистовый, ясный, такой бесконечно знающий взгляд, что он закричал и обрушил меч на её старую голову. Голова соскочила с плеч и покатилась, подскакивая, по полю, звякая побрякушками.

Алем стоял какое-то время, весь дрожа. Кровь неровными каплями срывалась с клинка и уходила в песок. Он обернулся. Люди в лагере возились, как мухи на навозной куче, и никто не смотрел в их сторону. "Я мог бы оставить ей жизнь. Никто бы не узнал. Но куда бы она пошла? Она сказала, что сильные не оглядываются назад. А хорошо ли это - быть сильным?"

Алем осмотрелся. Почва здесь была каменистой, и кругом валялось несколько десятков крупных валунов - вполне достаточно для кургана. Он уложил старуху на песок, поднял и бережно поставил между рук её отсечённую голову. Ему почудилось, что на мёртвых губах так и осталась тень незлобливой улыбки.

Он насыпал курган и постоял немного, мысленно вознося погребальную молитву. Потом вернулся к кострам.

Пышный богатый Ильбиан не впечатлил Алема и не понравился ему. Маладжика его поразила.

Караван ехал восемь дней, прежде чем на горизонте показалась тёмная громада, окутанная багряной дымкой. Ещё через день пути они приблизились к ней вплотную и увидали вблизи. Это место звалось Лежбищем Аваррат - гигантский скол окаменелого красного песчаника, оставшийся здесь с тех незапамятных времён, когда в Фарии совсем не было людей, было мало песка и много камней. Древнее землетрясение, сотрясшее весь мир и сопроводившее рождение великой богини, изменило землю до неузнаваемости, и это место осталось одним из последних свидетельств того, что мир когда-то был иным.

Вокруг скалы простирались бесплодные земли, но сама скала казалась оазисом посреди пустыни. Огромный дворец Сулейна-паши стоял на горе, уступами спускаясь по склонам в пустыню. Гигантские лестницы, по которым могли бок о бок проехать трое коней, прорублены прямо в скале, а стены самого дворца увиты висячими садами. Неприступная крепость - самая неприступная, какую Алем не только видел, но даже мог вообразить.

Но это были лишь осколки прежнего великолепия. Некогда Маладжика славилась как великое, может быть - величайшее княжеством Фарии, соревнуясь в богатстве и власти с Ильбианом и Аркадашаном, и весь мир, молящийся Аваррат, трепетал перед ней. Но те времена давно прошли. Слабые правители, слишком честолюбивые, чтобы печься о благе Маладжики пуще собственного, разорили княжество, ввергли его в забвение и упадок. Маладжика лишилась большей части своих владений, не в силах подавлять постоянно вспыхивающие бунты, а о том, чтобы раздвигать её границы дальше, и речи не шло. Ныне Маладжика жила за счёт дани, собираемой с племён, пока ещё не набравших достаточно силы, чтобы скинуть вековое ярмо некогда могущественного завоевателя. И если война с кочевниками, о которой в последнее время ходило столько слухов, действительно состоится, первым делам они направят своих неосёдланных скакунов сюда, к логову одного из злейших своих врагов. Впрочем, не так-то легко будет прорваться вырубленными в скале уступами к самому сердцу княжества - дворцу паши.

Сулейн-паша правил Маладжикой вот уже сорок лет. У него было три признанных сына: старший, Руваль, объявленный наследником, средний - Каджа, и младший - Тагир. В большинстве княжеских родов Фарии не допускали, чтобы до совершеннолетия доживало больше одного претендента на престол. Дабы не сеять распри и не ввергать в искушение простой народ, младших братьев наследника тихо убирали ещё в детстве, и их невинные души отправлялись прямиком в объятия Аваррат. Но Маладжика отличалась от других княжеств. Несколько веков назад жена правящего паши подарила ему близнецов, двух мальчиков, похожих, как две капли воды. Их звали Заиб и Зураб. Отец обожал обоих и не сумел выбрать между ними, а сами мальчики росли в такой крепкой дружбе, что, реши кто убить одного из них, другой немедля покончил бы с собой - отомстив предварительно убийцам своего брата. Когда пришёл срок, оба, Зураб и Заиб, разделили между собой престол. Они правили вдвоём, и даже гарем у них был общий, один на двоих, и дети, рождавшиеся у наложниц, считались детьми сразу обоих. Жрецы Аваррат роптали, грозили Маладжике страшным проклятием за такое попрание традиций и заповедей великой богини - и тогда паши-близнецы решили, что проще им вовсе обойтись без Аваррат. Они казнили жрецов, сожгли храмы, а богами Маладжики объявили отныне себя и всех, кто придёт на их место. Их гигантские статуи, совершенно одинаковые, и теперь охраняли лестницу, ведущую из пустыни в чертог владыки. Алем невольно поёжился, когда караван в почтительном и слегка ошарашенном молчании проезжал между этими статуями, и подумал, что их нарочно сделали такими огромными, чтобы заставить простых смертных ощутить своё ничтожество. Впрочем, окажись рядом с этими статуями те, кого они изображали, они бы тоже показались ничтожными рядом с символом собственного раздутого честолюбия.

Поднимаясь по лестнице, Алем с удивлением понял, что она является, в сущности, улицей - единственной, бесконечно длинной улицей этого причудливого города. По бокам высились дома и лавки, бани и рынки - чем выше поднималась лестница, тем богаче и роскошнее они становились, и тем шире было вырубленное людьми пространство. Сам дворец стоял на огромном плато, грозно сверкающий в кровавых лучах заходящего солнца. Алем оглянулся вниз, на пустыню, и у него закружилась голова. Вроде бы они поднялись не так уж высоко, но воздух здесь ощущался прохладней, чем внизу, и весь мир казался крошечным кусочком земли, лежащим на ладони у великана

Сулейн-паша, чьи дозорные давно увидели приближающийся караван, лично вышел обнять и приветствовать своего сына. По тому, как сердечно они с Тагиром обнялись, Алем заключил, что Сулейн-паша и вправду любит его. Тагир принялся что-то говорить, Сулейн-паша кивал, глядя на сына блестящими глазами и обняв за плечи. Паша увлёк принца в замок, а перед ибхалами тотчас вырос невысокий, усатый и очень свирепый с виду человечек - как оказалось, здешний иншар, глава над всеми войсками княжества.

- Идите за мной, рабы, - с отвращением сказал он, и из этого приветствия можно было сполна заключить, насколько он не рад прибавлению в маладжикийском гарнизоне.

Причину этой неприязни Алем понял сполна лишь позже, но уже тогда догадался, что иншар Ниюб привык управлять своими воинами, словно безгласными преданными псами, и полсотни неведомых, диких, смертельно опасных ибхалов, о которых ходили легенды по всей Фарии, могли существенно нарушить течение его полной довольствия жизни.

Новых воинов определили в казарму, где оказалось неожиданно много места - её строили ещё в те времена, когда Маладжика владела мощной армией, от которой сейчас остались лишь жалкие крохи, чьей главной задачей было ездить по окрестным племенам собирать дань. Разрешили даже выбрать себе самому койку, благо было из чего выбирать. Алем облюбовал местечко недалеко от квадратного окна, вырубленного в скале; оттуда дуло, но он привык к суровым условиям жизни, а вид на закатное солнце, заливавшее пустыню кровью, завораживал его, пугая и восхищая одновременно. Он хотел, чтобы это солнце было последним, что он будет видеть вечерами, закрывая глаза.