Любовался Убугун молодой парой, да не весь.

Выкорчевали из села богатеев Каиновых, но остались каиновские корни, скрытые, скользкие, до поры притихшие…

По накатанному зимнику, проложенному рекой, лошадь бежала рысью, свободно увлекая за собой легкую кошевку. Полная луна гналась за поздними путниками, неуклюже перепрыгивала через сосновые вершины прибрежного леса, переваливалась через глубокие седловины лесных полян. Ночная тень от леса падала до полреки, не захватывая дороги. Там, где левый берег изламывал русло, выдвигаясь каменистым мысом навстречу правому, дорога из снежно-голубой в лунном свете превращалась в темно-синюю, и лошадь сдерживала бег, опасаясь провалиться в неожиданную полынью.

Прикрывшись медвежьей шкурой, прижав к груди восьмимесячного Митьку, беспокойно дремала Анна. Дмитрий опустил вожжи, лошадь и без понукания не сбивалась с рыси.

«За вторым мыском сворот на Шалую заимку. Надо заехать, подкормить лошадку, а с рассветом дальше в путь», — думал Дмитрий, устало зевая.

Вот и сворот с реки на пологий берег. Дмитрий прикрутил вожжи к копылу, сошел с кошевки. Лошадь с рыси перешла на крупный шаг, тяжело переставляя кованые копыта, в такт каждому шагу размашисто качая головой. На склоне ни кустика. Весной, в ледоход, железная шуга тысячами скребков обдирает береговые склоны, вырывается на поймы луговые, подрезает корни ближних деревьев. Сверни на миг с дороги — и провалишься по уши в глубокий рыхлый снег. Дмитрий идет следом за кошевой, едва за ней поспевая. На вершине склона дорога нырнула в густой низкорослый ельник. Путаясь в полах тулупа, Дмитрий ускорил шаг. Неожиданно кошева остановилась. На темном фоне ельника промелькнула короткая тень: «Неужели волки? — подумал Дмитрий. — В эту пору они часто подходят к заимке». Он бросился к кошеве, зашарил под шкурой, разыскивая топор. От резкого толчка проснулась Анна, приглушенно заплакал Митенька.

Лошадь рванулась и, ломая оглобли, круто повернула назад. Легкая кошева накренилась, свернулась набок. Взбешенная лошадь протащила ее на одной оглобле до берега, вышвырнула где-то на полпути Анну с сыном, сорвала последний гуж и, освободившись от тяжести, ускакала по лунной дороге. Дмитрий успел выхватить топор, огляделся и, не видя опасности, сбросив с плеч тулуп, поспешил вслед за лошадью. Не пробежал он и двадцати шагов, как услышал цокот копыт по накатанному снежному насту. Два всадника, сторожко озираясь, шли на мелкой рыси. Дмитрий спиной прижался к невысокой елке. Мохнатое дерево обхватило его колючими лапами, укрыло от чужих глаз. Всадники съехались, один из них достал кисет, закурил. При короткой вспышке огонька Дмитрий узнал Гришку Каинова — внука Кирьяна и Криворучку с Шалой заимки. Встреча с ними на ночной дороге не обещала ничего хорошего.

— Ушел, — матерясь, заговорил Гришка.

— Никуда не ушел, не вишь, что ли, кошева на дороге.

Криворучка поднял руку, вытянул ее вперед, и Дмитрий увидел в ней куцый карабин.

— Айда, посчитаемся, — дернул поводья Гришка, и жеребец, сделав свечку, крутнулся на месте и рванул вперед.

— Стой! — крикнул Дмитрий, отпрянув от елки, подстегнутый мыслью, что там, впереди на дороге, беззащитная Анна с Митенькой.

Криворучка увидел человека, выскочившего из ельника. «Куда же он с топором на двоих?» — злобно подумал он, узнав Дмитрия, и, почти не целясь, ударил из обреза.

Дмитрий упал.

Подскакал Гришка. Не останавливаясь, он выпустил пол-обоймы из нагана в темную фигуру на снегу, тут же на ходу развернулся и вместе с Криворучкой помчался в сторону кошевы.

