Что мне оставалось делать, кроме как улыбнуться ей в ответ?
— Не осуждайте его светлость, ваше высочество — он никогда не видел вас, да и многие ли могут похвастаться этим, если вы пурдах-нишин? [54]
— Надеюсь, достаточно будет рассказать ему, какая я. Как он инструктировал вас — развлеките ее, какова бы она ни была: простодушная или лгунья, молодая глупышка или старая уродина? Обворожите ее так, чтобы она поступилась своими требованиями задешево, так? Покорите ее, как это может сделать только герой, — она нахмурила брови, — да и кто сможет устоять перед воином, сразившим четырех гильзаев — где это было?
— При Могале, в Афганистане — как ваше высочество слышали у ворот. Так вы приказали, чтобы пуштун плюнул на мою тень, чтобы испытать меня?
— Его грубость не нуждалась в приказах, — отрезала она, — сейчас его секут за это. — Рани отвернулась от меня и вернулась в приемную. — Если захотите, язык, который оскорбил вас, будет отрезан, — небрежно бросила она через плечо.
Это меня встряхнуло — уж можете мне поверить. Мы так свободно болтали, что я позабыл о том, кто она — настоящая индийская принцесса, со всей своей капризной жестокостью, прикрытой нежной красотой. Несмотря на то, что она так небрежно напомнила мне об этом, я решил выдержать характер.
— В этом нет необходимости, ваше высочество, — сказал я, — я уже забыл про него.
Она кивнула и ударила в маленький серебряный гонг, висящий у нее на запястье.
— Время моей полуденной трапезы, после чего я принимаю двор. Вы можете вернуться завтра и мы обсудим, как вы представите мои требования утонченному лорду Палмерстону, — она слегка улыбнулась мне на прощание: — Благодарю вас за подарок, полковник!
Вошли ее служанки и маленький толстый камергер, так что я почтительно поклонился.
— Госпожа, — сказал я, — ваш самый преданный слуга.
Она высокомерно подняла голову и отвернулась, но, заглянув за перегородку, я заметил, что она взяла мой флакончик духов со столика и предложила понюхать своим девушкам.
Я вышел с этой аудиенции, размышляя о своих не слишком больших дипломатических успехах. Ну, во всяком случае, я продвинулся в отношениях с нею дальше, чем любой другой представитель Сиркара до сих пор, даже если мне для этого пришлось дать Джханси лживые обещания. Господь — свидетель, у меня не было ни малейших прав обещать отмену каких-либо решений по судьбе княжества, и если привезу в Лондон перечень требований, Совет, без сомнения, снова положит его под сукно. Но принцесса не может знать об этом, и если я смогу развлекать ее в течение одной-двух недель, намекая на те или иные возможные уступки, то смогу настроить ее более дружественно по отношению ко мне — в конце концов, именно этого и хочет Пам. Ее надежды оживут, а к тому времени как их окончательно похоронят, я снова буду в Англии.
Кончено, это была только официальная сторона дела; более важным оказался приятнейший сюрприз — «старая ведьма из Джханси» оказалась красавицей, вполне подходящей именно для моего способа ведения дипломатических переговоров. Она была заносчивой шлюхой, умело пользующейся своим королевским положением, но меня не сбила с толку ее болтовня — на самом деле она давала понять, чтобы я не тратил времени, ходя вокруг да около. Это был чистой воды флирт, чтобы подзадорить меня — видите ли, я знал подобных красоток, а то, что они были крестьянками или королевами, значения не имело. Когда такие начинают корчить из себя холодную гранд-даму — это верный знак того, что они ждут, когда же наконец ты решишься их оседлать. Когда принцесса оглядывала меня, я заметил, как вспыхнули ее глаза, и спокойно сказал себе: «ничего, девочка, ты еще попыхтишь у меня, не пройдет и двух недель».
