Природа представала здесь в ясной гармонии и красоте. Хотелось вобрать, вдохнуть, впитать и эту благодатную тишь, и этот торжественный покой, и эту раздольную ширь, и эти чистые краски неба, озера, степи и гор, запахи трав, цветов, воды…

Подошла Оюна, села рядом с ним и положила ему на колени несколько синевато-сиреневых цветов на длинных стеблях.

— Что это? — спросил Каштан.

— Ая-ганга.

Он ласково положил свою ладонь на ее руку и тихо сказал:

— Спасибо, девочка.

В глазах ее мгновенно вспыхнула радость.

Секунду-другую Оюна сдерживала себя, но все же не смогла остановить порыв. Она наклонилась, поцеловала Юрия и залилась румянцем. И снова поцеловала несколько раз. Не удержался и он, стал отвечать на ее неумелые, торопливые поцелуи.

Оба задохнулись. Оюна оторвалась от него и выпрямилась. Долго не могла успокоить дыхание. Наконец застенчиво прошептала:

— Я ведь предупреждала… Ничего не могла с собой поделать. Не надо на меня сердиться, Юра.

Он рассмеялся. Поднялся на ноги и подал руку Оюне. Помог ей встать. Она жалобно сказала:

— Ноги не держат… ослабли…

— Это с непривычки, девочка.

Оюна прижалась щекой к его груди. Юрий ласково обнял ее. Она смущенно прошептала:

— Значит, ты понял, что я в первый раз целуюсь?

— Ну, конечно, понял, ласточка!

Юрий ощущал, как возрастает его нежность к этой своенравной, милой девочке, как радостно и томительно тянет к ней.

Когда вернулись в Чиндалей и Каштан вытаскивал лодку на берег, к Оюне подошла пожилая женщина и стала что-то горячо говорить по-бурятски. Оюна слушала ее молча. Что-то односложно ответила.

От озера Юрий и Оюна поднимались вместе, и он чувствовал, как она напряжена. Когда расставались у коттеджа, сказала:

— Грех… Ты знаешь, Юра, я вдруг поняла, какое это прекрасное слово, сколько в нем чувства и радости.

Помолчали. Он спросил:

— А когда ты откроешь мне тайну двух половинок, которые мы с тобой съели на Алханае?

— Скоро. Совсем скоро… До свиданья, сердце мое.

Не дано было Юрию уснуть в этот вечер. Прогулка с Оюной взволновала его и наполнила праздничным чувством. Только теперь он понял, как бесконечно дорога ему эта необыкновенная девушка, какое большое место заняла она в его жизни.

Полина со свойственной ей проницательностью угадала зарождение его чувства к Оюне. Да он и сам неосознанно шел навстречу любви. Всегда испытывал радость от встречи с юным существом, в котором столько света и чистоты. Не случайно же на фреске изобразил ее с солнцем на ладони.

Именно ей, Оюне, обязан он пробуждением творческого порыва. И в этом долге, как он теперь понял, не было случайности.

Каштан лежал в темноте. Видел в окне ночное небо с щедрой россыпью звезд. Тишина повисла над Чиндалеем.

И вдруг Юрию почудился шорох у двери. Это было странно. Может быть, забрался какой-то зверек?

Но вот раздался негромкий стук. Юрий поднялся и открыл дверь. От удивления он ничего не успел сказать. Оюна проскользнула мимо него в комнату. Каштан захлопнул дверь и оглянулся. Сердце колотилось так, что он не в силах был произнести ни слова.

— Оюна, послушай…

Она положила ладонь на его губы и прошептала:

— Ничего не надо говорить… Мне и так ужасно стыдно.

Она робко приникла щекой к его щеке. И снова шепнула:

— Ну, пожалуйста, Юра, не сердись. И не думай обо мне плохо. Хочу, чтобы наши дыханий смешались… Что в этом дурного?

Он обнял ее:

— Родная ты моя… смелая, бесстрашная девочка… Тебе нельзя приходить ночью к мужчине… Нельзя, сама знаешь… Земляки осудят тебя…

— Пусть осуждают. Мне скоро двадцать два года. Я сама себе хозяйка…

— Не хочу причинять тебе зла.

— Какое зло? Ты даешь мне радость. И я хочу подарить тебе радость. Кому от этого хуже? А? Ты не любишь меня, Юра?

