Повторяю, он получал деньги без счета и легко тратил их. Все это должно было завершиться материальным крахом. Так и случилось. В 1885 году произошло первое банкротство Лентовского. Тогда его выручили московские купцы: они выложили огромные деньги, чтобы заплатить по его векселям.

Лентовский мог снова продолжать свою деятельность. Но колоссальные расходы, которые он нес, швыряя без счета деньги на шумную роскошь постановок, привели его вторично к катастрофе. Лентовский был объявлен несостоятельным должником. Отныне он не мог больше создавать собственных сценических предприятий. И он пошел служить к другим хозяевам… Истратив миллионы, он остался бедняком.

Его режиссерское дарование точнее всего раскрылось в том, как он компоновал большой обстановочный спектакль музыкального плана. Он был изобретательным мастером мизансцены. Умел работать с массой, планировка сложных ансамблей в его спектаклях производила сильное впечатление.

Не случайно поэтому в дальнейшем, выбитый из седла банкротством и крахом всех своих начинаний, Лентовский был приглашен в новаторский московский театр — Частную русскую оперу С. И. Мамонтова.

Он потерпел крах в 1894 году. И тут же, по поручению одного трактирщика, начал набирать оперную труппу на лето для петербургского загородного сада «Аркадия» в Новой деревне.

Когда по приглашению Рассохиной Шаляпин явился на свидание с Лентовским, он не думал, что этот известный всей театральной России человек в поддевке приглашает артистов не в свое дело, а в чужое. Впрочем, идти работать к Лентовскому, да еще в Петербург — это прельстило бы любого молодого артиста из провинции.

Лентовский послушал Федора, остался им, видимо, доволен, объявил ему, что намерен дать ему для начала партию Миракля в опере Оффенбаха «Сказки Гофмана». Затем предложил ему подписать контракт на два месяца по 300 рублей в месяц, вручил аванс в 100 рублей и потребовал, чтобы тот немедля отправился в столицу, где уже пора открывать летний сезон.

Шаляпин подписал этот контракт не читая. Тут же Рассохина предложила ему другой — на зимний сезон в Казань, в оперную труппу солидного провинциального антрепренера и известного певца Н. В. Унковского. Шаляпин подписал и этот контракт, не убоявшись того, что, в случае, если он договор нарушит и в Казань не приедет, то обязан будет внести неустойку в большой сумме. Для этого он выдал вексель.

В общем, прежние планы были развеяны жизнью. Он ехал в Москву, чтобы пробиться на императорскую сцену. Вместо этого на целый год связал свою судьбу с частными антрепризами. Наверное, к Унковскому он решил ехать потому, что все-таки Казань — родной город. Каким он уехал оттуда, каким вернется!..

Позже, внимательно вчитавшись в договор, Федор мог заметить, что служить он будет не у Лентовского, а у какого-то Христофора Иосифовича Петросьяна, который на лето арендует театр при загородном саде в Петербурге.

Из договора явствовало, что артисту станут платить жалованье в установленные сроки. Вот этот последний пункт оказался мифом. Антреприза Петросьяна в Петербурге прогорела, публика не пошла в «Аркадию», и платить артистам было нечем. Кажется, кроме аванса Шаляпин в «Аркадии» за два месяца получил самую малость.

В этом летнем и, как скоро выяснилось, халтурном начинании главным режиссером и душой дела был Лентовский.

Жизнь его ничему не научила. Он по-прежнему был обуреваем грандиозными планами сверхаттракционных зрелищ, которыми можно поразить публику столицы.

Меньше всего его заботил оперный сезон. Все внимание, всю кипучую энергию он устремил на подготовку грандиозной феерии «Волшебные пилюли» (в Москве она в ту пору и позже шла с огромным успехом как спектакль для взрослых и детей). Для этой постановки, поглотившей его целиком, были приглашены цирковые артисты разных жанров, в том числе акробаты, которые должны были показывать чудесные номера: с сверхъестественным искусством лазать по деревьям, проваливаться под землю, исчезать и так же внезапно появляться вновь и, таким образом, поражать зрителей. Лентовскому казалось, что «Волшебные пилюли» станут гвоздем сезона и окупят расходы по оперным спектаклям, если публика на них не очень пойдет.

