И только в любви женщина была тогда человеком, только в любви рыцарь относился к ней как к Женщине, к личности. Поэтому трубадуры, которые воспевали любовь-преклонение, восставали тем самым против мертвящей власти сословных обычаев. Их гимны любви были страстной мечтой об идеальных и человечных отношениях между людьми. Рыцарская любовь была любовью-утопией, любовью-мечтой, и она была как бы протестом чувства против цепей, в которые тогдашние нравы заковали человека.

Обожествляя женщину, на ее образ накладывали тем самым представление именно о высших человеческих свойствах — красоте, прелести, доброте, грации, уме. Когда-то вознесенные в небеса, эти представления стали теперь возвращаться на землю, меняя самосознание человека, обогащая его в своих глазах.

В рыцарской любви женщина начинает измеряться мерами самых высоких идеалов, которые к тому времени создало человечество. Впрочем, в женщине почиталось тогда не все человеческое, а только то, что было ближе к божественному — ее духовная красота, часто отделенная от ее земной, телесной красоты. Рыцарскую любовь делали здесь половинной, платонически однобокой тогдашние церковные взгляды.

Но до этого обожествлялись, то есть наделялись высшими человеческими ценностями, только земные боги — духовные и светские иерархи. Теперь обожествляется — то есть очеловечивается — женщина, именно как женщина, как человек.

Религиозно-иерархическое обожествление женщины передавало в формах своего времени новое, только что рождающееся и именно человеческое отношение к ней.

Это обожествление было мостиком на пути к гуманизму, который начал вызревать в конце средних веков и появился на свет в эпоху Возрождения. Так любовь людей из привилегированного слоя рождала в жизни островки человечнейших отношений, прокладывала путь высшим идеалам человечности.

Двоякие перемены в нынешней психологии.

Два русла влияний.

В наше время во всех пластах земной жизни идут перевороты — идут с болью, с кровью. В последнюю треть века во многих странах разразился невиданный в истории кризис всех сторон личной жизни — взрыв разводов и одиночества, спад рождений, подъем воспитательных тягот.

«Что-то неладное творится сейчас с любовью. В книгах, особенно в старых, возвышенные чувства, да еще какие — огонь, пламя! А в жизни — так, огонек от спички, погорит год или два и погаснет. В одной книге я прочитала: жизнь без любви — мертвая жизнь, люди без любви — живые трупы. У меня много замужних подруг, у которых быстро прошла любовь и которые живут мертвой жизнью. Неужели ничем нельзя помочь нам?» (Марина Ш., Горький, июнь, 1977).

«Во время моей молодости, до войны, и любили-то не так, девушки были неприступней, имели свою гордость. Пока ребята добьются от нас симпатии, столько души затратят, что она вся распылается — не погасишь.

Сейчас всё на скоростях — на танцы два раза сбегали — да в загс. Сердце не успевает об сердце разогреться, душа к душе привязаться. А только сошлись — в раздоры: чей верх, кто свое «я» выше поставит. А от раздора до развода — как от танцулек до загса. Сошлись на скоростях, без особой радости, разошлись на скоростях, без особого горя. От таких скоростей чувству вырасти некогда, потому и любовь обмелела». (Анна Степановна С., Лукояново, Горьковская область, октябрь, 1975).

«Не связан ли упадок чувств с социализмом, с коллективным образом жизни? Живем в обществе с большими массами людей общаемся, меньше чувств уделяем одному человеку». (Московский инженерно-физический институт, октябрь, 1986).

Что происходит сейчас с любовью? Как меняется она в наш век крутых перемен?

Нынешние социальные влияния на личную жизнь идут как бы по двум руслам. Первое русло — влияние базовых принципов, на которых стоит общество; второе — влияние нового уклада будней, который создается нынешними переворотами в человечестве: угасанием патриархата, рождением новой семьи, ростом городов (урбанизацией), научно-технической революцией и сидячей цивилизацией.

