Она как будто сказала: «Дай-ка, водворю я обратно эти бутоны цивилизации в свой питомник, и посмотрю, чем это кончится».

По примеру Эммелины, притащившей с Нортумберлэнда свою драгоценную коробку, Дик не расставался с полотняным мешочком, в котором что-то звякало, если встряхнуть его. Это были шарики. Маленькие зеленые шарики и побольше — пестрые; стеклянные шарики с великолепными цветными серединками, и, в довершение всего, один большой старый шарик, — настоящий дедушка, который был слишком велик, чтобы играть с ним, по которому зато можно было бы поклоняться, как кумиру.

Шарики служили Дику немалым утешением во время плавания. Он каждый день высыпал их на свою койку и любовался ими вместе с Эммелиной

Раз как-то Беттон, заметив, что дети стоят на коленках друг против друга, подошел посмотреть, что они делают, и вскоре заинтересовался их игрой. После этого сплошь и рядом можно было видеть старого матроса стоящим на коленях. Зажмурив один глаз, он приставлял ноготь мозолистого пальца к шарику, прицеливаясь, а Дик и Эммелина следили за тем, чтобы он не «жульничал», пронзительно покрикивая: «Бей его, Падди, бей его!» Он входил в дух каждой игры с детским удовольствием. Изредка Эммелина снисходила открыть драгоценный ящик и задавала званый чай, при чем Беттон, по очереди, бывал то гостем, то председателем собрания.

— По вкусу ли вам чай, сударыня? — бывало, спрашивает он; а Эммелина, делая вид, что потягивает из чашечки, неизменно отвечала: «Еще кусочек сахара, пожалуйста, мистер Беттон», на что следовал обычный комплимент: «Берите дюжину на доброе здоровье, и выкушайте еще чашечку».

После этого Эммелина перемывала чашки в воображаемой воде, складывала их обратно в коробку, и все, распрощавшись со светскими манерами, снова становились самими собой.

— Видал ты когда-нибудь свое имя, Падди? — спросил в одно прекрасное утро Дик.

— Свое что?

— Свое имя…

— Не задавай ты мне вопросов, — отвечал тот. — С какого чёрта могу я увидеть свое имя?

— Подожди, увидишь, — сказал Дик.

Он сбегал за хворостиной, и минуту спустя на белой поверхности песка торжественно выступили буквы.

— Ну, и молодец же ты мальчик, — с восхищением воскликнул Беттон. — Так вот оно, мое имя! А какие же в нем буквы?

Дик перечислил их.

— Я тебя тоже научу писать твое имя, Падди, — сказал он. — Хочешь, Падди? Хочешь писать свое имя?

— Нет, — возразил тот, который только и хотел, что в покое курить свою трубку, — на что мне оно?

Но от Дика не так-то легко было отделаться, и злополучному Беттону пришлось волей-неволей учиться грамоте. Через несколько дней он с грехом пополам научился изображать нечто в роде произведения Дика, при чем Дик и Эммелина наблюдали за ним с обеих сторон, замирая от страха, как бы он не ошибся.

— Так, что ли? — спрашивался грамотей, отирая пот со лба — Да поскорей же! сил моих нет!

— Так, так, хорошо!.. Ой-ой, криво пошел — нет, теперь ладно! Ура!

— Ура! — отзывался ученик, махая старой шляпой. — Ура! — откликались пальмовые рощи. А" далекий хохот чаек также звучал похвалой и поощрением.

Нет большего удовольствия для детей, чем учить старших. Это почувствовала и Эммелина. В один прекрасный день она робко взяла на себя роль профессора географии, первоначально всунув ручонку в мозолистую руку старого друга.

— Знаете что, Беттон. а я ведь знаю географию.

— А это что за штука? — спросил Беттон.

На миг она опешила.

— Это… где разные места, — пояснила она, наконец, — Хотите учиться географии, Беттон?

— Не очень-то я охоч до учения — поспешно заявил тот — В голове шумит от книжной науки.

— Падди. — начал, в свою очередь, Дик, — посмотри-ка сюда.

