Доктор пожал плечами:

— Понятия не имею! Мне ведь только поручено осмотреть их. Но я слышал краем уха, что об этих заключенных был поднят большой шум в газетах. Будто появились сведения, что они умирают.

— И Красный Крест, простите, печется о здоровье шайки коммунистов? Это что-то новое!

— Не одобряете?

— Я удивлен, синьор профессоре.

— Между нами говоря, я — тоже!

Доктор рассмеялся, взял офицера под локоть и сказал:

— Думаете, мне это хочется делать? Но у каждого своя служба. Я обязан осмотреть этих преступников. А вы — показать.

Лейтенант откозырял и сделал приглашающий жест.

Фома злился, но ничего не мог поделать с этим чертовым вертлявым лейтенантом Бартоломео. Тот не отходил от него ни на шаг, вслушивался в каждое слово.

Решено было осмотр провести не в камерах, а в дежурке начальника смены. Первым ввели сюда Бруно Рудини, смуглого морщинистого невысокого человека. Он держался спокойно. Впавшие глаза его тускло поблескивали. Он безучастно смотрел на огромного белокурого человека со стетоскопом, спокойно разделся. Бруно был истощен до крайности. Фома прикоснулся пальцами к выпирающим ключицам и покачал головой. Спросил:

— Сколько тебе лет, старина?

— Сорок, — тихо сказал Рудини.

— Ты болен?

Бруно молчал. Лейтенант презрительно сказал:

— Этот бандюга болен одной болезнью. У него мания свергать правительство и уничтожать церковь.

— Ты болен? — повторил Фома.

Рудини оделся и медленным шагом вышел прочь из дежурки. Бартоломео сказал с ненавистью:

— Я же говорю — бандит! И разговаривать, подлец, не хочет.

В дежурку вошел сутулый бледный заключенный с впалыми щеками, большими черными навыкате глазами. Он глухо проговорил:

— Амадео Коррето.

— Ты чем болен, Амадео? — спросил Бурлаков.

— Тем же, чем Рудини! — усмехнулся лейтенант. — Такая же у него сволочная болезнь.

Коррето глянул на фашиста, сжал челюсти. Сказал доктору:

— Если вы — врач, то у меня к вам секретный разговор. Без свидетелей.

— Вон чего захотел! — рассмеялся лейтенант. — Какой умный! На заключенных не распространяется закон о врачебной тайне.

Фома сказал заключенному:

— Я послан Красным Крестом, чтобы узнать правду о вашем здоровье.

— При этой фашистской гадине я вам ни слова не скажу. Он за правду сунет в карцер, а это значит — смерть.

И Коррето вышел.

— Что будем делать? — накаляясь, спросил Бурлаков офицера.

— А что? Все идет нормально. Сейчас придут еще Авбе, и ваша миссия закончена. Вы успеете в Рим к открытию дансинга. Завидую вам. Мы здесь в кои веки вырываемся в город порезвиться.

Фома лихорадочно искал выход из положения. Что делать? Он явно проваливал все дело. Но как поступить? С этим выродком каши не сваришь… Вот влип, черт побери!

Тем временем в дежурке появился третий узник — молодой остроносый паренек. Представился:

— Джакомо Бертоне.

— Ты тоже боишься угодить в карцер за правду? — быстро спросил его Фома.

Джакомо усмехнулся:

— Я брошен сюда за правду. И к карцеру привык. Синьор лейтенант меня лечит карцером.

Офицер кивнул:

— Верно. Прекрасное средство для таких стервецов, как ты.

Фома уже с трудом выдерживал эту пытку. Он побледнел. Лицо его скривилось как от зубной боли. Он тихо сказал:

— Иди, Джакомо.

Бертоне пошел к двери потом, обернувшись, спросил у Фомы:

— У вас странный выговор, синьор доктор. Вы кто?

— Я — швейцарец.

Джакомо пожал плечами, сказал «непохоже» и вышел.

Бурлаков встал. Он уже не хотел беседовать с четвертым. Бессмысленно. Экая дикость: суметь попасть сюда и не извлечь никакой пользы!

Зазвонил телефон. Начальник смены взял трубку.

— Да, синьор комендант! Слушаюсь, синьор комендант.

Он положил трубку и сказал лейтенанту:

— Вас срочно требует полковник.

Лейтенант встал, обеспокоенно спросил:

— Доктор, вы со мной?

— Я еще посмотрю камеры, лейтенант.

