— Напрасно иронизируете, если такой человек сам приехал… — Cергей Сергеевич головой мотнул в сторону Нико.

Вот это и было непонятно. Джо напомнил, как его спрашивали про члена ЦК – не вышло ли какой ошибки? Сергей Сергеевич похлопал его по плечу:

— У нас ошибок не бывает. Ты выбрал социализм, и это пример для всех. Думаешь, мы не знаем, что ты мог укрыться где-нибудь в Италии, остаться в Швеции. А ты понял, что капитализм обречен. Согласен?

— Да, я думаю, что социализм побеждает, — подтвердил Джо.

— Я тебе завидую.

— В чем?

— Ты переходишь из царства врагов в царство друзей, из тьмы в свет. А мы совсем наоборот.

— Да, наверное, — растроганно согласился Джо, прощая и жалея, он чувствовал себя почти счастливым оттого, что его хвалил советский человек, от внимания к нему, от праздника, который устроили в его честь. Среди таких людей ему предстоит жить, приветливых, широких, сердечных…

Сергей Сергеевич что-то сказал Нико, и тот подошел к Джо, нежно взяв его под руку.

— Мы простые люди и мы ценим скромность. Но излишек скромности мешает нашим друзьям. Мы все делаем, чтобы вам было хорошо, не потому, что принимаем вас за какого-то князя. Вы наш гость. Вы пришли к нам, попросили помочь, этого достаточно. Вы даже не сказали нам, что вас преследуют. За вами охотятся агенты ФБР?

— У меня не было прямых доказательств.

— Зачем нам юридические тонкости? У нас в Грузии говорят: “Враг моего врага – мой друг”.

— Я вообще-то поделился своими подозрениями с господином консулом.

— Поделились… — Нико задумчиво посмотрел на консула, тот вытянулся, руки по швам, заговорил по-русски, тяжелая челюсть его подпрыгивала, точно лязгала. Нико удрученно вздохнул. — Вы поделились, а он не поделился… Дорогой Джо, нам с вами надо думать и за себя, и за противника. Американские службы станут вас искать в Москве. А вы будете в Праге, где, как вы считаете, вам нечего делать. И они соответственно так же сочтут. Пока не убедятся, что в Союзе вас нет. Вот когда они угомонятся, тогда можно появиться и в Москве.

Рокочущий низкий голос выстраивал убедительную цепь логических заключений.

— За ваше здоровье! — заключил Нико.

— Чего за него пить, только портить, — сказал Джо. — Сколько, по-вашему, я должен просидеть в Праге?

— Водку пьют разом, — сказал Нико. — Ее опро-ки-ды-ва-ют! Поучитесь у Сергея Сергеевича. Прага – красивый город… Дорогой Джо, как вы думаете, мы для кого-то будем таскать каштаны из огня? Нет уж. — Он весело подмигнул и вдруг перешел на серьезный тон. — Мне товарищи рассказывали про ваше нетерпение. Будьте осторожны. Ваши земляки не постесняются.

И он рассказал с примерами, что американские агенты могут выкрасть, усыпить и доставить нужного им человека в Штаты на самолете, могут просто уничтожить – случайный укол в толпе, авария, угостят кофе, после которого инфаркт или паралич, техника у них отработана. Он не скрывал от Джо своей озабоченности, пугать не хотел, но и остеречь следовало, лучше знать “про наших оппонентов” правду. Что-то сказал он и консулу, и тут же в его руке очутился лист газеты “Фигаро” с заметкой, очерченной красным карандашом, о том, что полиция по ходатайству американского посольства ведет розыски исчезнувшего Джо Берта и допрашивает некую Терезу Рутли, которая подозревается…

Джо покраснел.

— Сволочи, какие сволочи! — Он выпил водку. — Надо телеграфировать.

— Никогда не делайте того, что сразу приходит в голову, — сказал Нико. — Они специально высвистывают вас.

— Но я должен что-то сделать.

Нико молча заходил взад-вперед пружинисто, голова пригнута, руки полусогнуты, как у боксера на ринге.

— Мы дадим телеграмму, только не отсюда, а из Марселя, — сказал он. — Честно говоря, боюсь, боюсь за вашу жизнь. И в Праге тоже. Прага – проходной двор. Но ничего, — он потер руки, — как говорят финны, и у старой лисы голова в кувшине может застрять!