— На песке появилась следующая фигура:

— Это слон, — добавил он неуверенным тоном. Беттон издал неопределенное мычание. Дик с печалью стер своего слона, а Эммелина повесила нос. Вдруг она оживилась: лицо ее осветилось свойственной ей ангельской улыбкой.

— Дик, — сказала она, — нарисуй Генриха Восьмого.

Дик также повеселел. Он сгладил песок и начертал на нем следующую фигуру:

— Это еще не Генрих Восьмой. — пояснил он. — но сделается им в одну минуту. Меня папочка научил его рисовать: он ничего не стоит, пока не наденет шляпы.

— Надень ему шляпу! Надень ему шляпу! — умоляла Эммелина. переводя глаза с рисунка на лицо Бетона, в ожидании восторженной улыбки, когда старик увидит знаменитого короля во всем его величин.

Тут Дик единым взмахом палки увенчал Генриха шляпой.

Но, несмотря на поразительное сходство, Беттон остался невозмутимым. Дети были смутно разочарованы, хотя и видели, что портрет удался на славу. Какому художнику не приходилось испытывать то же самое перед неодобрительным молчанием критика?

Мало-помалу. Беттон привык к урокам, и— как знать? — быть-может, столь сомнительные познания детей стоили истинной науки здесь, в поэтичной рамке пальм, моря и неба.

Дни росли в недели, и недели в месяцы, а корабля все не было; но Беттон мало этим смущался, тогда как его питомцам слишком весело жилось, чтобы ломать себе голову над кораблями.

Как снег на голову! налетел на них сезон дождей. Не думайте, однако, чтобы здешние дождливые дни были похожи на европейские. Проливные дожди чередовались с ярким солнцем, радугами и опьяняющим ароматом всевозможных растений.

После дождей старый матрос объявил, что к следующему дождливому сезону построит из бамбука дом: «что-нибудь в роде этого», — и начертил на песке следующее сооружение:

Набросав таким образом план здания, он прислонился к стволу пальмы и зажег трубку. Но не в добрый час он упомянул о доме при Дике.

Мальчику не было ни малейшей охоты жить просто на земле; совсем другое дело видеть, как строят дом и помогать его строить. В нем проснулась предприимчивость. составляющая одну из сторон многогранной американской натуры.

— Как же ты помешаешь им разъехаться? — спрашивал он.

— Кому разъехаться?

— Да жердям же, если ничем их не скрепишь?

— Надо вбить накрест гвоздь, а поверх связать веревкой.

— А есть у тебя гвозди?

— Нет, — сказал Беттон. — И не задавай мне вопросов: я хочу курить трубку.

Но не так-то легко было отделаться от Дика. День-деньской только и было слышно, что: «Падди, когда же ты начнешь строить дом?» или: «Падди, я придумал, как обойтись без гвоздей».

Кончилось тем, что Беттон с горя приступил к постройке.

Он начал с того, что нарезал кучу жердей в бамбуковой роще. — потом забастовал на три дня. Но неутомимый Дик приставал к нему, как слепень. Во что бы то ни стало, он хотел строить дом.

А Беттон не хотел. Он хотел отдыхать. Еще куда ни шло ловить рыбу или лазать по деревьям, но стройка дома — скучная работа.

Он заявил, что у него нет гвоздей. В ответ Дик показал ему, как скрепить жерди вместе с помощью зарубок.

— Да и сметливый же ты парнишка! — с восхищением воскликнул тот, когда мальчик объяснил ему свою систему.

— Идем же, когда так, давай их скреплять.

Беттон поставил ему на вид, что не имеет веревки. Тогда Дик указал ему на коричневую одежду, которой Природа одевает стволы пальм, и которая, будучи нарезанной полосками, может сойти за веревки. Пришлось несчастному уступить.

После двухнедельных трудов на опушке рощи появилось нечто вроде вигвама.

Во время отлива на рифах оставались глубокие лужи, в которых задерживалась рыба. Падди объявил, что будь у него багор, он мог бы багрить рыбу, как это делали при нем туземцы на Таити,