Вы, наверное, сочтете меня самонадеянным, тем более что объект моих воздыханий был королевских кровей — умная, угрожающе могущественная индийская леди высшей касты, свято хранящая свою репутацию. Но все это ерунда, если женщина заинтересовалась самцом вроде меня; а кроме того, я кое-что знал об этих высокорожденных индийских девках — большинство из них были похотливы как хорьки и к тому же имели все возможности удовлетворять свои капризы. Женщина с лицом и фигурой Лакшмибай вряд ли могла позволить зря терять время в течение четырех лет вдовства (тем более после того, как ее выдали замуж за старую развалину) — причем не только с жеребцами из дворцовой гвардии, готовыми на все по одному знаку ее маленького пальчика. Ну что ж, я смогу обеспечить принцессе некоторое разнообразие — а если ее здоровые инстинкты и нуждаются в некотором стимулировании, она вскоре поймет, что приветливое отношение к послу Флэши — самый короткий и приятный путь к тому, что она хочет получить для себя и своего государства. Dulce et decorum est pro patria rogeri, [55]— так может подумать принцесса и — тут я погрузился в плен сладостных мечтаний, живо представляя себе, как будет выглядеть это страстное смуглое тело, когда я наконец сорву с него сари, и размышляя о том, какими приятными штуками можно будет с ней заняться — в интересах поддержания дипломатических отношений…
Но между тем я должен был исполнять и другие поручения Пама, так что конец дня я провел в лагере туземных пехотинцев, изучая сипаев Компании, чтобы получше понять их настроения. Прилежничал я не особо, потому как они выглядели достаточно вымуштрованными и дисциплинированными, но все же это был важный визит — ибо он привел к встрече, которая спасла мне жизнь, а заодно — заставил меня пережить одно из самых странных и ужасных приключений в моей карьере, которое, возможно, определило дальнейшую судьбу Британской Индии.
Я как раз закончил разговор с группой джаванов, [56]рассказывая им, что, по моему мнению, после принятия нового акта [IX*] их теперь не могут послать на службу на заморские территории, когда сидевший рядом офицер — малый по имени Тарнбулл — поинтересовался, не хотел бы я взглянуть на отряд иррегулярной кавалерии, расположившийся неподалеку. Будучи кавалеристом, я согласился. Это была неплохая картина: в основном пенджабцы и жители пограничья — огромные, перетянутые ремнями амуниции здоровяки с напомаженными усами, в рубахах, заправленных в бриджи. Они смеялись и шутили, возясь с упряжью, столь отличные от гладко выбритых пехотинцев — как индейцы шайены от готтентотов. Я с удовольствием болтал с ними, поскольку во время моих афганских приключений мне пришлось побывать (хоть и поневоле) в гостях у подобных негодяев, как вдруг подошел риссалдар [57]— и при виде меня остолбенел у дверей, как будто не веря собственным глазам. Это был огромный бородатый гази, судя по дьявольскому выражению лица — афганец, я бы сказал, гильзай или дурани — в шапке, сбитой на затылок, и старой желтой куртке полка Скиннера на плечах. [X*]
— Джеханнум! [58]— проговорил он, вновь вгляделся в меня, а затем упер руки в бедра и разразился смехом.
— Салам, риссалдар, — поздоровался я, — чего тебе нужно от меня?
— Взглянуть на твое левое запястье, Кровавое Копье, — ответил он, скалясь, как череп мертвеца. — Нет ли там шрама, похожего на вот этот?
И он подтянул рукав, а я с недоверием уставился на маленькую сморщенную царапину, поскольку человек, оставивший ее, должен был умереть еще пятнадцать лет назад, а вместо этого юный гильзай, чье окровавленное запястье когда-то соприкоснулось с моим, вырос в настоящего здоровяка. Эту церемонию совершил его сумасшедший отец, Шер-Афзул, унося с собой на небеса уверенность в том, что жизнь его сына теперь навечно посвящена службе Белой Королевы.
— Ильдерим? — я был поражен. — Ильдерим-Хан из Могалы? — а он заключил меня в объятия и пустился в пляс, в то время как его совары [59]ухмылялись и подталкивали друг друга.
— Флэшмен! — он похлопал меня по спине, — сколько лет прошло с тех пор, как ты привел меня на сторону Сиркара? Постой, старый дружище, дай мне на тебя наглядеться! Бисмилла, [60]ты подрос и пополнел на этой службе — настоящий барра сагиб [61]и к тому же, стал полковником! Хвала Всевышнему, что я встретил тебя!