— Ты арестован военной полицией и будешь за­держан до установления личности и вьыснения, чем ты, черт тебя побери, занимался там, где попался на­шим парням, — ответил Хиттнер.

— Я никому не попадался. Я просто оказался в их вертолете.

— Наверно, это была твоя ошибка.

— Это смотря с какой стороны посмотреть.

— Во всяком случае, пока на тебя распространя­ется весь свод законов о правах личности, но даже не представляю, какую пользу ты сможешь из этого из­влечь. А, да, тебя будут кормить и не заставят рабо­тать, вот, собственно, и все, счастливчик, добро по­жаловать в чистилище. Давай раздевайся.

— Зачем?

— Я обыщу твое барахло на предмет оружия и нар­котиков.

Пока Ставр раздевался, Хиттнер достал из ящика канцелярского стола регистрационный журнал, дак­тилоскопический бланк и железную коробочку с типо­графской краской. Корявым почерком вписал псев­доним Ставра в регистрационный журнал, на страни­цах которого было полно кличек на всех европейских языках, и снял отпечатки пальцев. Хиттнер обыскал и вернул Ставру его одежду, затем он послал одного

из своих подчиненных за человеком, который должен был сфотографировать нового «клиента». Но фотогра­фа так и не смогли привести в дееспособное состоя­ние.

— Ну и черт с ним, — решил Хиттнер, — пусть дрыхнет. Если его даже удастся поднять, негодяй мор­ду от жопы не отличит. Ну все, иди пока. Охранник Купер покажет тебе твое место.

Над каньоном висел Южный Крест. Два прожек­тора освещали плац, на котором здоровые парни дра­ли глотки и пытались переломать друг другу ребра, играя в американский футбол.

Показывая дорогу, охранник шел впереди, безрас­судно оставляя пленника за спиной. Ставр подумал, что на месте этого Купера он не оставил бы у себя за спиной самого опасного на этом континенте хищни­ка — белого человека.

Когда они проходили под железной фермой, на которой висел прожектор, Ставр услышал странный сухой треск над головой, что-то захрустело под подо­швами ботинок. Подняв голову, он увидел, что в луче прожектора кружится плотная стая крупных насеко­мых, их жесткие крылья и издавали этот характерный треск. Обжигаясь о раскаленное стекло прожектора, насекомые падали, как сухие листья. Ставр, пожалуй, слишком нервно стряхнул несколько полудохлых тва­рей, зацепившихся когтистыми лапками за его воло­сы и куртку. После истории с мухами, разъевшими и загадившими ему раны, он возненавидел мелкую ле­тающую сволочь.

Судя по расположению и виду плоских железобе­тонных строений, раньше здесь была мелкая военная база. Барак, в который Ставр вошел следом за охран­ником, внутри представлял собой обычную казарму. Короткий коридор привел в нищее казенное помеще­ние, обозначенное как жилое рядами армейских коек. Под низким грязным потолком на крысиных хвостах проводки болталось несколько тусклых от слабого на­кала и пыли лампочек, высвечивавших только проход между койками.

С заходом солнца обитатели лагеря выползали из душной казармы, под крышей которой они отлежи­вались весь долгий, невыносимо жаркий день, поэто­му сейчас в помещении никого не было. Охранник по­казал Ставру на одну из свободных коек и ушел.

Через затянутые москитной сеткой окна и гулкие стены в казарму проникал бешеный рев и свист игро­ков и болельщиков, доносившийся с плаца. Но Ставр решил туда не ходить. Он считал, что не имеет смыс­ла знакомиться с товарищами по несчастью, потому что завтра же он постарается удрать из этого заведе­ния. А раз он не намерен здесь оставаться, то чем мень­ше людей его увидят, тем больше шансов не нарвать­ся на неприятности. Он предпочел использовать ночь для отдыха, а не для драки.

На железной койке лежал тощий грязный матрас, подушка под стать и тонкое грубое одеяло. Ставр лег, не раздеваясь, не только от отвращения к грязной по­стели, но и полагая, что если ему все-таки придется драться, то заниматься этим удобней в штанах, чем без штанов.

На следующий день, разбуженный сигналом к подъему, Ставр открыл глаза, увидел дневной свет, с трудом просачивающийся сквозь плотную сетку на окнах, и удивился, что ночь прошла без происше­ствий.

