История литературы имеет дело с двумя переплетающимися явлениями — с самой литературой, т. е. с совокупностью литературных произведений, а также с мыслями о ней, т. е. с представлениями о ее сущности, задачах и видах. Как и в чем выражается взаимодействие этих двух явлений, каково значение этого взаимодействия и чем определяется оно в жизни самого общества, — также может выяснить история мировой литературы. Но несомненно одно: значение для литературы ее оценки извне и самооценки отчетливее всего раскрывается в моменты смены литературных систем, и проявляется это значение уже с первых эпох развития литературы. Следовательно, уже в первом томе должна быть рассмотрена и смена систем и самих взглядов на литературу, так четко проявляющаяся при канонизации таких литературных памятников, как, например, Библия, конфуцианское «Пятикнижие» и Авеста.
История мировой литературы открывает нам, однако, что типологические системы литератур могут быть, так сказать, малыми и большими. «Малые» — действующие в пределах отдельных литератур, на пути их собственной истории; такова, например, обрисованная выше система немецкой литературы конца XVI в. «Большие» — действующие в пределах больших культурно-исторических зон; такова, например, упомянутая выше система литератур европейских стран XIX в. Но возможно говорить о системах и другого плана — о системах, складывающихся на больших этапах всемирной истории.
Мы обычно говорим о четырех таких больших этапах и называем их Древностью, Средневековьем, Новым и Новейшим временем.
Этапы эти, конечно, сопряжены с определенными социально-историческими формациями — рабовладельческой, феодальной, капиталистической, социалистической, но при этом все литературные системы всегда находятся в движении: конец одного большого этапа вливается в начало другого; начало нового этапа вытекает из последней стадии предыдущего. Поэтому «чистую» форму общественно-исторической формации создает, по-видимому, средний период ее истории, когда развитие всех элементов системы идет в гармоническом порядке. Именно в средний период и создается та система литературы, которая наиболее цельно выражает общественное содержание этой формации в эпоху ее исторической зрелости.
Очень явственно этот факт обнаруживается в истории рабовладельческого общества. В какую свою пору эллинская цивилизация создала в таком масштабе великие произведения, ставшие классическим наследием для всех народов Европы? В «среднюю пору» своей истории, в эпоху полисов, городов-государств. Именно тогда жили Эсхил, Софокл, Еврипид, Сократ, Платон, Аристотель, Фидий и т. д. В какую свою пору Древний Китай создал культуру, ставшую классическим наследием для народов Дальнего Востока? В свою «среднюю пору» — в эпоху лего, городов-государств. Именно тогда жили Конфуций, Лао-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы, Сюнь-цзы, Гуань-цзы и т. д.
На такую же свою «среднюю пору» приходится и расцвет средневековой цивилизации — в форме типичной для нее; только искать ее наиболее показательную форму следует в истории не старых, а молодых для того времени народов — тех, которые шагнули к феодализму, миновав этап рабовладельческого строя: они пришли к феодальному строю свободными от огромного груза античного наследия, которого у них просто не было. В Италии, например, переход к феодализму был процессом сложным, перегруженным всевозможными элементами, идущими из прошлого, и прошлого великого. То же можно сказать и о народах, в истории которых был этот всесторонне развитый этап рабовладельческого общества. Поэтому определять специфику системы средневековой литературы следует скорее по литературе французов, немцев, англичан, японцев, арабов, чем по литературе средневековых итальянцев или китайцев. «Классическая» для Средневековья поэзия сложилась у провансальских трубадуров, германских миннезингеров, арабских и японских певцов. То же можно сказать о рыцарском эпосе. Он создан именно исторически более молодыми народами. Вспомним «Песнь о Роланде» и «Слово о полку Игореве», «Песнь о моем Сиде» и «Сказание о Тайра».
Если вопрос о типичных для больших исторических эпох системах литературы имеет значение для раскрытия общего хода литературной жизни человечества, то для понимания перехода литературы одной большой эпохи к другой исключительную важность приобретают литературы переходных эпох, так сказать «крайних»
для каждой общественно-исторической формации, выходивших из одной формации и вместе с тем подводивших к другой.
В истории западного мира такие эпохи выявлены с чрезвычайной ясностью. Первая из них — время перехода от древнего общества к средневековому.
