Вот счастливая семья, с какой-то непонятной горечью решил Каштан. А муж, наверное, спрашивает сейчас докторшу: что это за субъект, с которым она разговаривала?

Каштан почти угадал. Виктор Ковалев, едва они отошли, поинтересовался у жены:

— Откуда взялся этот странный тип?

— На «Аскольде» сегодня приплыл. Совсем больной. Но ни в какую не соглашается идти в амбулаторию.

— Ну, это его личное дело.

— Не могу же я, Витя, допустить, чтобы человек загибался тут, хотя бы и по своей волне. Не имею права.

Ковалев пожал плечами. Он был капитаном траулера и, как все моряки, отдавал предпочтение здравому смыслу. Нелепое поведение больного чудака находилось за пределами логики и поэтому вызывало у него неодобрение.

— Что же ты намерена предпринять, Полиночка?! Принудительные меры?

— Попробую поговорить с его спутниками. Ребята хорошие. Может, помогут. Правда, один из них, бородатый, такой мрачный, сказал мне: «Дайте человеку умереть спокойно». Представляешь?

— Бред какой-то.

Каштан разложил свой мешок, сел в него, застегнулся. подтянул горловину до подбородка, надел колпак и всунул руки внутрь. Он сидел в мешке словно в коконе. Прислонился спиной к коряге, выброшенной на берег морем, и удовлетворенно вздохнул. Не страшен ему холод.

Темень накрыла остров, но в воде Каштан видел какое-то свечение, гребешки волн фосфоресцировали.

Он не думал сейчас ни о болезни, ни о доме, ни о сроке, который ему отмерен, настолько захватила его картина извержения.

Клубы сизого дыма заволокли вершину сопки. И вулкан, словно задыхаясь, начал выплевывать пламя. Казалось, из кратера стреляют «катюши» — огненные пунктиры снарядов прочерчивали небо.

Снова кратер накрывало косматой тучей дыма, и только глухой прерывистый клекот напоминал об адской кухне, работающей в его глубинах. Но вот доносился грохот, и вновь взлетали вверх фонтаны бомб. Из жерла вулкана вырывался столб пламени и раскаленных газов. Летели ввысь рои сверкающих камней и падали на склонах.

Так продолжалось всю ночь.

Каштана поражало это неутомимое клокотание бушующего вещества в недрах Земли.

Как возникают эти бешеные температуры и неистовая энергия, рвущаяся через ствол кратера на поверхность? Непонятно, почему до сих пор на Земле пульсируют огнедышащие скважины и впустую затрачивают свою могучую и яростную силу.

Погруженный в темноту поселок Благодатный мирно спал. Очевидно, люди свыклись с гулом вулкана.

На рассвете из кратера выплеснулись огненные языки и поползли вниз в тучах горячего газа. Потоки лавы застывали на склонах.

Па какое-то время, словно утомившись, Дядя затих. Дым и пепел уносило в океан, на восток.

Каштан забылся. Он проспал часа два. Разбудили его громовые раскаты. Это снова заговорил Дядя. Каштан взглянул туда. Перед ним предстало фантастическое зрелище. В кратере образовалась исполинская трещина. В эту трещину устремилась лава. Раскаленным потоком она стекала по склону, а затем обрушивалась и море. Тучи пара и дыма взметнулись над водой там, где вылилась пылающая масса, и застлали небо. Тягучая мгла накрыла и остров Аракутан. Смрадный запах серы донесся сюда, и Каштан мучительно закашлялся.

Мгла рассеялась. Вулкан затих. Студеный ветерок угонял на океанский простор остатки дыма и пепла. Часам к девяти утра небо над Благодатным очистилось.

В поселке начался трудовой день. Работали конвейеры в цехах рыбокомбината, в школе шли занятия, из детского сада слышалось хоровое пение. Из динамиков, укрепленных на столбах на территории комбината, выплеснулись веселые мелодии. Директор предприятия Белых любил по утрам попотчевать рабочих мажорной музыкой, которая, по его мнению, благотворно влияла на производительность труда.

