— На, — сказал Иван.

Мальчишка презрительно усмехнулся и выбил пирог из руки.

— Ты чего? — опешил Иван.

— Уйди, гад, — медленно растягивая слова, проговорил мальчишка. — Подачек не беру. Понял? Своим трудом живу.

— Так я же по-хорошему, — пробормотал Иван.

— Уйди, говорю, — зло повторил мальчишка и вдруг ударил Ивана под ложечку.

У Ванюшки захватило дыхание и помутнело в глазах. Он согнулся, схватившись за живот, и услышал, как злорадно смеется мальчишка. И тогда, через силу, не помня себя, Иван бросился на задиру. Они сцепились, упали, со злостью били друг друга, катались по песку, сцепившись, как звереныши. Наконец Иван изловчился, подмял своего противника, сел на него:

— Будешь? Говори, будешь?

Мальчишка пытался увернуться, вертел головой во все стороны. Потом обмер и затих. И тут Иван увидел, как из его глаз покатились слезы.

— Чего ты? — растерялся Иван. — Больно, да?

— Уйди, — с ненавистью проговорил мальчишка.

— Ты же сам первый… Ну чего ты? Ну, на, ударь меня, хочешь? Ну бей! — Иван посмотрел по сторонам и увидел кусок пирога, валявшийся в песке. Он взял его, сдул песок и протянул мальчишке: — На, ешь.

Тот вдруг схватил пирог и жадно принялся есть.

— Тебя как зовут? — спросил Иван.

— Павел Кошелев, — быстро уминая пирог, проговорил паренек. — А ты здорово дерешься, — добавил он. — Но, если бы я не голодный, ни за что бы тебе не повалить меня.

— Ты сильный, — согласился Иван.

— Правда? — обрадовался Павел.

— А ты откуда?

— Ниоткуда, — беспечно ответил Павел. — Сам по себе. Эх, сейчас еще бы пирога.

— Пойдем ко мне, мамка накормит.

— А ты не врешь?

— Пойдем, пойдем.

Александра Дмитриевна, мать Ивана, не проявила особой радости, когда сын привел домой грязного оборванца и попросил накормить. Она, конечно, собрала им поесть, потом заставила нежданного пришельца помыться и дала ему почти новую сыновью одежду. Но весь ее вид говорил: и самим нелегко, а тут еще один рот. Кошелев, конечно, это хорошо понял. И рано утром его в доме не оказалось, как не оказалось и его лохмотьев, которые собирались сжечь. Штаны и рубаха Ивана лежали на сундуке.

Он появился возле двора Цыганковых недели через две. Когда Цыганков вышел за изгородь, Кошелев тихо свистнул и, не поздоровавшись, буркнул: «Жрать хочу». Иван без лишних расспросов метнулся за едой к хате, но тут Пашку схватили руки матери Ивана. Она молча ввела его в дом, подвинула миску с борщом и коротко сказала: «Ешь».

Пашка жадно глотал и только после второй порции отодвинул тарелку.

— Спасибо!

— На здоровье, — ласково ответил ему чей-то голос. Тут только Кошелев увидел в доме Цыганковых старушку, к которой он вчера забрался в сад. Забрался, наелся фруктов и заснул. Проснулся, а возле него сидит старушка.

— Ты, бабушка, чья же? — полюбопытствовал Пашка.

— Это мне тебя надо спросить. Хозяйка-то все-таки я здесь.

Не любил Пашка хозяев, хотел быстро смыться, но старушка была на вид добрая, и Павел решил не убегать.

— Ты откуда сам-то? — не дождавшись ответа, спросила старушка.

Пашка опять промолчал. Не хотелось рассказывать чужому человеку, что сбежал из детского дома, где жилось ему совсем неплохо, и убежал только потому, что решили они с дружком попутешествовать. Дружок вскоре вернулся, а Пашка не захотел — гордость помешала.

— Ну, не хочешь — не отвечай.

И вот сейчас она здесь. Видно, не узнала. А может, и узнала — какая разница.

— Ишь, как проголодался! — ласково заметила она. — Откуда он, Дмитриевна?

— Бог его знает, Ильинична. Приблудный. Один раз был — не понравилось, удрал. Теперь снова заявился. Видно, чует, где добрые души.

— Внучек, — обратилась к Кошелеву Ильинична, — а ко мне жить пойдешь? Одна я, старая. Прокормлю тебя как-нибудь.

