- Эй ты! Раб! Это тебя звать Алемом?

Иншар Ниюб кусал усы, сверлил его злобным взглядом, с трудом сглатывая ругательства. И почему сглатывая? Что ему какой-то мальчишка-ибхал, не носящий даже на шлеме львиного хвоста?

- Не торопись устраиваться. Тебя определили на конюшню. Жить и спать будешь там.

- Кто определил? - не выдержал Алем.

- Ты ещё смеешь задавать вопросы?! Живо пошёл, пока мой кнут не спустил пару лоскутов кожи с твоей спины!

Алем сгрёб свои небогатые пожитки и пошёл к выходу. Ятаган бил его по ногам. Жаль. Ему почти начало нравиться здесь.

Впрочем, на конюшне тоже оказалось неплохо. Она располагалась в естественном ущелье, обтёсанном людьми, здесь не дуло, но и темнело раньше, чем наверху. Коморка Алема находилась за перегородкой, из-за которой фыркали и похрапывали кони. И он был здесь, похоже, один. Другие конюхи жили где-то в "городе", в собственных домах на ступенях гигантской лестницы.

- Принц Тагир велел, чтоб ты явился к нему, когда сядет солнце - рявкнул иншар, и Алем, успевший углубиться в свои мысли, вздрогнул всем телом. - И ещё он велел, чтобы на этот раз ты как следует вымылся!

Ну вот... а ведь он уже почти убедил себя, что принц даже не помнит о случившемся между ними. Помнит, ещё как помнит. И... решил повторить? О Аваррат, за что? И что теперь, так будет всегда? Пока Алем не сгинет в бою с каким-нибудь кочевым племенем, этот проклятый принц так и будет требовать его к себе? И хоть бы с родными пообщался, обнял любимую наложницу, неужели он совсем не тосковал по дому?!

С этими мрачно-отчаянными мыслями Алем поплёлся в казарменную баню, выдраил тело, морщась, и, откинув со лба ещё влажные волосы, пошёл к своему господину. А что ему ещё оставалось?

На сей раз не было шатра. Был чертог - с очень низкими потолками, расписанными золотом и лазурью. Стены и пол устилали ковры, такие толстые, что полностью скрадывали шаги. Принц Тагир почивал снова один, как в ту ночь посреди пустыни, но на сей раз он не был пьян, а кальян стоял в углу, и трубка обвивала его, словно дремлющая змея. Алем вошёл, остановился у порога; и опять принц Тагир словно не сразу заметил его, а когда они встретились взглядами, смотрел долго, дольше, чем в первый раз.

Наконец он сказал:

- Ну? И чего ты ждёшь?

Алем сглотнул и принялся медленно разматывать кушак. Так медленно, словно надеялся, что принц передумает за это время. Но принц не передумал. Он снова толкнул Алема на пол, на сей раз лицом в ковёр, а не в покрывало, и взял так же грубо, быстро и непонятно, как в первый раз. Когда Алем, весь дрожа, поднялся на ноги, он увидел, что принц сидит за низким столиком, скрестив ноги и накинув на голые плечи львиную шкуру, и читает какой-то свиток, барабаня пальцами по голому же колену.

На сей раз Алем не стал дожидаться, пока его прогонят. Он просто ушёл, и страж, стоящий у двери, закрыл её у него за спиной.

Следующим утром Сулейн-паша делал смотр своим новым войскам. Происходило это на плацу, примыкающему к казармам - здесь воины Маладжики тренировались в те дни, когда не сеяли страх и разрушение в подвластных княжеству землях. Сейчас маладжикийцы сгрудились на одной стороне, а ибхалы выстроились на другой. Местные смотрели на чужаков враждебно, а те отвечали холодным презрением с примесью гадливости - так человек смотрит на земляного червя, заползшего ему на сапог.

- Так, так, - сказал Руваль-бей, старший сын паши. - И это, значит, знаменитые ибхалы, сыны Аваррат.

Руваль иб-Сулейн был высокий, дородный мужчина с мощными плечами, широкой грудью, заплывшей жиром спиной и ногами, гигантскими, как колонны. Алем уже успел увидеть принадлежавшего ему жеребца - самого громадного в маладжикийской конюшне, на такого не запрыгнешь, не подставив опору. Голос у Руваля сполна отвечал его облику - гулкий, басистый, привлекающий внимание. Но несмотря на всю эту внушительность, в наследнике Маладжики не было свирепости, что пристала великому воину, или величия, что пристало мудрому правителю. Большая крикливая груда мяса - так подумал о нём Алем и нахмурился. Руваль иб-Сулейн - наследник трона Маладжики, а ибхалы - рабы его отца. Рабы должны думать о своих господах с почтением.

