Подтверждение авторства Арсентия в описываемой картине находим и в «Бахрушинской папке» Государственного Исторического музея. Среди работ В. А. Тропинина здесь хранится рисунок «Гитариста» с коком надо лбом. Однако его рисовал не Тропинин. В штриховом рисунке, проработанном довольно подробно, отсутствует тропининское изящество контура и его живая трепетная светотень. Признавая вновь обнаружившегося «Гитариста» работой Тропинина-сына, мы, таким образом, получаем ключ к определению в поздних работах Василия Андреевича доли участия его сына. В этом плане будущим исследователям предстоит еще немало поработать, анализируя с помощью точной аппаратуры многочисленные повторения тропининских картин, многие из которых, вероятно, были написаны Арсентием и лишь на последнем этапе пройдены и оживлены отцом.

Возможно также, что неудача многих поздних работ Василия Андреевича и то разительное несоответствие первоначальных его живых и выразительных по живописи образов, исполненных в небольшом размере, с законченными большими полотнами, отличающимися сухостью расцвеченного колорита и холодностью выражения, объясняются именно таким сотрудничеством.

Со смертью Арсентия Васильевича кончаются прямые потомки художника. Его оставшимся наследством распоряжается брат, имя которого до нас не дошло. Он упоминается в материалах Цветкова. А также некто Н. Чарнецкий и впоследствии госпожа Чернецкая-Гисси, живущая в Казани в собственном доме на 2-й горе, именуемая вдовой художника. К числу непрямых потомков Тропинина относилось и семейство московского купца Петра Романовича Бараша, ведущего свою родословную от украинского арендатора Романа Барабаша, женатого на сестре Василия Андреевича — Анне Андреевне. Об этом свидетельствовал Цветков со слов наследников Тропинина. По семейным преданиям, Петр Романович Барабаш, родившийся в начале 1820-х годов и принявший впоследствии звучную фамилию Бараша, был внебрачным сыном графа Моркова и сестры Василия Андреевича. Впоследствии он владел в Москве крупным багетно-рамочным делом. Портреты его и жены его Любови Семеновны, урожденной Живаго, были исполнены Тропининым в 1854 году. По рассказам, Петр Романович мальчиком чуть ли не пешком пришел в Москву из Кукавки и начал свое дело с торговли спичками. Маленький Барабаш был изображен Тропининым на одном из лучших его этюдов играющим на дудке.

Последняя из Барашей — София Петровна, владевшая письмами Тропинина и написанным им портретом ее матери, умерла в 1943 году. Принадлежавшие ей материалы через некоторое время попали в архив Центрального театрального музея им. А. П. Бахрушина. Портрет же ее матери Любови Семеновны под именем «Неизвестной в красном платье» был приобретен Третьяковской галереей. Племянница Софии Петровны, София Николаевна Бараш-Васильева, живущая в Можайске, никакими материалами уже не располагает, но хранит в памяти семейные предания. На имеющихся у нее фотографиях Петра Романовича 1880-х годов он очень похож на старого графа. Обстоятельство косвенного родства крепостного Тропинина со своим грозным господином добавляет еще один трагический штрих к биографии художника, усугубляя сложность его личных взаимоотношений с семьей Морковых.

Этим, собственно, кончаются прямые сведения о Василии Андреевиче и его семье.

За время, прошедшее со дня смерти Тропинина, имя его не сходит со страниц книг, журналов и даже газет. Он до сегодняшнего дня один из самых популярных русских художников.

Вместе с тем оценка творчества Тропинина, которое как бы продолжает участвовать в живом развитии русского искусства, на протяжении лет претерпевает значительные изменения. Отношение к нему становится своего рода барометром идейности историков искусства и художественных критиков.

