— Опять летел? Закончится тем, что ГАИ направит Самарину представление на тебя, — сказал я.

Александр молча уселся за свой стол, впритык стоящий к моему. Он был мрачен, и я догадывался почему.

— Да-а, — сказал он, подражая Самарину.

— Рассказывай, рассказывай.

Он вытащил из кармана куртки две фотографии и положил передо мной. Это были портреты молодых женщин, одной красивой, уверенной в себе, другой — незаметной и скромной.

— Голубовская и Грач?

— В цель. Ху из ху?

— Красивая — костюмерша Татьяна Грач, некрасивая — актриса Валентина Голубовская.

— Во дает! Как догадался?

— Очень просто. Ты таким тоном спросил, кто есть кто, что нетрудно было понять: Хмелев поражен. А раз Хмелев поражен, актриса некрасивая. Ведь в твоем представлении актриса должна быть красивой. Рассказывай, Саша.

В общем, получалось, что Рахманин говорил правду. Поводом для ссоры послужила дубленка. Виталий Аверьянович Голованов, по словам Татьяны Грач, как самый воспитанный, интеллигентный человек, вышел на балкон, чтобы не присутствовать при семейной ссоре. Собственно, ссоры и не было. Рахманин обвинил Комиссарову в бездумности и транжирстве. Может быть, слово «транжирство» произнесено не было, но речь шла именно о транжирстве. Зато Грач хорошо помнила фразу, брошенную Рахманиным: «С тобой с голоду помрешь!» Сразу после этой фразы Павел Герд сказал ей: «Сейчас пойдем, вот только помою руки» — и ушел в ванную. Комиссарова была подавлена. Она три или четыре раза произнесла: «Мы не так уж бедны». Когда она произнесла это в третий или четвертый раз, Рахманин сказал: «Мы уж слышали» — и, ни с кем не попрощавшись, ушел. Комиссарова приняла таблетку элениума, чтобы успокоиться. Вернулся Герд, сказал: «Надо уходить», и они вдвоем с Грач ушли. Перед уходом Грач напомнила Комиссаровой о назначенной на завтра встрече. Комиссарова за час до этого попросила переделать платье. Грач и Герд решили пройтись. Оба находились под впечатлением ссоры и молчали. Герд лишь сказал: «Лучше не иметь жены». Два года назад он развелся и жил один. Грач посочувствовала Комиссаровой. Больше они не говорили о ссоре. Герд предложил зайти к нему выпить по чашке чая. Кофе он не пьет, так как бережет здоровье. Грач очень хотелось кофе, и она спросила, найдется ли в доме кофе. Кофе в доме нашелся. Примерно через час-полтора Грач ушла от Герда. Домой она вернулась в два, что может подтвердить ее мать.

— Самое потрясающее, что она знала о смерти Комиссаровой, — сказал Александр. — В восемь утра ее разбудил телефонный звонок. Звонил Рахманин. Он и сообщил ей о смерти Комиссаровой и о предсмертной записке.

— Почему же она не помчалась к нему?

— Не помчалась, говорит, потому, что Рахманин запретил ей, сказав: «Не надо. Сейчас милиция приедет». Зато она растрезвонила о смерти Комиссаровой всем, кому могла, в том числе Герду и Голованову. Голубовской не дозвонилась. Дрожит, трясется. Впечатление такое, будто знает что-то очень важное и боится. И так и сяк к ней подходил, ничего не получилось. Может, это впечатление обманчиво, но оно есть. Жаль, что ты не видел ее.

— Еще увижу. Рахманин не сказал, что звонил ей.

— Рахманин многого не сказал, а в том, что наговорил, половина вранья. Не нравится он мне.

— Если исходить из симпатии и антипатии в нашей работе, то, как говорит наш дорогой шеф, мы так далеко зайдем. Я тебе предоставлю возможность проверить его показания.

— Ты же мужчин взял на себя.

— Кто же мог предположить, что женщины будут сбегать от тебя?!

Зазвонил телефон. Девичий голос попросил к телефону Хмелева. Я протянул трубку Александру. Он поговорил с девушкой на удивление коротко и по-деловому.

— От меня, как видишь, женщины не сбегают, — сказал Хмелев. — Досадно, что не удалось побеседовать с Голубовской. Она могла, я полагаю, рассказать много интересного.

— Когда она должна возвратиться?

— Двенадцатого сентября. Только двенадцатого. Сезон заканчивается в театре пятнадцатого. Она взяла дополнительный отпуск за свой счет. Пошли ей навстречу. Она была последней, кто видел Комиссарову живой, если допустить, что Рахманин говорит правду.

