Провизия теперь есть. Можно сворачивать с Унги в тайгу, пробиваться к Саянам в гольцы, где Кулак-Могила рассчитывал вдали от жилых поселений и людей перезимовать со своей группой в охотничьем зимовье, а по весне выйти на Московский тракт и удрать в Россию. Много еще замыслов было у вожака шайки, но ими он не делился даже с Митькой, хотя изо всей группы признавал равным только его одного.

«Можно было бы помолодцевать на пару с Митькой в тайге, кабы норову был не ершистого, — думал Кулак-Могила. — Мало ли там охотничков с пушниной да старателей с золотишком просятся на мушку… Поживем — увидим, авось обомнется парень».

На это и рассчитывал Кулак-Могила, пробираясь с товарищами в Саяны.

Ни пороху, ни дроби в юрте не оказалось. Митькино ружье по-прежнему молчало. Зато по бокам обеих лошадей раздувались крепко притороченные вьюки, где были мука и соль, бараний жир и свежее мясо, вяленая рыба и тарасун. Козьи шкуры и войлочные ковры, мелкая домашняя утварь также вошли в добычу.

Кулак-Могила поторапливал спутников. К одинокому стойбищу могли наведаться ближние соседи и, увидев разбой, учинить погоню. В степи, где негде укрыться, даже небольшой отряд вооруженных бурят мог легко настигнуть и переловить их арканами, как диких лошадей, а то просто перестрелять, словно зайцев.

К вечеру Митька вывел беглецов в долину реки Куды. Они скатили в воду бревна, заготовленные на берегу неизвестно кем, прочно связали их прутьями ивняка, нарубленного тут же. Получился довольно устойчивый плот, способный поднять добрый десяток человек. Ромка и Фомка развьючили лошадей, перенесли поклажу на плот и верхами перебрались на противоположный берег.

— Цыган сам не ест, а лошадь кормит, — приговаривал Фомка, скармливая животным свои картофельные лепешки. — Не жалей и ты, Ромушка.

На плоту осталось четверо. Плыть решили всю ночь, чтобы к рассвету добраться до устья реки и неподалеку от села, расположенного в месте впадения Куды в Ангару, сойти на берег и повернуть в тайгу. Братья-цыгане должны были их встретить там на лошадях.

Увлекаемый тихим, спокойным течением плот плыл посредине реки. Митька сидел на вьюке в кормовой части, положив руку на гребень. Изредка он плавным движением руки поворачивал весло вправо или влево, выводя плот на борозду, где течение наиболее быстрое. Закутавшись в войлок, тяжело дыша, спал Кулак-Могила. В теплом бурятском халате, согнувшись, упираясь лбом и коленями в спину вожака, рядом с ним по-детски посапывал Скок. Франт сидел в головной части плота, беспрерывно дымя из длинной бурятской трубки, прихваченной им вместе с табаком в юрте, Митька смотрел на небо и видел, как гасли звезды. Они не гасли, а растворялись в проблесках предрассветной зари. Только густо-темное небо было полно мерцающих огоньков. Но стоило на минуту зажмурить глаза и открыть их снова, как огоньки редели, темнота неба принимала все более сероватый оттенок. Митька уставился на одну звездочку. Мерцая, она, казалось, подрагивала в воздухе, как настороженная птичка на ветке, готовая по первому сигналу тревоги вспорхнуть с места. Внезапно мерцание прекратилось, и на месте звезды появилось темное пятно, края которого быстро начали сереть, и вот уже нет пятна, а сплошная серая мгла. На небе оставались только самые яркие, самые высокие звезды. «Которая же наша с Галей?» — думал Митька, не спуская глаз с небосвода. Как ему хотелось, чтоб их звезда была самой счастливой, самой долговечной. Взор его пал на Полярную звезду, знакомую с детства, не раз выручавшую его в блужданиях по тайге, — путеводную звезду моряков и следопытов.

А плот плыл по намеченному курсу на Полярную звезду. Он с каждой минутой приближался к звездному сиянию, вот-вот взлетит в воздух, подхваченный цепкими лучами манящей звезды, и она унесет его в далекую страну, где нет ни зла, ни нищеты, потому что царствует и управляет там всеми законами его ненаглядная Галя. И даже его друзья по несчастью, в прошлом отпетые уголовники, неисправимые мошенники и воры, покончат в этой вольной стране с проклятым прошлым.