Но с почтением, как назло, не получалось думать ни об одном из принцев. Средний, Каджа, казался полной противоположностью старшему брату, и казалось странным, что они прижиты пашой от одной женщины. Тоже высокий, но жилистый, с длинной шеей, делавшей его похожим на тощую птицу, и редкими, прилизанными к черепу волосами. Внимание в нём привлекали только глаза - живые, умные и немного мечтательные. Он был поэтом, высокие материи занимали его больше земных страстей. Алем заметил, что он оглядывает ибхалов с некоторой настороженностью, почти с опаской. Руваль не хотел принимать их всерьёз, Каджа принимал их слишком всерьёз. Он ничего не сказал, стоял молча, теребя золотую чернильницу, которую носил на кушаке рядом с мечом.

Третий сын паши, Тагир, на ибхалов поначалу и вовсе не смотрел. На лице его было написано страстное желание оказаться этим ранним ясным утром где угодно (желательно - в своей постели с кубком молодого вина), только не на этом продуваемом ветрами плацу. Но он пришёл, и Сулейн-паша смотрел на него и остальных сыновей, наблюдая, как отнесутся они к странному дару повелителя Ильбиана.

Сам Сулейнг-паша приглянулся Алему больше, чем все его сыновья. Это был старый, спокойный, полный достоинства муж, и в его облике читался великий жизненный опыт. Он не носил ярких одежд, как его старший сын, не обвешивался драгоценностями, к которым явно питал слабость второй, и, судя по здоровому виду, не питал пристрастия к вину и гашишу, как третий. Заложив за спину сухие, но крепкие руки, он прошёлся по плацу перед вытянувшимися в струнку ибхалами. На другой стороне так же по струнке, но куда менее стройными рядами стояли маладжикийские воины, и их предводитель иншар Ниюб сверлил ибхальского шимрана Гийязя злобным взглядом.

- Надо бы вас испытать, - сказал Сулейн-паша. - Глядеть-то на вас приятно, но хорошо бы узнать, каковы вы в деле. Ниюб-бей, не хочешь ли скрестить ятаганы с Гийяз-беем?

Гийяз тотчас осклабился, а иншар слегка вздрогнул, явно не ожидая такого поворота.

- Думаю, это плохая идея, отец.

Сулейн-паша обернулся. Его спокойное лицо не омрачилось, но по взгляду его Алем понял: паша Маладжики не из тех, кто терпит, когда ему перечат.

Тагир встретил этот суровый взгляд невозмутимо, не потупив своего.

- Объяснись, сын мой, - велел паша.

- Ты предлагаешь нашему иншару сразиться с шимраном ибхалов. То есть ставишь друг против друга командиров наших основных боевых частей. Я верю в доблесть обоих, иначе они бы не поднялись так высоко. Но один из них проиграет. И как тогда он посмотрит в глаза своим воинам? Как поведёт их в бой, если они будут знать, что ими командует не самый лучший из бойцов?

"А ты не дурак, Тагир иб-Сулейн, - кусая губы, подумал Алем. - Старуха-кочевница была права. Только не стоило тебе говорить об этом отцу при всех. Шимрана с иншаром ты от унижения, может, и спас, да только унизил пашу".

Сулейн, впрочем, уже не казался разгневанным. Он кивнул, и взгляд его потеплел. Алем снова убедился, что младшего сына он любит по-особенному.

- Ты прав. Благодарю тебя, сын. Что ты предлагаешь взамен?

- Вызовем любого ибхала, и пусть он сразится с одним из нас, - беспечно сказал Тагир, обведя жестом себя и свои братьев.

Руваль выпучил на него глаза, Каджа подпрыгнул на месте. Алем с трудом удержал смех. Они такие простые, эти маладжикийцы, все их страхи и страсти написаны у них на лицах. Ну... почти все.

- Ох, да будет вам, - вздохнул Тагир и пожал плечами. - Я пойду, если так.

И, не вынуждая братьев ещё больше позорить себя прямым отказом, он вытянул из ножен ятаган и выступил вперёд, сбрасывая с плеч бурнус.

- Ну? Кто?

Ибхалы стояли на вытяжку, не шевелясь. Среди них не принято было проявлять своеволие - хороший ибхал выполняет приказ, хороший ибхал позволяет своему шимрану решить за себя. Гийяз-бею следовало решить, кого поставить против принца. Алем напрягся всем телом, с трудом удерживаясь от того, чтобы рвануться вперёд и вскинуть руку: меня, назначь меня! На самом деле, если Гийязу хватит ума, он сделает именно это - выставит против принца простого ибхала, не шим-ибхала, против которого у Тагира нет не единого шанса. Против Алема у него шанса тоже нет, Алема всю жизнь учили убивать, убивать и только убивать; но всё же он не так искусен, как те, кто носят на шлеме львиный хвост, и его победа над принцем была бы не столь быстрой и не столь постыдной для сына паши. От одной мысли о том, что можно встать против этого человека, который уже два раза так страшно и беспричинно его оскорбил, у Алема вскипала кровь. Скрестить с ним ятаган, посмотреть в глаза открыто и яростно, как врагу, и...