Базовые принципы коллективистского общества благоприятны для любви. Умирание собственничества, угасание женского неравенства, рождение нового гуманизма, углубление духовной культуры — все это делает почву для любви более плодородной. Коллективистские принципы тяготеют к человечным отношениям между людьми, в идеале, в пределе — к уважению чужих интересов, как собственных, отношению к другим людям, как к себе самому. У них есть тут родство с психологической основой любви и семьи, и это родство благоприятствует личной жизни.

Впрочем, как все мы, наверно, понимаем, на деле эти принципы влияют ровно настолько, насколько они правят будничной жизнью; их практическое влияние равно глубине их укорененности в будни. А тут, как известно, и в 30—40-е годы, и в последние десятилетия царили режущие противоречия: пружины социалистических принципов перемежались с чужеродными пружинами, не социалистическими и антисоциалистическими — бюрократической авторитарностью, антидемократизмом, рвачеством начальствующих и подчиненных, нравственным соглашательством и перерождением…

«Мы привыкли за истекшие годы… к тому, что вообще не отвечает принципам социализма», — говорил М. С. Горбачев. — «Провозглашение демократических принципов на словах и авторитарность на деле, трибунные заклинания о народовластии, но волюнтаризм и субъективизм на практике, говорильня о демократических институтах и реальное попрание норм социалистического образа жизни… — все это… укоренилось в жизни общества. Расплата за такие методы… — …отчуждение человека труда от общественной собственности и управления»[38].

Казарменный, государственный социализм был негуманен, он строился на отчуждении человека от власти и собственности, от права быть сохозяином своего труда, быта, гражданской жизни — то есть от права быть человеком, а не винтиком социальной машины. А это гасило в людях лучшие силы души, рикошетом калечило личные чувства и семейную жизнь. Сейчас здесь начались крутые перевороты, но нужны долгие годы, чтобы избавить от враждебных пружин наши души и наши будни.

Откуда «семьебоязнь»?

В 30-е годы Зощенко писал о бедах семьи: «То, знаете ли, обман наблюдается, то ссора и завируха, то муж вашей любовницы круглый дурак, то жена у вас попадается такая, что, как говорится, унеси ты мое горе…» Завидуем, говорил он, тем будущим, вполне перевоспитанным людям, которые станут жить через 50 лет. «Вот уж эти, черт возьми, возьмут свое. Вот они не будут разбазаривать свое время на разную чепуху — на всякие крики, скандалы…»

Что же через 50 лет?

«Мы поженились, и то, о чем я никогда не задумывалась, все проблемы, заботы — всё вдруг встало передо мной в увеличенном размере. Мы живем с мамой, сестрой и ее 5-летней дочкой в двухкомнатной квартире. Жить буквально негде, а скоро будет еще теснее — мы с Русланом ждем ребенка…

Но главное — наши отношения. Мы стали чаще и чаще ругаться, а значит, и не понимать друг друга. Так, вроде все по мелочам, оба отстаиваем свое самолюбие, но ведь боль, обида-то остается… Я не понимаю, почему так! Ведь мы же любим друг друга! Что-то не то, не то, а что — я не знаю… Я и в себе-то не могу разобраться, я сама, конечно, во многом не права, но как все это исправить? Что у нас будет, что нас ждет?» (Елена Б., Кострома, 1984).

«У жены уже давно нервы наружу, и чуть что не по ней — скандал. Домой идешь через силу, это вот и толкает многих на выпивку» (Загорск, электромеханический завод, февраль, 1988).

«Почему женщина несет двойную нагрузку — на работе и дома? Не задумывались ли вы, что после 14-часовой работы никакие курсы о половой жизни не помогут?» (Новосибирск, июнь, 1980).

И вот уже на встрече в библиотечном техникуме девушки говорят:

— Не хотим замуж, боимся, будет, как у родителей… А неделю спустя юноша с болью говорит на свадьбе сестры: — Боюсь жениться, не хочу, как родители. А еще через день на беседе с семиклассниками — записка-крик: «Не хочу жениться!!!» — и три восклицательных знака…