Дик осведомился о виде такового багра и на другой день поднес ему длинную бамбуковую трость, заостренную в конце наподобие гусиного пера.

— Что толку в таком багре? — объявил Бетгон. — Воткнешь его в рыбу, а она тут же и улизнет: ведь ловятся-то они на зазубрину!

Назавтра неутомимый малыш уже переделал багор: он обстругал конец с одной стороны и вырезал на нем порядочную зазубрину, на которую в тот же вечер удалось поймать одну из рыб, задержавшихся в прудках.

— Здесь нет картофеля, — однажды заметил Дик, после второго дождливого сезона.

— Мы его давным-давно поели без остатка, — возразил Падди.

— А как растет картофель?

— Как? да очень просто, из земли — как же ему еще расти?

Он объяснил мальчику, как сажают картофель, разрезав его на части таким образом, чтобы в каждом куске имелось по глазку.

— А потом, — добавил Беттон, — попросту тычешь эти куски в землю; глазки растут, полезут из них зеленые ростки, а когда раскопаешь куст месяцев шесть спустя, найдешь там целую уйму картошки, — иные картофелины с голову ростом, другие совсем мелкота. Как бы сказать, дети в семье — одни большие, другие маленькие. Стоит только взять вилы и выворотить их из земли единым взмахом. Сколько раз копал так картошку в доброе старое время!

— А отчего мы так не посадили картофеля?

— А где бы мы взяли лопату?

— Лопату смастерить не хитрое дело, — возразил Дик — Я как-то раз сделал дома лопатку из старой доски, папочка мне помогал.

— Ну, марш теперь, и делай себе лопату, — подхватил Беттон. — Будете с Эммелиной копаться в песке.

Эммелина сидела неподалеку, сплетая яркие цветы со стеблем лианы. Жизнь на воздухе значительно изменила ее. Она загорела, как цыганка, и покрылась веснушками, и хотя мало выросла, но пополнела вдвое против прежнего. Глаза ее утратили прежний мечтательный взгляд, которым она как бы созерцала будущее и бесконечность.

Дик также сильно возмужал и казался двенадцатилетним. Нельзя сказать, чтобы это был красивый мальчик, но здоровый и веселый, с заразительным смехом и смелым, почти дерзким выражением лица.

В последнее время старика начинал тревожить вопрос об одежде детей. Правда, что климат сам по себе стоил полного комплекта платья. Чувствовалось даже гораздо привольнее без всего. Вечное лето, временами проливной дождь, кое-когда гроза, — вот климат острова. Все же, не годилось «детишкам» ходить совсем нагишом.

Он оторвал кусок от полосатой фланели и сделал Эммелине юбку. Потешно было смотреть, как он сидит на песке, поставив перед собой Эммелину, и примеряет ей юбку, с набитым булавками ртом и футляром с ножницами, иголками и нитками под рукой.

— Сверни-ка легонько налево, — приговаривал он, — тише же! ах, да куда же девались теперь ножницы? Дик, подержи-ка пока нитку. — Ну, и хлопот же мне с вами! Ну, что, удобнее теперь? Подними ногу, дай посмотреть, доходит ли до колен. — А теперь ступай на все четыре стороны, пока я буду шить.

Получилось нечто среднее между юбкой и парусом, что было очень удобно, так как Падди сделал два ряда петель, на которые можно было подбирать юбку, когда захочется шлепать по воде.

XV. Бочонок дьявола.

Около недели спустя Дик опрометью примчался с вышки с криком:

— Падди, Падди, корабль!

Немного потребовалось Падди времени, чтобы очутиться на верхушке холма. И точно, это был корабль, — широкоскулый и тупоносый, издали провозглашавший о своем ремесле. Падди Беттон скорее бы сунулся на корабль самого Люцифера, чем на тихоокеанского китолова. Он слишком хорошо знал их, чтобы рискнуть иметь с ними дело.

Живо он запрятал детей под большую индейскую смоковницу, запретив дышать и двигаться до его возвращения, так как судно это — «корабль самого дьявола», и если матросы поймают их, они живьем сдерут с них шкуру.