Его нескрываемый азарт игрока и в то же время уверенность действовали успокаивающе. Он пил вино, густо мазал черной икрой сухарики, аппетитно хрустел ими, выяснял, знала ли Тереза, куда он отправился, и не могла ли догадаться из каких-то обмолвок… Была в нем привычная для Джо чисто американская свобода поведения, умение не отвлекаться, не упускать главного. Паспорт заготовлен, осталось вписать фамилию, все будет новое, и год рождения и место рождения, фамилию консул предложил Гендерсон, Джордж Гендерсон из ЮАР, Иоганнесбург.

— Видите, товарищи время не теряли, — примирительно сказал Нико. — Позаботились…

— Почему Иоганнесбург? — удивился Джо.

Сергей Сергеевич объяснил, что с ЮАР отношений нет, проверить будет трудно, вообще край света.

Фамилию Джо отверг. Не понравились ему и Торндайк и Парсонс, он хотел бы нечто поближе, например, Брук, Иосиф Брук.

Сергей Сергеевич скривился, пробормотал что-то, консул тоже сказал что-то по-русски, Джо понял, что тот поддержал его. Нико засмеялся, сказал, что товарищи хотели избавить его от подчеркнутого еврейства, тем более что внешность не ярко выраженная, к тому же откуда евреи в Южной Африке, это как-то не вяжется. Джо успокоил их: во-первых, евреи водятся всюду, во-вторых, “национальность – неотъемлемый признак каждого человека, как определил Сергей Сергеевич, такой же, как половой признак”.

Нико отошел к камину, погрел руки перед огнем, не оборачиваясь проговорил:

— Лучше сделать, как просит Джо, чтобы ему удобно было.

Ночевал он на вилле. Перед сном долго рассматривал паспорт, привыкал. Некий Брук из ЮАР, тридцати лет, рожденный в Иоганнесбурге. Отец – Говард Брук, мать – Ивонна Брук. День рождения – 7 января. Где этот Иоганнесбург, Джо представлял смутно.

Все его прошлое смыто. Он перестал быть американцем, лишился американского гражданства. То есть как бы лишился, потому что внутри он американец, раз он родился в Америке, значит – на всю жизнь американец. Этот никому не ведомый Брук, непутевый сын никому не ведомых эмигрантов…

Синий, пахнувший луком передник матери, в который Джо утыкался мокрым от слез лицом, пальцы ее почесывали ему голову, зарывались в чащобу волос… Кофейник, коричневый, эмалированный, бренчал крышкой, отец надевал золоченые запонки, напевая глупую песенку про корову. У отца был длинный мундштук белой кости, часы, которые он то закладывал, то выкупал, на толстой серебряной цепочке… Ничего из той первой жизни, ни одной самой малости, он не взял с собой в новую жизнь… Даже жалкое шмотье, брошенное в его номере, и то было приобретено здесь, в Хельсинки. Единственный сувенир – оконное стекло с профилем Терезы, за которым он съездил в отель. Пришлось вынуть его из решетчатой рамы ножом – бумага не отклеивалась.

…В отель Джо вырвался со скандалом.

Согласно предписанию он должен был ночевать на вилле, дожидаясь, пока его отвезут в аэропорт. За номер в отеле рассчитаются без него и возьмут вещи по его записочке, где он сообщит, что уезжает в Данию. Если что-то надо в дорогу, купят в универмаге. Пусть даст список – рубашки, носки и прочие принадлежности. Короче, все было предусмотрено. Однако Джо хотел поехать в отель сам. Почему – не объяснял: нужно, и все. Сергей Сергеевич заявил, что это невозможно – по некоторым, мол, сведениям американское посольство в Хельсинки получило шифровку и наводит справки о Джо Берте по всем гостиницам. Не стоит рисковать. Тон становился все более жестким, но Джо упрямо твердил свое.

— Мы за вас отвечаем, — настаивал Сергей Сергеевич. — Мы вас не отпустим.

— Интересно, — сказал Джо, — как это не отпустите? Что же, вы меня силой держать будете? Тогда я ни в какую Прагу не полечу.

— Полетите.

— Посмотрим.

Гнев безрассудный, хмельной ударил ему в голову. Губы пересохли, он стиснул кулаки, готовый сопротивляться. Никто, однако, его не тронул.

Джо спустился по лестнице, надел плащ. Ни дежурный в холле, ни сторож у ворот его не остановили.

Тут мы сталкиваемся с тайной человеческих поступков. Почему человек поступает вопреки, казалось, очевидным своим интересам, обнаруживая упорство, в котором нет ни предчувствия, ни осторожности? Назвать Джо Берта бесстрашным нельзя – для этого он всегда был достаточно расчетлив. Все свои действия просчитывал наперед по всем законам логики, ища оптимальный вариант. Но вдруг все отбрасывалось…