Современники высоко ценили Василия Андреевича, при упоминании его имени подчас даже звучал эпитет «гениальный». О нем говорили: «портретист великий», «натуралист неподражаемый», «авторитет, всеми любимый». Успехи его представлялись триумфом. Высоко ценя западное искусство, современники называли Тропинина «русским Грёзом», находили в его произведениях «тицианов колорит», «вандиковское» умение писать руки, рассказывали о том, как созданные им картины принимались за творения великого Рембрандта. Воспоминания современников проникнуты глубоким уважением и даже восхищением перед типично русским характером Тропинина и его обликом художника, который тогда представлялся «патриархальным». Живо помнили Тропинина и художники следующего поколения — Перов, Маковские. В 1876 году Иван Николаевич Крамской в письме к Павлу Михайловичу Третьякову говорит о Тропинине как о первом русском реалисте и связывает его имя с тем движением, которое началось в Московском училище живописи. Вслед за этим Илья Семенович Остроухов прямо называет художника «родоначальником нашей московской школы и ее независимостью, покоем и искренностью».

Вместе с тем тогда же возникает и противоположная точка зрения на искусство Тропинина, которое представляется «старомодным».

Прошло еще некоторое время, на арену художественной жизни в России выступила группа «Мир искусства». При своей устремленности к западной культуре они мало внимания уделяли искусству Тропинина. Идеолог «Мира искусства» А. Бенуа, по традиции сравнивая Тропинина с Кипренским, вынес ему суровый приговор как лишенному якобы малейшей дозы «романтического». По мнению Бенуа, это был «мягкий, молчаливый, добрый человек без определенных взглядов и направления», который «сбился с толку в угоду требованиям безвкусных поощрителей». Единственным достоинством его искусства в ранний период он признает идущие от Грёза «густой смелый мазок» и «красивый тон, имеющий что-то общее с жирными сливками». Еще более резкую оценку дает Тропинину Н. Н. Врангель в статье об исторической выставке портретов 1905 года. Называя его последним «выродившимся» и «обезличенным» потомком Левицкого, Врангель пишет: «В общем все творчество этого настоящего труженика кажется мне бесцветным и ремесленным». За Тропининым он признает заслугу летописца, произведения которого останутся лишь «интересными мемуарами бытовой жизни Москвы первой половины XIX столетия». Еще раз в число «неуклюжих учеников иностранцев» Тропинин попал накануне Великой Октябрьской революции на страницах журнала «Аполлон».

Значительную роль художника в развитии отечественной живописи из статьи в статью утверждал Николай Ильич Романов — представитель демократического лагеря русской критики, впоследствии профессор Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. Он писал: «В высшей степени типичным явлением в русском художественном мире того времени был третий видный представитель романтической стадии реализма в искусстве — портретист Василий Андреевич Тропинин… Он вносит простоту и самобытность в свои работы — признак настоящего таланта. Портреты Тропинина не выдаются силой… психологической характеристики… их ценные достоинства — сходство, скромная простота и полная любви техника… Эти черты делают его типичным представителем новой эпохи русского искусства, когда оно, распространяясь в массах, получает все более простой и близкий к обыденной жизни характер» [58].

Расхождение в оценке творчества одного и того же художника помимо различной идейной направленности авторов может быть объяснено и их недостаточной осведомленностью. Еще недавно под видом тропининских полотен воспроизводились произведения не подлинные, а лишь приписываемые художнику. Бенуа, например, на страницах «Русской школы живописи» воспроизвел одну из наименее характерных, сегодня подвергнутую сомнению в подлинности миниатюру «Девушка в тюрбане». А в журнале «Аполлон» был опубликован явно не тропининский этюд мужской головы. Некоторые авторы, пишущие о Тропинине, в целях «объективности» пытались связать воедино две противоположные характеристики. Они вносили путаницу в дело изучения творчества художника, искажая факты, путая события, имена и даты, так как пользовались случайными непроверенными сведениями. К началу XX века явственно ощущался недостаток достоверных материалов об одном из замечательных русских художников.