Он поднялся и, не обращая ни на кого внимания, пошел к выходу.

При дневном освещении вся убогость и прокля-тость этого места предстала во всей своей очевиднос­ти. Гранитный фундамент плато покрывал тощий слой бесплодной глины, смешанной с крупным йеском. От жары он спекся в кору, по прочности не уступающую асфальту. Казарма, столовая и административное зда­ние образовывали каре, в котором был замкнут сухой и пыльный плац. Разрисованные похабными картин­ками и надписями на разных языках, стены казармы и столовой служили скрижалями, на которых утверж­дали себя непримиримость и дерзость духа, гнусность и низменность воображения.

Увидев колонку артезианской скважины, Ставр направился к ней, предвкушая удовольствие облить­ся холодной водой. Но он понимал, что в этом про­клятом месте, где от зноя глина спеклась в асфальт, скважина — одна из самых напряженных точек. По­этому Ставр не спешил и готов был продемонстриро­вать вежливость и прочие хорошие манеры тем ста­рожилам лагеря, которые уже подтянулись к колон­ке. Среди них он заметил здорового парня, похожего на кинотипаж головореза из американской морской пехоты: мощный, при этом стройный корпус и пра­вильной арийской формы голова с бритым затылком и висками. Издали он даже напоминал Шуракена, собственно, поэтому Ставр и выделил его среди дру­гих, а вовсе не потому; что он был здоровый, натрени­рованный кусок мяса.  Но когда они сошлись у колонки, Ставр почувствовал, что в парне нет ни великоду­шия, ни спокойного дружелюбия Шуракена. Особен­но его насторожили маленькие хрящеватые уши, слишком плотно, как у бультерьера, прижатые к че­репу. Ничего случайного во внешности человека не бывает, эта черта могла быть знаком, предупреждаю­щим о соответствующих свойствах натуры обладате­ля бультерьерных ушей — например, тупой и упорной злобности.

Однако парень первый приветствовал новичка, и Ставр засчитал это в его пользу.

— Здесь меня зовут Буффало, потому что я один из них, — сказал парень и, согнув в локте руку, проде­монстрировал наколку на мощно взбугрившемся под загорелой шкурой бицепсе.

Очевидно, наколка удостоверяла его принадлеж­ность к некоему военизированному сообществу.

— О'кей, я понял, — ответил Ставр, он обозначил свою лояльность улыбкой и прямым, ненапряженным взглядом, хотя понятия не имел, кто такие «буффало». — Я Ставр.

Буффало стянул с себя майку и, показав на рычаг колонки, небрежно сказал:

— Покачай-ка, приятель, я умоюсь.

Ставр не усмотрел ничего оскорбительного в его просьбе. Почему нет?

Он взялся за рычаг, но вдруг, как когда-то на гор­ной дороге спинным мозгом почувствовал мину, так сейчас у него возникло вполне отчетливое чувство, что он ошибся, сделав это. Не нажимая на рычаг, Ставр повернул голову и внимательно посмотрел на лица не­скольких арестантов, собравшихся возле колонки.

Среди прочих лиц его взгляд выхватил одну очень не­приятную, худую, давно не бритую физиономию. Глаза мигнули, но уже не успели скрыть выражения отча­янного ожидания: «Ну давай, давай, нажми! Нажми! Сделай это!» Станет или не станет Ставр качать для Буффало воду, по-видимому, имело для этого типа особое значение. Прочие арестанты наблюдали за раз­витием отношений Ставра и Буффало без особых эмо­ций.

Ставр выпустил рычаг и перевел взгляд на Буф­фало. Небрежно, с рисовочкой, нагнувшись к крану колонки, Буффало так старательно изображал вполне невинное ожидание, что у Ставра не осталось ни ма­лейших сомнений, что за всем этим кроется провока­ция.

— Знаешь что, парень из «буффало», давай я пер­вый помоюсь, а ты качай, — сказал Ставр, еще не ра­зобравшись, в чем тут фокус.

Буффало ухмыльнулся. «На этот раз ты вывернул­ся, но я все равно тебя прищучу» — так следовало по­нимать его ухмылку.

— Первым ты тут мыться не будешь, новичок. А воду качать у нас есть специально обученная обезь­яна. Дренковски! — заорал Буффало. — Давай, живо приступай к своим обязанностям.