Анна лежала без движения, оглушенная ударом. Она не слышала плач ребенка, ругань спешившихся всадников и очнулась только от страшного холода, проникшего под шубу. Голова гудела от ушиба. «Где Митенька?» — было первой мыслью Анны. Она вскочила на ноги, суматошливо забегала вдоль дороги, поочередно призывая сына и мужа. Никто не отзывался, только деревья потрескивали от мороза да отяжелевшие еловые ветви стряхивали с себя хлопья слежавшегося снега.

На рассвете она наткнулась на застывший труп мужа, укрыла его тулупом и долго сидела у его изголовья, рискуя замерзнуть насмерть. На счастье, ехали этой дорогой односельчане, которые и привезли Анну в Убугун, к матери Дмитрия. Похоронила Анна мужа и навсегда осталась вдовой.

А сынок Митенька как сквозь землю провалился, нигде не могли его найти ни живого, ни мертвого. И вот сейчас сидит он рядом с матерью, в окружении родни, здоровый и невредимый, пьет чай с малиновым вареньем, слушает сбивчивый рассказ Саввы Елизарьевича и смотрит на мать ласковым, нежным взглядом. А бабушка Авдотья, для которой время, казалось, остановилось после гибели единственного сына, снова ожила и тихо повторяет одну и ту же фразу: «Митенька, сынок, вернулся».

Удивительное превращение Кости Голубева в Дмитрия Дремова — правнука первооткрывателя легендарного клада — заставило его задуматься.

«Родословная у меня вроде подходящая: прадед беглый каторжник, дед — красный партизан, отец — первый на селе комсомолец. Каждый из них оставил память о себе на земле, прославил свое имя. Чем же я, которому Советская власть дала все, от первого куска хлеба до аспирантского звания, отблагодарю ее за каждодневную заботу? Почему во мне не бунтует дух предков? — подзадоривал себя Дмитрий. О чем бы он ни думал, мысль его неизменно возвращалась к золотому водопаду. — Бабушка Авдотья хоть и слаба умом и памятью, но тоже подтверждает, что прадед оставил чертеж, по которому можно найти месторождение золота. Спрятан он был в иконе Николы-чудотворца. Но Никола такое чудо надо мной вытворил, что перед другими стыдно. Кажется, и задача несложная — уравнение с одним неизвестным. А попробуй найди это неизвестное. Решение только одно: чертеж достался деду Дмитрию. Вспомни, как его искали дедовы братья, когда собирались с Голиковым в Тургу. А нашли черта рыжего».

Дмитрий вспомнил о партизанском окопе, последнем пристанище деда.

«Нет! Нет! Не мог дед навсегда похоронить тайну золота. До последнего дня своей жизни он хранил ее, веря, что его потомки продолжат поиски. Только земле он мог доверить завещание отца. Надо искать чертеж там, где нашел свою смерть героический дед. И как только раньше никому в голову не пришла такая мысль? Да! Ведь в Убугуне никто в «дремовский клад» не верит.

Промедли одно мгновение или промахнись профессор Котов — и жизнь геолога Головина окончилась бы бесславно: разъяренный медведь беспощаден.

— Итак, на чем мы остановились? — спокойно, словно возвратясь после перерыва в аудиторию для продолжения лекции, спросил Максим Харитонович Головина.

Григорий Петрович недоуменно взглянул на профессора. Только что ему, Головину, грозила смертельная опасность, от которой удалось избавиться почти чудом. И как после этого можно говорить с таким вызывающим спокойствием? Что это — выдержка или старческое чудачество? Мелкая дрожь пробежала по телу геолога, расслабленные ноги подкосились, он неловко опустился на взрыхленную лапами медведя землю, рядом с его неподвижной тушей.

— Как только соберемся все вместе, решим, что делать дальше. Поиски надо форсировать, — продолжил Максим Харитонович, присаживаясь на корточки рядом со своим безмолвным собеседником.

— Э, да вы, батенька, не в себе, — словно только что заметив состояние Головина, сочувственно заметил профессор. — Ну ничего. Тайга ко всему приучит.

По совести сказать, встреча с медведем-рыболовом перепугала руководителя экспедиции еще больше, чем пострадавшего геолога. Однако профессору хотелось подбодрить неудачливого коллегу, сделать вид, что такие происшествия для геологов обыденны.

— Дайте мне прийти в себя, — взмолился Головин. — Сейчас не до споров…

Когда Семен Сумкин привел Котова, и Головина к месту старых разработок, опытные геологи сразу разочаровали умиравших от нетерпения и неведения студентов.