На «Волшебные пилюли» ушли большие деньги, на сей раз из кармана доверчивого трактирщика, с которым у Лентовского каждодневно происходили скандалы на глазах труппы. Но и на феерию столичные зрители не пошли. Имя Лентовского не привлекало петербуржцев: Петербург — не Москва!

Кое-как дотянули короткий летний сезон. Разочарование было полное. Столица вовсе не так встретила Федора, как ему мечталось. Что было делать? Ехать в Казань? Опять на что-то не очень твердое? К тому же денег на поездку не было.

И тут он встретился с Иосифом Антоновичем Труффи, дирижером, стоявшим во главе тифлисской оперы в минувшем сезоне. Труффи пытался обосноваться в Петербурге. Было затеяно новое дело: товарищество оперных артистов. Подыскали и свободное помещение — популярный в Петербурге Панаевский театр на Адмиралтейской набережной (он сгорел в 1917 году). Помещение это сдавалось в аренду под различные сценические начинания, в том числе и гастрольным труппам, петербургская публика охотно посещала их спектакли.

Дело это, как всякое «товарищество», где судьба участников зависит от коммерческого успеха сезона, где почва под ногами зыбкая, не предвещало ничего особенного. Но уезжать из Петербурга не хотелось. После впервые увиденной красоты русской столицы перспектива вновь оказаться в провинции, и быть может навсегда, пугала молодого артиста. Надо остаться в Петербурге!

Приглашенный сердечно расположенным к нему Труффи, Шаляпин вступил в товарищество Панаевского театра. Здесь репертуар по преимуществу состоял из опорных произведений, широко известных публике, мелодичных и несложных, с занятной сценической интригой. У оперного товарищества оказалась своя публика, и дела пошли неплохо. Шаляпин с успехом выступил здесь в партии Бертрама в «Роберте-Дьяволе» Мейербера, одном из популярных оперных произведений у публики того времени. Вообще, пышного, с острыми сюжетами, с эффектными сценическими массовками Мейербера любили, он всегда привлекал зрителей.

Рассчитывать на то, что в этом коллективе можно чему-нибудь научиться, на чем-то творчески подняться, было трудно. Здесь брали общеизвестным репертуаром и общеизвестной трактовкой. Требовалось лишь, чтобы пели исправно. А в театре выступали хорошие певцы из провинции. Дела могли пойти удачно.

Однако этого не произошло.

В октябре 1894 года умер император Александр III. По случаю объявленного месячного траура все зрелищные и увеселительные предприятия были закрыты на это время. Для «товарищества», где никому не платили гарантированного жалованья, такая пауза оказалась очень тяжкой. Опять пришлось нуждаться и с тревогой думать о завтрашнем дне.

В Казань, как видим, Шаляпин в свое время не поехал, (впрочем, такая же пауза ожидала артистов и там, и хорошо, что Унковский не взыскал с него неустойки), а в столице все шло совсем не так, как хотелось.

Может быть, следовало сказать, что этот первый после отъезда из Тифлиса год пропал даром, не принеся молодому певцу ничего, кроме разочарований. Но это не так.

Именно в Петербурге было положено начало удивительному, во многом загадочному процессу быстрого созревания и цветения его таланта, о котором скоро заговорят.

Если в самом Панаевском театре, несмотря на явный успех, который Шаляпин снискал в малоинтересной для него партии Бертрама, его как будто почти и не заметили, то все же выяснилось, что он не затерялся в столице.

Опять на его пути повстречались люди, для которых дарование начинающего певца было несомненным, а судьба его — не безразличной.

В Петербурге Федору случайно довелось познакомиться с одним удивительным музыкантом — Василием Васильевичем Андреевым. Это был еще молодой человек (в пору знакомства с Шаляпиным Андрееву было 33 года). Он славился как знаток русского народного творчества. Немало побродил он по российским глубинкам, записывая народные мелодии, изучая старинные напевы. Увидав полузабытый в ту пору архаический инструмент — балалайку, Андреев вознамерился усовершенствовать ее и сделать вполне пригодной для исполнения сложных произведений. При содействии одного музыкального мастера Андреев реконструировал балалайку. Она предстала в том виде, в каком и ныне известна.