— Подождите моего возвращения, доктор.

— Хорошо, лейтенант.

Фашист быстро вышел. В дежурку привели четвертого заключенного. Он был не стар, но во рту его осталось лишь три зуба. Он кивнул и отрекомендовался:

— Антонио Орландо. Тридцать два года. Рабочий, Коммунист.

Фома сказал ему:

— Разденься, Антонио, до пояса. Я осмотрю тебя.

— Синьор профессоре! — сказал начальник смены. — Мне нужно выйти к пульту. Если понадоблюсь — крикните.

Фома, с трудом сдерживая радость, кивнул. Едва тюремщик вышел, как доктор стремительно шагнул вплотную к узнику и прошептал:

— Тебе и остальным привет от Клавдио и Артуро!

Орландо молчал, насторожено глядя на доктора.

— Кто ты такой? — наконец спросил он.

— Я — советский рабочий. МОПР.

— Советский? — недоверчиво спросил Орландо.

— Да. Быстрее спрячь вот это и это! Скорей же! Теперь запомни — коридорный надзиратель Репосси — свой.

— Понятно.

— Он постарается подкупить Бордига.

— Понятно.

— Все ваши семьи обеспечены.

— Спасибо, друг!

— Связь будете держать через этих двоих. Шарики для писем у тебя.

— Да.

— Мы за всех вас еще поборемся, товарищ! Не унывайте! Мы все время помним о вас. И гордимся!

— Тебе не опасно здесь? — обеспокоился Орландо.

— Нет, все в порядке, друг!

Крепкое рукопожатие. У Антонио навернулись слезы. Едва они отошли друг от друга, как в дежурке вновь появился лейтенант, он бодро сказал заключенному:

— Ну катись отсюда, Орландо! Хорошего помаленьку…

Потом повернулся к доктору:

— Синьор профессоре! Комендант полковник Гвиано очень просит вас посетить его.

— Он хочет познакомиться?

— Синьор комендант занемог. А наш тюремный врач в отпуске. Синьор и его жена хотят, чтобы вы осмотрели его.

— Я?! — изумился Фома.

Лейтенант не понял удивления доктора. А Фома как-то позабыл, что он врач, а врач лечит всех — и друзей и врагов.

Фома никак не думал, что грозный полковник Гвиано окажется на вид таким жеманным слизняком с писклявым голосишкой. Плюгавый комендант жалобно сказал:

— Синьор профессоре, уповаю на вас!

— А что такое? — спросил Фома.

— Измучили боли в пояснице и в коленях. Две ночи не сплю.

— Так-так, — глубокомысленно проронил доктор Зайдель. — Так что же вы хотите?

За полковника ответила его супруга, которая в этот момент стремительно ворвалась в спальню. Комендантша была гибкой зрелой брюнеткой с бюстом невиданных размеров.

— Моя жена! — пропищал комендант.

— О, синьор профессоре! — затараторила супруга. — Я примчалась из Рима, потому что почувствовала что-то неладное! Сердце меня не обмануло! Его терзает болезнь! Синьор доктор, умоляю, помогите полковнику! Всему миру известны швейцарские врачи! Они буквально творят чудеса! Вы светило швейцарской медицины! Ведь не откажетесь же вы оказать помощь моему мужу! О, синьор профессоре, вы такой гигант, буквально излучаете здоровье, энергию и мужскую мощь! Исцелите же полковника, и вам обеспечена благодарность Италии и моя…

— Кх-м! — произнес доктор Зайдель.

— Что? — в один голос спросили супруги.

— Я говорю, штука-то серьезная…

— О да! Да!

— Где болит-то, говорите?

— Вот здесь и здесь.

— Поясница, значит? — глубокомысленно пробормотал Фома. — Чем же это маманя такую хворь выгоняла, дай бог памяти.

Фоме противно было прикасаться к липкому телу этого сморчка, этой фашистской падали. Он так и не смог одолеть свою брезгливость. Поэтому доктор Зайдель сказал:

— Я и так все вижу, закройтесь.

Доктор погрузился в раздумье. Наконец он промолвил:

— Вот, значит, какое дело… У нас в… Швейцарии свои способы лечения, понятно? Если вам оно покажется чудным, тогда не возьмусь.

— Что вы, что вы! — воскликнули супруги. — Ради бога! Применяйте самые новейшие методы, профессоре! Самые экстравагантные! Напишите нам свои рекомендации…