Откуда такая «семьебоязнь»? И почему в семье бушуют сейчас кризисы, какие и не снились в зощенковские времена?

Каждый год у нас женятся 2,7–2,8 миллионов пар, и каждый год разводится 940–950 тысяч пар. Во вторую половину века страну поразил неслыханный «взрыв разводов»: на 92 миллиона свадеб, сыгранных в эти годы, выпал 21 миллион разводов[39]. Развелось больше 40 миллионов человек — целая страна разведенных.

У нас, кстати, думают, что разводы — главная беда семьи; но часто это совсем не беда, а избавление от беды — от враждебности, неприязни, обмана, которые отравляют домашнюю жизнь.

До недавних пор у нас каждый год рушилось из-за пьянства 300–400 тысяч семей. Два-три года назад пьянство вызывало в некоторых городах половину разводов: 3/10 разводов — пьянство мужа, еще 2/10 — плод эмансипации — пьянство жены. Развод здесь — хирургическая операция, которая отсекает больное, чтобы спасти остальное.

Право на развод — это право на исправление ошибки в выборе спутника жизни, право на новый поиск личного счастья. Это одно из главных демократических прав человека, одно из основных массовых завоеваний эпохи. Разводы, видимо, будут всегда, даже в самом идеальном обществе, только, наверно, их размах будет не такой эпидемический.

Многие, видимо, понимают, что развод двояк, что он и спасает людей, и несет им тяжелые душевные раны. Но что тяжелее ранит душу — горе разрыва или горе от жизни вместе?

Все мы, конечно, знаем, что бывает и то, и другое. Есть два вида разводов: эгоистические, недобрые, с заботой больше о себе; и вынужденные, выстраданные, защитные, которые рвут цепь несчастья и облегчают людям жизнь.

Беда, видимо, не в разводах самих по себе, а в их причинах — в том зле, которое разобщает людей, делает их несчастными друг с другом. Лучше станут люди — лучше станет жизнь — меньше будет и раздоров[40].

Но самое главное в другом. Те 930–950 тысяч пар, которые расходятся каждый год, — это меньше полутора процентов супружеских пар страны (всего их около 60 миллионов). А по самым осторожным, самым перестраховочным подсчетам у нас раз в 10–15 больше несчастных, неудачных браков — 10–15 миллионов пар. (Точная цифра их неизвестна — здесь лежит крупный изъян социальных исследований.)

Значит, распадается лишь одна из 10–15 несчастных пар, а остальные — то есть 10–15 миллионов — закостенели в своем несчастье, тянут горькую лямку супружества. Эта беда, наверно, вдесятеро страшнее разводов.

А есть еще полубеда — полуудачные-полунеудачные браки: их в разных местах от трети по половины всех браков, то есть 20–30 миллионов. А «взрыв одиночества»? Холостяков и незамужних («узников свободы», как их называют) у нас невиданно много: 20 миллионов до 40 лет и столько же старше; каждый четвертый-пятый взрослый одинок… А материнские семьи — семьи без мужчин, в которых женщина одна, надрываясь, растит детей? Их тоже много, как никогда — 8–9 миллионов, каждая седьмая-восьмая семья…

«Кого же больше — благополучных или неблагополучных семей? У нас, судя по знакомым (цех, друзья, соседи) благополучных гораздо меньше. А как по стране?» (Куйбышев, ДК авиазавода, апрель, 1980).

Судить об этом можно лишь примерно, так как исследования велись тут урывками. В нормальных семьях — там, где у жены и мужа, у детей и родителей хорошие отношения, — живет сейчас примерно треть взрослых — около 60 миллионов. (Причем возможно, что большинство таких семей — молодые, те, в которых отношения еще не успели испортиться). Две трети — 120 миллионов — живут или в полуудачных, или в неудачных, или в неполных семьях, или совсем без семьи. Две трети не добираются до обычной, естественной нормы домашней жизни, и это просто-таки кричит о провалах сегодняшней семейной культуры, об изъянах в ее главных устоях.