Когда до Каштана, сидящего в своем мешке на правом берегу бухты, донеслись отраженные водой звуки «Чунга-Чанги», он даже улыбнулся. Так необычно было услышать здесь, на краю земли, эту забавную песенку:

Перед Каштаном открывалась отсюда панорама берега — полукружье бухты, здания комбината, разместившиеся у самой воды, склады, бараки, штабеля бочек и ящиков, цепочка домиков.

В глубине береговой дуги, как раз в ее середине, словно рапира, торчал пирс. К нему притулились три рыболовных судна. Сверху над пирсом тремя ярусами громоздились дома. Отсюда хорошо было видно, как причудливым серпантином вьется по склону сопки меж домами улица-дорога, как она подходит к самому верхнему зданию — Дому культуры. Слева от пирса — голый незастроенный склон сопки.

Дорога, ведущая сюда, к правому берегу, была безлюдна.

Парни, приехавшие вместе с Каштаном на Аракутан, не смогли навестить его с утра, потому что их вызвал для беседы начальник флотилии. Разговор был долгий, обстоятельный, очень важный для ребят: решался вопрос, кому на каком судне работать. Однако Слава извелся за время этой беседы, потому что его беспокоил Каштан.

О Каштане тревожилась и врач Полина Ковалева. Направляясь утром на работу, она захватила с собой бинокль. В здании амбулатории часть окон была обращена окнами на бухту. Полина навела бинокль на береговую полосу под базальтовой стеной и обнаружила этого чудака. Он сидел в мешке и смотрел в сторону поселка. Слава богу, хоть жив. Кто их поймет, этих приезжих хлюпиков, чего они хотят, чего ищут?

Полина все же не оставила намерения добиться водворения бледного и тощего архитектора в свою амбулаторию с помощью его спутников. В стационаре у нее было четыре койки, и она могла бы полечить его здесь.

Полина упомянула вечером в разговоре с Каштаном о каком-то нехорошем предчувствии. У нее до сих пор было необъяснимо тяжело на сердце. Сегодня утром она сказала об этом Виктору, и он вдруг признался, что и у него беспокойно и тревожно на душе. Что бы это значило?

Как ни странно, но в это утро было не по себе и директору комбината Степану Кузьмичу Белых. На могучего, темпераментного мужчину вдруг накатило гнетущее чувство тоски.

Выйдя из ворот комбината, он решил подняться наверх в амбулаторию. Хотя Белых никогда раньше не пользовался лекарствами, на этот раз он вознамерился попросить у Полины какую-нибудь успокоительную микстуру.

Белых поднимался по ступенькам, выбитым в конторе, когда его вдруг поразило странное состояние воздуха. Он был плотным и упругим.

Белых повернулся лицом к бухте: ни ветерка, ни плеска волны, ни звука. Мертвая пустая тишина. Жуткое безмолвие.

Степан Кузьмич оторопел. Он решил, что неожиданно оглох.

Так продолжалось несколько минут. Внезапно тишину разорвал многоголосый собачий вой. Надрывно заскулили псы во всех концах поселка. А затем Белых увидел, что из дворов и дверей соседних домов начали выскакивать собаки и кошки. Не обращая внимания друг на друга, они устремлялись куда-то вверх, к вершине сопки.

И вовсе уж остолбенел Белых, когда к этому шествию собак и кошек стали присоединяться и крысы. Они даже обгоняли собак и кошек в этом немыслимом зверином марше.

Несколько жителей, оказавшихся на улице, ошарашенно смотрели на исход животных из поселка.

Тридцать лет провел Белых на Курилах, пережил тут много всякого лиха, но такого чуда нигде не наблюдал. Однако он сообразил наконец, что означала эта зловещая тишина и исход животных.