История народов Запада — один из важнейших массивов мировой истории. Как много она дала науке для понимания общеисторического процесса в целом, видно хотя бы из того, что такие категории, как рабовладельческий строй, феодализм, капитализм, открытые исторической наукой в истории европейских народов, оказались категориями общеисторическими. Поэтому вполне законна мысль о том, что переходная эпоха подобного значения могла быть и в истории тех народов Востока, которые, как греки и итальянцы, имели свою древность со столь же великой, разносторонней культурой. Такими народами были иранцы, индийцы, китайцы.
Эпоха перехода от Древности к Средневековью — это уже не рабовладельческий строй в его классической форме, но еще и не феодальный, также в его классической форме. Однако поворот намечался и отразился в сознании людей. Эта эпоха возникла и развернулась в истории старых цивилизованных народов Восточного Присредиземноморья — всех трех его частей: европейской, африканской и азиатской. Революция умов, происшедшая здесь, состояла в крушении прежнего мировоззрения, языческого, как тогда говорили, и в замене его новым, христианским. Разумеется, и то и другое наименование — лишь самые общие обозначения, сами же комплексы явлений, которые этими наименованиями покрываются, весьма сложны, разнообразны и противоречивы, но все они равным образом вступили в борьбу со старым миром. И это новое пришло в мир Римской империи как бы извне — с Востока, сирийского, египетского, иудейского, эллинизированного Римского Востока, как называют этот Восток историки. Собственно говоря, революция умов началась и развернулась прежде всего именно здесь, но она захватила и всю греко-латинскую часть «римского круга земель», в котором шел свой кризис старого, сложившегося мировоззрения.
Переход от Древности к Средневековью у китайцев и иранцев также сопровождался своей революцией умов, связанной с коренными изменениями в жизни общества. Такая революция в первую очередь питалась собственными внутренними источниками, в частности далекими от идеологической ортодоксии идейными течениями, — тем, что в Китае суммарно называют даосизмом, в Иране — манихейством. Позднее к этому присоединился и внешний фактор — система идеологии, пришедшая извне. В Китае это был буддизм, в Иране — ислам. Под воздействием этих факторов и совершалась в этих двух частях мира перестройка умов в эту первую великую переходную эпоху.
Уже в первом томе нам предстоит осмыслить всемирно-исторический характер литературного процесса с двух позиций; первая — ab ovo, с самого его зарождения, вторая — ретроспективно, с учетом позднего этапа, бросающего свой отсвет на более раннее и менее выраженное.
Такой подход позволяет нам со всей ясностью увидеть движение в литературах отдельных народов и вместе с тем движение в литературе и в общемировом плане. А для истории всемирной литературы, если не подменять ее простой сводкой историй отдельных литератур, вопрос о таком общем движении, пожалуй, и есть главный. Начальный пункт, начальные стимулы, конкретный показ этого движения — таково назначение первого тома в освещении этого вопроса.
Говоря о движении отдельных литератур, следует также иметь в виду исторические изменения в их пространственных границах и в характере их связей друг с другом. Различают три категории этнического коллектива: племя, народность, нация. История свидетельствует, что из племен вырастают народности, в составе народностей формируются нации. Разумеется, это происходит как большой исторический процесс. Все же в этом процессе выделяются эпохи, когда на арене истории действует преимущественно какая-либо одна из этих категорий, и в каждую из таких эпох по-своему складываются, свой особый характер принимают всякого рода границы между коллективами, в том числе языковые и литературные. В эпоху племени эти границы в высшей степени неустойчивы, неопределенны, крайне подвижны, в эпоху народностей они более устойчивы, но все же очень расплывчаты в своих очертаниях, особенно в местах схождений разных народностей. Ареалы языков в эпоху народностей иные, чем в эпоху наций; иные и соотношения языков, в частности степень их взаимной проницаемости. Поэтому в Средние века, которые были в основном эпохой народностей, особенно в свою раннюю пору, некоторые литературы принадлежали не одному, а нескольким этническим коллективам. Это особенно ясно выявлено в истории литератур средневековой Европы, когда границы между литературами чрезвычайно отличались от границ, устанавливающихся между литературами наций. Это вызывалось разными обстоятельствами: различия между обиходными языками отдельных народностей могли не служить препятствием для их взаимного понимания; у нескольких народностей могло существовать свое койне, т. е. некий общий язык, как бы накладывавшийся на обиходные языки каждой народности; мог существовать, наконец, и особый «литературный язык» — общий язык письменности. Одним из примеров именно такого языка может служить так называемый «церковно-славянский», который был общим литературным языком ряда славянских народностей, каждая из которых в общественной практике пользовалась своим языком. Тем самым литература, создававшаяся на этом литературном языке, была общей для всех народностей, пользовавшихся этим языком, т. е. была зональной.