В такие же океаны бедствий попала семья почти во всех развитых странах мира. Взрыв разводов и одиночества, лавины семейных несчастий и недобрых нравов — все это поразило, как землетрясение, индустриально-городскую цивилизацию. Еще никогда в истории человечества не было такого глубокого и острого семейного кризиса…

Смена устоев.

«Традиционная семья — пожизненный союз мужа и жены — разрушается во всем мире. Может быть, семья вообще начала умирать, и это естественно и неизбежно? Разве счастье возможно только в семье?» (Красноярск, пединститут, октябрь, 1982).

В личной жизни идут сейчас разительные перевороты — отголоски громадных сдвигов истории. Сегодняшние семейные кризисы рождены и небывалыми противоречиями жизни, и тем, что мы из рук вон плохо разрешали их. Много лет здесь процветали мелкокалиберные полуслова, поверхностные псевдоисследования, робкие поиски болезней и лекарств от них. И чтобы наладить положение, надо увидеть все корни кризисов, найти все выходы из них.

Первый такой корень — общее положение человека в социальной жизни. Уже говорилось, что почти 60 лет, с конца двадцатых и до середины восьмидесятых годов, у нас царило отчуждение человека от власти и собственности, от управления своей жизнью.

Человек в авторитарно-бюрократической системе был бесправен, система подавляла в нем личность, самостоятельность, душевность. Она растила массовое потворство антинравственному и эгоистическому поведению — в труде и быту, в гражданской и личной жизни. Все это искривляло души у десятков миллионов людей, рождало в них едкое чувство неполноценности, вспышки эгоизма, болезненные вывихи потребностей.

Резко повлияла на семью гигантская революция во всех отношениях мужчины и женщины, во всех их жизненных ролях — экономических и домашних, социальных и сексуальных. Она в корне переменила их стратегическое положение в обществе и в семье. На смену социально-экономической зависимости женщин от мужчин (которая, кстати, связывала их прочнейшими нитями несвободы) идут куда более сложные отношения обоюдной свободы и независимости.

Умирает патриархат («главенство отцов»), рождается биархат (главенство обоих полов) — совершенно новый вид общества, новый уклад всех женско-мужских отношений. Возможно, биархатная революция — это один из главных мостиков к будущей цивилизации единого и равного человечества. Но шаги к этой цивилизации, которые тут делаются, мы делаем неумело, плохо.

Мужчины и женщины выбиты из привычной для них тысячелетней колеи, они выстрадывают совершенно новые отношения, ищут себя в новых ролях — причем вслепую, на ощупь, потому что им слабо помогает общество, наука.

И еще один переворот рождает в личной жизни тяжелые кризисы. Умирает ли семья? По-моему, умирает один вид семьи, который царил в нашей жизни десятки веков, — умирает со всей своей великой культурой, нравами, всем укладом домашних отношений. На смену ему идет новый вид человеческой семьи, новый уклад семейных отношений.

Старая семья была сначала экономической, а потом душевной ячейкой, муж и жена были нужны друг другу сначала как помощники в устройстве быта и выращивании детей, и только потом — как люди. Психологические отношения подчинялись в этой семье материальным.

Сейчас они все заметнее выходят на первое место. Идет переход от семьи — материально-психологической ячейки к семье — психологически-материальному союзу. Семейные устои как бы рокируются — душевные устои постепенно перенимают главенство у материальных.

Старая семья больше насыщала базовые нужды людей — житейские, половые, эмоциональные. Нынешнему человеку нужно, чтобы семья насыщала и более высокие его запросы — психологические, нравственные, умственные.

У семьи появляется новая обязанность, которой не было никогда в истории, — обязанность насыщать и наши базовые, и наши высшие душевные запросы. А чем сложнее потребность, тем труднее ее насытить. Это невероятно повышает наши внутренние требования друг к другу, ставит миллионы людей в небывало трудное положение.

Старую семью больше скрепляли внешние узы — экономические, социальные, религиозные. Сейчас рядом с ними все больше встают внутренние узы, гораздо более хрупкие — чувства людей, их сознание, совместимость, родительский долг. Старые устои семьи слабеют, новые набирают силу с опозданием, и это междуцарствие устоев резко усиливает нестойкость семьи…