— Люблю и поэтому хочу уберечь от беды… Как ты не хочешь понять?! Пойдем, я тебя провожу домой.

— Чимид знает, куда ты пошла?

Оюна, вздохнув, сказала:

— Дедуле всегда известно обо всем и обо всех.

Она помолчала и спросила:

— Ты прогоняешь меня?

— Вот глупенькая! Всегда считал тебя умницей, а ты, оказывается, дуреха!

— Сам же и виноват. Из-за тебя голову потеряла.

Они стояли, обнявшись, и не могли оторваться друг от друга. Наконец Юрий мягко сказал:

— Пойдем, девочка, пойдем.

Он взял ее за руку и повел словно ребенка.

Чиндалей спал. Безлюдными были улочки. Оюна и Юрий шли медленно. Прежде чем идти к дому Чимида, они спустились к озеру. Здесь у лунной дорожки снова стояли, не разжимая объятий. Юрий смотрел на ее запрокинутое лицо, и от нежности замирало сердце. Они приникали губами друг к другу с такой ласковой горячностью, словно целовались последний раз в жизни.

Прошло две недели. Каждый вечер, как только Чиндалей затихал, пустели его улицы, гасли огни в окнах, Каштан и Оюна встречались у озера и проводили вместе долгие часы.

За эти дни Юрий привязался к Оюне и теперь уже и представить не мог своей жизни без встреч с девушкой.

Они появлялись вместе в Доме молодежи, ходили на концерты и на фильмы. Но оба ждали ночной поры, чтобы уединиться на берегу. Они бродили, сидели в лодке, говорили или молчали. Им было удивительно хорошо вместе.

Чиндалейцы молчали, искоса поглядывая на светившуюся счастьем Оюну, на переполненного радостью Каштана. Никто ничего не говорил ни ей, ни ему. Однако какое-то предвестье грозы в воздухе ощущалось. Угрюмый взгляд учителя истории Баира Мункуева говорил о многом.

Каштан понимал, что они с Оюной нарушают некие давние традиции. Догадывался: некоторых оскорбляет, что девушка сделала своим избранником единственного приезжего чужака. Родители — полагали чиндалейцы — никогда бы не допустили столь легкомысленного поведения дочери. А патриарху поселка, высокочтимому Чимид-ахаю, уже не по силам совладать с внучкой.

А между тем на Юрия нахлынула лавина дел.

Одновременно заложили пять общественных зданий. После завершения нулевого цикла строителей распределили по объектам, и между ними началось азартное, никем не объявленное соревнование. Каждая бригада жаждала опередить соперников и первой завершить возведение своих домов.

Для Каштана пришло удивительное время.

Причудившиеся ему когда-то призрачные видения начали уверенно обретать плоть, зримо и весомо превращаться в камень, в металл, в стекло.

С каждым днем росли стены необычных «красных палат».

Привыкнуть к этой ежедневной и ежечасной радости было невозможно. И сейчас он бы смог уже ответить на давний вопрос Оюны: что человеку надо? Вот это и надо человеку: радость творчества, подлинное упоение созиданием.

И любовь.

Душу тревожило летящее ощущение счастья.

Тревожило, потому что Юрий знал: долго оно продолжаться не может. Что-то произойдет. Есть у жизни свои закономерности.

В один из теплых осенних дней из приземлившегося на бетонном пятачке рейсового вертолета вышла немолодая супружеская чета. Мельком глянув издали на Дом молодежи, супруги направились к жилищу старого Чимида.

Встречные чиндалейцы почтительно раскланивались с прибывшими, а затем оглядывались и долго смотрели им вслед.

Каштан не обратил бы внимания на эту пару, если бы бригадир каменотесов Цыдып не сказал ему:

— Смотри, Каштан-ахай, Сахьяновы прилетели.

— Что за Сахьяновы?

— Родители Оюны.

— Кто-кто?

— Мать и отец. Дарима родом из Чиндалея. Она дочь Чимида.

— Они часто здесь бывают?

— Совсем не бывают. Зачем им Чиндалей? Они большие люди, известные всей Бурятии. Жалсан — народный артист. Дарима — заслуженный врач… Думаю, они дочку заберут.

— Как это заберут! Она же взрослая, самостоятельная девушка!

— Э-э, Каштан-ахай! Что значит самостоятельная? Может быть, у вас в Москве другие понятия, а у нас здесь не принято ослушиваться родителей.