В последующие годы мы с ним перезванивались. В какой-то момент он предложил мне возглавить театр, а в помещении библиотеки сделать павильон, где я мог бы параллельно снимать мультфильмы. На такую авантюру я не был готов. Помню один из последних звонков Сергея Владимировича накануне его девяностолетия:

— Гарри Яковлевич! Я все понял! Умирать надо в шестьдесят лет.

— Почему?

— Потому что в шестьдесят на похоронах смогут сказать: «Он столько мог бы еще сделать!…» А сейчас что смогут сказать? Я все сделал.

И вскоре он ушел. Ушел, чтобы остаться в моей памяти. Честным, порядочным, талантливым, непревзойденным. Я помню его уроки. Один из них:

— Никогда не стремитесь быть модным. Будьте искренним, а если Вы талантливы, то все, что Вы сделаете, потом станет модным. Но это уже не Ваша забота.

Мне стыдно, что в московской круговерти, в съемках фильмов не нашел время, чтобы навестить Сергея Владимировича. Но пусть эти мои записи будут запоздалым признанием в любви.

С Владимиром Меньшовым мы дружны со студенческих лет. По-разному складывались наши судьбы, но оба пришли в кино: он — в игровое, я — в мультипликацию. Когда-то он меня, как талисман, снимал в своих первых фильмах. В фильме «Розыгрыш» я сыграл эпизодическую роль учителя французского языка, даже сказал реплику: «Сэ манифик!». А в фильме «Москва слезам не верит» изобразил главного инженера завода, где трудилась директором главная героиня — Вера Алентова. Когда по телевизору в очередной раз показывают этот оскароносный фильм, я стараюсь не пропустить короткий эпизод, где мы с Верой идем по проходу цеха. И я, как Барон в пьесе Горького «На дне», восклицаю: «Но ведь были! Были у меня волосы на голове!!!»

Однажды Володя пригласил меня в гости к своим добрым друзьям — Ю. Дунскому и В. Фриду — двум блистательным сценаристам. Я познакомился с ними, а вскоре и подружился. Причем, с Юлием Дунским была определенная дистанция. В силу разницы в возрасте и его характера — более закрытого и не терпящего панибратства. А с Валерием Фридом быстро перешли на «ты». Они жили в одном доме, возле метро «Аэропорт», в соседних квартирах. Они всегда были рядом: и в школе, и в лагере, куда их мальчишками отправили за «подготовку покушения на т. Сталина».

Так вот, в тот вечер было большое застолье. Володя, зная прекрасно репертуар моих баек, выступал моим конферансье и объявлял те истории, которые я должен был прилюдно рассказывать. В тот вечер он потребовал от меня наблюдений, связанных с похоронами. Когда хоронят не вас и не ваших близких, то иногда бросаются в глаза не к месту очень смешные ситуации. О чем я и поведал собравшимся. Хохотал даже всегда сдержанный Юлик Дунский. Только один человек даже не улыбнулся за столом, сочтя мои байки глумлением над усопшими. Я пошел провожать этого человека домой. Познакомился. Оказалось, что это — моя будущая жена Маша.

Мы вместе почти сорок лет. По прошествии лет к «мужу» и «жене» добавилось «папа» и «мама», а теперь мы с умилением слышим от внука: «дедуля» и «бабуля».

После рождения нашего сына мы через несколько лет решили познакомить Пашу с его «крестными» — Дунским и Фридом. Паша на ту пору не мог оценить высоты личностей хозяев дома. Но он обалдел от коллекции оружия, в большом количестве висевшем на стенах. Пройдет много лет. Сын окончит журфак МГУ и поступит на высшие режиссерские курсы, где преподавать драматургию ему будет Валерий Семенович Фрид. И Паша станет его любимым учеником, а Валерий — его любимым учителем. Значит, не распалась связь времен.

По совету директора киностудии М. М. Валькова я ходил в съемочную группу режиссера Ефима Гамбурга для ознакомления с производством. Мои визиты носили неофициальный характер. Мне было неловко, что я отвлекаю группу от работы, поэтому я запустился со своей первой картиной, оставаясь несведущим в секретах одушевления. Но ко мне приставили одного из лучших на студии ассистентов режиссера — Лидию Павловну Ковалевскую. Она прошла войну, была ранена, прихрамывала на одну ногу. Была очень строгой, не терпящей разгильдяйства. Рядом с ней подтягивались даже очень маститые режиссеры. Не дай Бог, если во время просмотра черновых проб движения замечена ошибка и кто-то из моей группы попробует сказать: «Да ладно! Проскочит! Никто не заметит!»