Сытого Пашку после бессонных ночей, когда он старался раздобыть пропитание на чужих огородах, разморило. Он не то всхлипнул, не то хмыкнул что-то и, чувствуя, что попал к добрым людям, покорно дал увести себя на лежанку. А утром, едва проснувшись, снова увидел над собой ласковые глаза Ильиничны.

Так и прижился Пашка у одинокой старушки. Вскоре он стал полноправным участником всех проделок ватаги ребятишек, которыми командовал Цыганков. Нередко соседи жаловались Ильиничне на ее питомца, она строго отчитывала его; Пашка утихал, но ненадолго — опять принимался за прежнее озорство.

— Да выпори ты его хоть разок, Ильинична, чего с ним церемониться? Задай ему как следует, — советовали старухе. Но та качала головой: грех обижать сироту, снова увещевала Кошелева, и опять все повторялось сначала.

Когда Кошелев подрос, он стал учеником слесаря в плавмастерских. Свой небольшой заработок целиком отдавал Ильиничне, и та не могла нарадоваться, тем более, что и озорничать Пашка стал гораздо меньше: организатор компании Иван Цыганков уехал в ремесленное…

И вот теперь они снова встретились. Но что привело сюда Пашку, как он очутился здесь?

Синицын несколько раз подходил к уединившимся дружкам и торопил Ивана: «На завтрак пора», но тот отмахивался: «Не мешай».

А Кошелев рассказывал:

— Я больше не мог. До фронта рукой подать, а мы в этих мастерских черт знает чем занимаемся — болтики, гаечки… Пошел в райвоенкомат, а там и разговаривать не хотят: когда понадобишься, сказали, сами тебя позовем. А я, отвечаю, к областному начальству поеду. Смеются: попробуй, мол. И попробую, говорю. И вот, как видишь, приехал… Ну, что же ты молчишь? Сам-то как думаешь?

— И я пробовал, — сознался Иван. — Не получилось.

Синицын принес в котелке порцию каши и с обиженным видом сунул Цыганкову.

— Принеси вторую ложку, — распорядился тот. — Пашка тоже позавтракает.

Петька шмыгнул носом и нехотя пошел. Минут через десять он появился с ложкой и еще одним котелком.

— Еле выпросил у повара, — пояснил он, — а то ведь разве хватит на двоих одной порции.

— Это ты — правильно, — похвалил Иван.

Договорились, что Кошелев пока поспит на койке Цыганкова (всю ночь Павел добирался до города), а после работы они обязательно побеседуют обо всем подробно.

Перед самым концом смены Иван вспомнил, что в этот вечер договорился встретиться с Валей. «Поеду вместе с Пашкой», — решил он. Синицына на такую встречу никогда бы не пригласил: начнутся потом улыбочки-ужимочки…

Валя сидела на скамейке возле дома и посматривала в сторону трамвайной остановки.

Зашипев, вагон остановился на площади. Из него вышли Цыганков и с ним еще кто-то.

«Синицын, — подумала Валя. — А он зачем?» Но спутником Цыганкова оказался не Синицын.

— Знакомься, Валя, — сказал Иван. — Это Паша Кошелев, я тебе о нем рассказывал.

Кошелев неуклюже протянул руку, глянул на девушку исподлобья и буркнул: «Очень приятно».

Они посидели немного на скамейке, а потом Валя пригласила:

— Пойдемте к нам. Заодно и с папой познакомитесь, — добавила она, глянув на Ивана.

Теперь, когда с ним был верный Пашка, Цыганков отважился на это.

Дверь открыл сухой сутулый старик, одетый по-домашнему — в сиреневую трикотажную рубашку, старенькие брюки и шлепанцы на босу ногу. Он оглядел ребят сквозь очки в простой железной оправе и сказал, пожимая твердой горячей ладонью руку Цыганкова:

— Ну, здравствуй, Ваня. Вот и познакомились. А то Валюша все щебечет: Ваня Цыганков сказал то, Ваня сказал другое, а какой он, этот авторитетный Ваня, не знаю.

Он повернулся к Кошелеву:

— А ты, значит, его друг? Павел? Отлично, рад тебе. Вы меня, ребята, извините, я прилягу, прихворнул что-то. А вы садитесь поближе, вот сюда, рассказывайте, как живете, что интересного в вашей молодой жизни.

— Да о чем рассказывать, Кузьма Петрович? Жизнь известная, работаем…