Впереди широкий плес реки раздваивался зеленым полузатопленным островком. В предрассветной мгле виден носок острова и прутья ивняка, стоящие в воде, словно вышедшие навстречу, плоту. Митька энергично зашевелил веслом, заранее направляя плот в левую протоку. Занятый греблей, он не заметил трех всадников, скачущих на взмыленных лошадях по левому берегу. Прибрежные колючие кусты хлестали по дымящимся бокам скакунов, всадники, пригнувшись к луке седла, плечами раздвигали густые ветви березняка. Три выстрела громыхнули одновременно. На носу плота подскочил Франт и с размаху плюхнулся в воду. По-поросячьи взвизгнул Скок: пуля пробила ему предплечье. Кулак-Могила укрылся за тюками. Митька притормозил плот и, выдернув весло из гнезда, безуспешно совал его барахтающемуся в воде Франту, Кулак-Могила дернул Митьку сильным рывком за ногу, и он, не удержав равновесия, грохнулся на бревна плота.

— Ты што, всех погубить хочешь? — услышал он грозное предостережение вожака. — Быстрей заруливай в протоку.

Плот, потерявший управление, несло на носок острова. Митька подхватил весло, выпавшее из рук (к счастью, оно не скатилось в воду), круто развернул плот, и он, краем бревен задевая ивняки, проскочил в протоку. Преследователи успели перезарядить ружья, и вдогонку беглецам снова ударил залп. Пули, сшибая головки ивовых прутьев, просвистели в стороне. Последнее, что увидел Митька, стоящий на корме, — это прыжок одного из бурят на лошади в реку. Вода закрутила в бешеном водовороте лошадь вместе с седоком. Задрав поводьями морду лошади почти вертикально, седок выскочил из губительной воронки и, бросив лошадь, неуклюже махая руками, поплыл к берегу.

Напряженно вглядываясь в гладкий плес реки, Митька долго и безуспешно искал на его поверхности Франта. «Утоп, стало быть», — решил он, отводя взор от спокойной реки…

Легкий речной туман косматыми тучами повис над водой. Вдали, выше тумана, на пригорке сверкнул золотой купол церкви, стоящий в центре большого села.

— Приворачивай к берегу, — примирительно сказал Митьке Кулак-Могила. — Будя, наплавались.

Тупым носом плот уткнулся в обрывистый глинистый берег. Двумя шестами Митька закрепил его, просунув их между бревен и на полсажени загнав в грунт. После того как поклажу с плота перенесли в ближний лесок, Митька выдернул шесты, державшие плот на месте, и оттолкнул его подальше от берега. Ромку и Фомку решили ждать в лесочке до ночи. Они. видно, где-то замешкались. Митька исследовал прибрежную полосу почти на версту и нигде не обнаружил конских следов. Всегда до этого подвижный, неугомонный Скок притих. Беспокоила рана, в спешке туго перевязанная рваными лохмотьями. Митька нашел листья подорожника и бадана. Промыв Скоку рану, он приложил холодные листья подорожника к кровоточащему следу, оставленному пулей. Мясистые блестящие листья бадана, приправленные корешками, молодой лекарь заварил на костре в котелке. В полдень Митька поднес начинавшему бредить Скоку кружку коричневатого настоявшегося отвара бадана, а затем влил ему в горло и вторую. Кулак-Могила одобрительно кивнул головой. Скок, приняв лекарство, успокоился.

Старый картежник сквозь кусты пытливо вглядывался в даль и напряженно прислушивался к каждому шороху, ожидая появления на безлюдной проселочной дороге запропастившихся братьев-цыган. За весь день люди на дороге появлялись дважды. Босой мужик в распущенной рубахе и без шапки вел на веревке в село корову. Сзади с хворостиной шла беременная баба. «Видно, на базар повели, — решил Кулак-Могила. — Не доверяет брюхатая мужику одному продать корову».

Немного позднее туда же в село проскочил пароконный ходок. На заднем сиденье, опираясь на шашку, прямой, как верстовой столб, сидел урядник. Кулак-Могила всем телом навалился на Скока, пытавшегося вскочить, и широкой ладонью зажал ему рот.

— Пронесла нечистого, — облегченно произнес он, отпуская Скока, когда ходок скрылся вдали и только пыль, поднятая копытами лошадей, медленно оседала на дорогу.