— Как не заметит?! Если я это вижу!!! — вскидывалась Лидия Павловна и обрушивала на врага такой поток брани, что мало не покажется.

Ее уроки вошли в плоть и кровь. Добиваться достойного уровня научила меня Лидия Павловна. Царствие ей небесное!

Первый мой фильм назывался «Достать до неба». Я его закончил и должен был показать Худсовету. Утром просмотр фильма Худсоветом и всеми сотрудниками студии. Я волновался, потому что чувствовал недоброжелательное отношение ко мне. На студии существовала определенная иерархия и традиция. К режиссуре подходили не торопясь, поднимаясь постепенно по служебной лестнице и получая постановку как награду за честно проделанный путь. А тут пришел какой-то актер, чего-то озвучивал, потом, обнаглев, стал писать сценарии и, наконец, окончательно распоясавшись, претендует на самостоятельную постановку. Худсовет расселся в сценарном отделе. Началось обсуждение. Первым попросил слово патриарх Иван Петрович Иванов-Вано.

— Вы знаете, друзья, я пять лет учу во ВГИКе своих балбесов. И что потом? Вот — гвоздь, вот — подкова! Раз, два — и готово! Я слышал, что вот есть такой Бардин, пришел с улицы и что-то пытается сделать. А сегодня увидел крепкую режиссерскую работу, и я поздравляю студию с таким приобретением!

После такого выступления самого Ивана Петровича обсуждение закончилось, не начавшись. Желавших сказать поперек не нашлось. И произошло это событие 10-го октября 1975 года в 11.50. Почему так точно? Потому что именно в эту минуту моя жена родила нашего сына Павла. Мы с ним родились одновременно: он — как человек, я — как режиссер. В тридцать четыре года я резко поменял вектор моей жизни. О чем не жалею. Дальнейшая моя жизнь мерялась уже не годами, а фильмами. Моя фильмография становилась моей биографией. Иногда меня спрашивают: «А не жалко было расставаться с актерской профессией?» А я с ней и не расставался. За всю жизнь я сыграл столько ролей, сколько не сыграл бы ни в одном театре. Ведь за каждый персонаж моих фильмов мне приходилось играть. Сначала с секундомером в руке при написании режиссерского сценария, а потом, когда давал задание мультипликатору. Ведь в любом творчестве присутствует актерство. И писатель играет за своих героев, и художник. Пригодилась ли мне мхатовская выучка? А как же! В каждом фильме, из какого бы материала он не создавался, я руководствуюсь «жизнью человеческого духа». То есть, одушевление — анимация по К. С. Станиславскому. Не отрекаюсь. К тому же, при всей парадоксальности, мультипликация должна выстраиваться на фундаменте жесткой логики. Иначе зритель перестанет тебе верить.

Режиссура для меня — это умение рассказать историю. Своим почерком, со своей интонацией. Внятно, не занудно. Я вспоминаю, как формулировал П. В. Массальский по-актерски чувство меры. То, что Пушкин называл «сообразность и соразмерность». Он говорил:

— Вы должны играть так, чтобы зритель хотел еще… А всё!

Очень точно!

Возвращаясь к Ивану Петровичу Иванову-Вано. С его легкой руки я был провозглашен режиссером. И его я считаю вторым крестным отцом после С. Образцова. Он хорошо ко мне относился. Однажды на студии он позвал меня в малый зал, где просматривал свои фильмы:

— Гаррик! Идите сюда! — позвал меня Иван Петрович.

Мы вдвоем с Иваном Петровичем сидели в зале и смотрели его потрясающий фильм «В некотором царстве» по сценарию Н. Эрдмана. Фильм блистательный, несправедливо забытый. О чем я ему после просмотра и высказал. Он обиженно оттопырил свою нижнюю губу:

— И мы кое-что умели! А то Федьке кажется, что он один только может.