После этого он, что было духу, поспешил на взморье, выбрал все добро из вигвама и сложил его в шлюпку. Он уничтожил бы и самый дом, когда бы только мог, но было некогда. Потом отвел шлюпку ярдов на сто вдоль но левой стороне лагуны и поставил сс к берегу, под свисающими сучьями большого дерева. Потом возвратился пешком через кокосовую рощу и, притаившись за деревом, заглянул, что там происходит.

Ветер дул прямо в проливчик между рифами, и старый китолов вошел в лагуну со спокойной уверенностью завсегдатая, обрыскавшего все закоулки Тихого океана.

Якорь упал с громким всплеском, по Беттон не стал дожидаться, пока спустят лодку, и поспешил обратно к своим питомцам, с которыми и провел всю ночь в лесу.

Поутру китолов убрался во-свояси, оставив в память своего посещения перерытый песок, пустую бутылку, половину старой газеты и разоренный вигвам.

Старый матрос от души проклинал судно, появление которого внесло новый труд в его ленивую жизнь. Каждый день в полдень приходилось подниматься на вышку и выглядывать китоловов. Китоловы смущали его мирный сон, хотя сомневаюсь, чтобы он мог теперь соблазниться даже пароходом королевской службы. Ему и без них было хорошо. После стольких лет тяжелой матросской лямки, жизнь на острове казалась ему раем. Запаса табаку хватит на неопределенное время, отвести душу можно с детьми, еды вдоволь… Не хватало только трактира.

Впрочем, как вы скоро увидите, дух хмельного веселья внезапно заметил эту оплошность Природы и поторопился ее исправить.

Наиболее прискорбным последствием пребывания китолова было не разорение «дома», а исчезновение Эммелининой коробочки. Все поиски оказались тщетными. Быть может, Беттон впопыхах позабыл о ней, и кто-нибудь из матросов подобрал ее — так или иначе, она исчезла, и Эммелина грустила о ней целую неделю.

Она питала большое пристрастие к ярко окрашенным предметам, в особенности к цветам, и то и дело сплетала венки себе или другим на голову. В этом сказывался женский инстинкт, так как Дик никогда не плел цветочных гирлянд.

Раз как-то утром, она сидела рядом со старым матросом, нанизывая ракушки, когда из рощи прибежал Дик, очевидно, что-то разыскивая. Вскоре он нашел то. что искал, — большую раковину, и побежал с нею обратно в лес.

Кстати сказать, одеждой Дику служил кусок оболочки кокосового дерева, обернутый вокруг бедер в виде шотландской юбочки. Почему он носил этот наряд, трудно сказать, так как сплошь и рядом бегал совершенно безо всего.

— Я что-то нашел, Падди! — крикнул он, исчезая в чаще.

— Что ты нашел? — пропищала Эммелина с любопытством.

— Что-то смешное — донеслось из-за деревьев…

Вскоре он возвратился, на этот раз уже не бегом, но осторожно неся в обеих руках раковину, как если бы в ней было что-то драгоценное.

— Падди, я перевернул старый бочонок, и вдруг в нем затычка. И я вынул ее, и в бочонке полно чем-то, — смешно так пахнет! Я принес тебе показать.

Раковина была полна желтой жидкости. Падди понюхал, отведал, и испустил громкое ура.

— Ром, провались я на этом месте!

— Что это такое, Падди? — спросила Эммелина.

— Где ты, говоришь, достал его? В старом бочонке?.. Что ты там болтал? — спрашивал Беттон в каком-то ошеломлении.

— Да. Я вытащил затычку…

— Засунул ты ее обратно?

— Да, да.

— О, слава Всевышнему! А я-то, знай себе, сижу без конца на старом пустом бочонке, язык до пят болтается от жажды, а он-то все время полон рому!

Эммелина хохотала.

Беттон вскарабкался на ноги, и все вместе отправились к роднику. Бочонок лежал дырой кверху, как его повернул неугомонный Дик. Он так оброс зеленью, так был похож на старый пень, что хотя китоловы тут же брали воду из ручья, они так и не заметили его.

Беттон постучал по нем раковиной: он был почти полон. Кто оставил его здесь и почему? — сказать было некому. Про то знали, быть может, заплесневелые черепа, когда бы только они могли говорить.

— Скатим его к берегу, — сказал Падди после того, как вторично приложился к нему.