На выставку художника Прохорова

народ валит, как на похороны.

«Не давите!» — кричат помятые,

оператор кричит: «Снимаю!»,

кто умен, кричит: «Непонятно!»,

а дурак кричит: «Понимаю!»

Были: коллекционер Гостаки,

Арлекин Тарелкин с супругой,

блондиночкою упругой,

композитор Башлчк с собакой.

Толкались, как на вокзале.

Прохоров пришел в противогазе.

«Протестует, — восхищаются зрители,

против духоты в вытрезвителе».

Вы помните живопись Прохорова?

Главное в ней — биокраски.

Они расползаются, как рана,

потом на глазах срастаются.

Наивный шпиц композитора

аж впился в центр композиции.

О л о х — жизнь; О л у у — смерть (якутск.).

Прохоров простил болонку:

«Я мыслю тысячелеткой.

Мне плевать на пониманье потомков,

я хочу понимания предков,

чтоб меня постиг, понимающ,

дарующий смысл воспроизводства:

чем больше от себя отнимаешь,

тем более остается».

Тут случилось невероятное.

Гостаки раздал свою коллекцию,

Тарелкин супругу дал товарищу,

Башляк свою мелодию

подарил Бенджамену Бриттену.

Но странно — нем больше освобождалис

богатства их разрастались:

коллекция прибывал

супруга на глазах размножалась

мелодии шли навалом

Но тут труба заиграла.

Заиграла, горя от сполохов,

золотая труба Тарелкина.

Взяв «Охотничье аПеЛго»,

«Нет! — сказал ревнивый Тарелкин. —

Я тебя вызываю, Прохоров!

Мы таим в своем сердце Время,

как в сокровищнице Шираза.

Мы — сужающиеся вселенные,

у тебя ж она — расширяется.

Ты уводишь общество к пропасти,

ты нас всех растворишь друг в друге.

Я тебя вызываю, Прохоров,

за поруганную супругу!»

Начал дуть трубадур трактирный,

начал нагнетать атмосферу,

посрывало со стен картины,

унесло их в иные сферы.

«Подражатель Тулуз-Лотрекин,

отучу тебя от автографов».

«Да!» — сказал ревнивый Тарелкин.

«Нет», — лениво ответил Прохоров

и ударил Тарелкина по уху.

Бой Охотника и Художника,

перед бабой и небесами!

Визг собак, ножей и подножек.

У обоих разряд по самбе.

Чем окончится поединок?

Но этаж обвалился с грохотом,

и с небес какой-то скотина,

подражая печному гулу,

проорал: «Побратим мой Прохоров,

я — Дима!»

И добавил: «Олохолуу!»

Больше не видели побратимов.

11 .ГОЛОС

Раздайте себя немедля,

даруя или простивши,

единственный рубль имея,

отдайте другому тышу!

Вовеки не загнивает

вода в дающих колодцал.

Чем больше от сердца отрываешь,

тем больше в нем остается.

Так мать — хоть своих орава —

чужое берет сиротство,

чем больше от сердца отрываешь,

тем больше в нем остается.

Люблю перестук товарный

российского разноверстья —

сколько от себя оторвали,

сколько еще остается!

Какое самозабвенье

в воздухе над покосами,

май будто сердцебиенье,

особенно — над погостами.

Под крышей, как над стремниной,

живешь ты бедней стрижихи,

но сердце твое стремительное

других утешает в жизни...

Пекущийся о народе,

раздай гонорар редчайший,

и станешь моложе вроде,

и сразу вдруг полегчает.

Бессмертие, милый Фауст,

простое до идиотства —

чем больше от сердца отрываешь,

тем больше жить остаешься.

Вознесенский

— 161

Раб РОСТА или Есенин

не стали самоубийцами,

их щедрость — как воскресение,

звенит над себялюбивцами.

Нищему нет пожарищ.

Беда и победа — сестры.

Чем больше от сердца отрываешь,

тем больше ему достается.

ЭПИЛОГ

Почему онемела комиссия,

вскрыв мамонтово захоронение?

Там в мерзлоте коричневой

севернее Тюмени

спят Прохоров и Тарелкин,

друг друга обняв, как грелки.