— А Голованов?

— Старик Голованов? Грач считает, что Голованов с его тактом вряд ли стал бы задерживаться у Комиссаровой. Комиссарова нуждалась в утешении. Голубовская самая близкая подруга…

— Сколько бутылок вина было на вечеринке?

— Три — две водки «Кубанская» и одна рислинга. Иду разыскивать уборщицу Дарью Касьяновну.

— После совещания у Самарина. Куда исчезли две другие бутылки?

— Одну бутылку водки выпили. Пустую бутылку Комиссарова отправила в мусорное ведро.

— Мусорное ведро было опорожнено.

— Значит, кто-то выбросил мусор.

— Кто?

— Рахманин отпадает, если ему верить. Остается Комиссарова.

— Мусор из кухни выбросила, а грязную посуду оставила в комнате, где спала? Логики нет.

— Логики нет, согласен. Может, что-то помешало?.. Рислинг прихватил с собой Герд.

— Как?!

— Принес и унес. Видимо, имел в виду угостить Грач. Не могу простить себе, что сначала поехал к Грач, а не к Голубовской. Хотел бы я знать, почему она не ночевала дома.

Александру удалось выяснить по телефону, что уборщица Дарья Касьяновна уехала в деревню в Калининской области. В дирекции по эксплуатации зданий названия деревни не знали, но обещали узнать. Дарья Касьяновна должна была возвратиться в Москву через двенадцать дней.

— Голубовская, Дарья Касьяновна… Кто следующий? — сказал я.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Александр. — Время летних отпусков.

— Эту ссылку Самарин не примет. Вернемся к плану.

Мы сидели в нашем кабинете и обсуждали оперативно-розыскной план, который должны были представить начальнику МУРа.

— Боюсь, что этот план он тоже не примет. Ты предлагаешь параллельную разработку взаимоисключающих версий. Думаю, нам с тобой разумнее сначала решить дилемму — самоубийство или убийство.

Конечно, разумнее было бы решить: Комиссарова покончила с собой или ее убили. Еще полчаса назад я надеялся, что смогу принять такое решение благодаря экспертизе. Но медики и баллистики не внесли ясность в дело. Я получил предварительное заключение, в котором говорилось, что направление раневого канала не исключало возможности нанесения раны как собственной, так и посторонней рукой.

— Предположим, что Комиссарова покончила с собой, — сказал Александр. — Ей было сорок лет. Зрелая женщина, а не шестнадцатилетняя свистулька. Что ее вынудило покончить с собой, да еще таким варварским способом? У нее же было все — работа, квартира, друзья, молодой многообещающий любовник.

— Муж.

— Любовник, а точнее — сожитель.

— Муж, Александр.

— Ну хорошо, хорошо, муж, хотя юридически прав я, а морально-этическая сторона данного вопроса весьма спорная.

— Не отвлекайся.

— Так что вынудило? Отсутствие ролей? Сегодня их нет, завтра — есть. Она же получила роль Офелии. Ссора и уход мужа, любовника и сожителя, одним словом, Рахманина? Что он такого сделал? Ну ушел. Ну переспал с другой. Из-за этого убиваться? Не средние же века и даже не девятнадцатый.

Странное чувство я испытывал, думая о смерти Комиссаровой. Она вызывала во мне сострадание, как близкий человек. Что я знал о ней? Очень мало. Но мне казалось, что ее мысли были созвучны моим. Может быть, причина крылась в том, что мне знакомо состояние человека, оказавшегося в тупике, когда опускаются руки, теряешь веру в себя, в свои возможности и становишься бессильным. Перед тобой стена отчуждения, беспросветность. Жизнь кажется бессмысленной. Так было со мной десять лет назад в Тбилиси. Театр отказался от моей пьесы. Газета, в которой я сотрудничал, не опубликовала серию разоблачительных статей, подготовленных мною на свой страх и риск. Но самый страшный удар ждал меня впереди — смерть женщины, которую я безумно любил. Ее убили. Те, кого я разоблачил, рассчитали правильно. Смерть коротка. Куда длиннее, следовательно, мучительнее жизнь с сознанием, что из-за тебя погибла любимая женщина. До сих пор не знаю, как я удержался от самоубийства. Ничего не происходит в один день. Этот день исподволь готовится месяцами, годами, порой целой жизнью. Истоки преступления, — а самоубийство тоже преступление, — всегда в прошлом.