Мамонты-бедолаги,

веры последней дети...

Попробуйте их, собаки

новых тысячелетий.

ХОББИ СВЕТА

Я сплю на чужих кроватях,

сижу на чужих стульях,

порой одет в привозное,

ставлю свои книги на чужие стеллажи —

но свет

должен быть

собственного производства.

Поэтому я делаю витражи.

Уважаю продукцию ГУМа и Пассажа,

но крылья за моей спиной

работают, как ветряки.

Свет не может быть купленным

или продажным.

Поэтому я делаю витражи.

Я прутья свариваю электросваркой.

В наших магазинах не достать сырья.

Я нашел тебя на свалке.

Но я заставлю тебя сиять.

165

чуть выпив,

шел популярней, чем Пеле,

носил гитару на плече,

как пару нимбов.

(Один для матери — большой,

золотенький,

под ним для мальчика — меньшой...)

Володька!

За этот голос с хрипотцой,

дрожь сводит

отравленная хлеб-соль

мелодий,

купил в валютке шарф цветной,

да не походишь.

Спи, русской песни крепостной,

свободен.

О златоустом блатаре

рыдай, Россия.

Какое время на дворе —

таков мессия.

Но в Склифосовке филиал

Евангелия.

И Воскрешающий сказал:

«Закрыть едальники!»

Твоею песенкой ревя

под маскою,

врачи произвели реа-

нимацию.

Ввернули серые твои,

как в новоселье.

Сказали: «Топай. Чти ГАИ.

Пой веселее».

Вернулась снова жизнь в тебя.

И ты, отудобев,

нам всем сказал: «Вы все — туда.

А я — оттуда!..»

Гремите, оркестры,

козыри — крести.

Высоцкий воскресе.

Воистину воскресе!

1980

ФИАЛКИ

А. Райкину

Боги имеют хобби,

бык подкатил к Европе.

Пару веков спустя

голубь родил Христа.

Кто же сейчас в утробе?

Молится Фишер Бобби.

Вертинские вяжут (обе).

У Джоконды улыбка портнишки,

чтоб булавки во рту сжимать.

Любитель гвоздик и флоксов

в Майданеке сжег лолглобуса.

Нищий любит сберкнижки

коллекционировать!

Миров — как песчинок в Гоби!

Как ни крути умишком,

мы видим лишь божьи хобби,

нам Главного не познать.

Боги имеют слабости.

Славный хочет бесславности.

Бесславный хлопочет: «Ой бы,

мне бы такое хобби!»

Боги желают кесарева,

кесарю нужно богово.

Бунтарь в министерском кресле,

монашка зубрит Набокова.

А вера в руках у бойкого.

Боги имеют баки —

висят на башке пускай,

как ручка под верхним баком,

воду чтобы спускать.

Не дергайте их, однако.

Но что-то ведь есть в основе?

Зачем в золотом ознобе

ниспосланное с высот

аистовое хобби

женскую душу жмет?

У бога ответов много,

но главный: «Идите к богу!.. »

...Боги имеют хобби —

уставши миры вращать,

с лейкой, в садовой робе

фиалки выращивать!

А фиалки имеют хобби

выращивать в людях грусть.

Мужчины стыдятся скорби,

поэтому отшучусь.

«Зачем вас распяли, дядя?!» —

«Чтоб в прятки водить, дитя.

Люблю сквозь ладонь подглядывать

в дырочку от гвоздя».

КУМИР

Великий хоккеист работает могильщиком.

Ах, водка-матушка,

ищи меня на дне...

Когда он в телевизорах

магичествовал,

убийства прекращались по стране.

Он был капризный принц

Олимпа и Сабены,

а после тридцати

он так застрессовал

наедине с забвеньем —

не дай вам бог перенести!

Он понял что-то

выше травм и грамот.

Над ямой он обтер

бутылку и батон.

Познал бы истину,

когда б работал Гамлет

сначала Йориком, могильщиком — потом.

«Ляжем — сравняемся», —

он говорил девчатам.

«Ляжем — сравняемся», —

он оборвет меня.

Не в голубой конек —

в глубинную лопату