Гербов, доведя генерала до столика, шепнул оторопевшему Лыкову, с повязкой дежурного на руке:

— Смотрите, чтобы все как следует было! — и возвратился в актовый зал.

Здесь он разыскал Пашкова, отвел в сторону и насмешливо сказал:

— Эх, ты! Сидит начальник учебного отдела с женой, скучают, а ты сам не можешь догадаться подойти и пригласить их на чашку чаю.

— Верно! — согласился Пашков, удивляясь своей недогадливости.

— Только по имени-отчеству обращайся, — посоветовал ему Гербов.

Володя Ковалев усадил Зину с ее матерью и Галю за столик и пододвинул вазы со сладостями:

— Кушайте, пожалуйста. А я сейчас принесу чай.

Еще в начале вечера многих суворовцев тревожил вопрос: разрешит ли генерал проводить гостей домой? Может получиться очень некрасиво: пригласить пригласили, а поздней ночью одних выпроводят на улицу, в темень.

К Русанову непрерывно подходили:

— Товарищ подполковник, попросите генерала…

— Товарищ подполковник, невежливо получается. Другой раз не придут…

Наконец Русанов направился к генералу.

Володя, разговаривая с Галей и Зиной, нервно поглядывал на дверь, за которой скрылся командир роты. Но генерал был сегодня удивительно сговорчив — разрешил проводить гостей.

Делом нескольких минут оказалось сбегать в шинельную, одеться, затянуть ремень на шинели, разыскать вещи гостей.

Подавая Гале сразу и галоши и шубку, Володя заметил, что девочка лукаво прищурилась. Он смутился и бросил на пол галоши вместе с шапочкой, отороченной мехом.

Начал поднимать шапочку — и шубкой подмел паркет. Подошел капитан Боканов.

— В вашем распоряжении час. Успеете? — негромко спросил он у Ковалева, но Галя услышала.

— Мы недалеко живем, — застенчиво сказала она.

— Ну, добрый путь. — Боканов улыбнулся и отошел.

Свет из больших окон училища ложился на снег белыми полотнищами. На углу Советской улицы и площади Маяковского мать Зины сказала, обращаясь к Володе:

— Надеюсь, молодой человек, вы доведете Галину до дома, а мы здесь свернем направо.

Молодым человеком Володю назвали впервые в жизни, и он почувствовал гордость и какую-то неловкость от этого обращения.

Они распрощались. Разговор у Володи с Галей не клеился, шли, сторонясь друг друга, боясь прикоснуться рукой, старательно глядя под ноги.

— Кто это к нам подходил у вешалки? — спросила, наконец, Галя.

— Наш новый воспитатель, капитан Боканов.

— Хороший?

— Кажется, — осторожно ответил Володя, — поживем — увидим.

— Вы в каком классе? — спросила Галя.

— В шестом, это почти ваш девятый, но окончим десятилетку мы через два с половиной года. Нашему выпуску год прибавили, ведь в войну многие не учились. А вы, Галя, в каком классе?

— Меня мама Галинкой зовет, — вырвалось у девочки, и она, смутившись, умолкла.

— Можно, я вас так буду называть?

— Можно, — тихо ответила девочки и ускорила шаг. — Я в восьмом…

Они опять долго шли молча.

— Снег хрустит, будто кролик капусту жует, — сказала Галя, прислушиваясь к хрусту, и, тряхнув головой, словно сердясь на себя за скованность, спросила: — Вы всегда такой… важный?

— Нет, только на Новый год! — Володя весело рассмеялся, и натянутость неожиданно исчезла. Ему стало легко и хорошо: казалось, они с Галей давным-давно знают друг друга, и ему хотелось, чтобы этот путь был как можно длинней.

— Ну, тогда еще ничего! — Галя тоже засмеялась. — Замечательный сегодня вечер! — вдруг сказала она.

Володе хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, рассказать что-то такое, что заставило бы Галинку смеяться, но он ничего не мог придумать и спросил первое, что пришло на ум:

— Вы знаете, как можно угадать настроение усатого человека?

— Н-н-ет, — удивленно протянула девочка.

— У нас в училище есть капитан Зинченко — он верховую езду преподает. Если капитан закручивает усы вверх — значит доволен, а вниз усы оттягивает — жди разноса!

Галя фыркнула. Ей и самой захотелось рассказать Володе что-нибудь о школе и об учителях.

— Наша математичка, Анастасия Ивановна, недавно вызвала меня к доске… За меня задачку решила, ну, прямо не давала мне рот открыть, и сама себе четверку поставила! — Она сказала об этом таким тоном, каким, обычно говорят о родителях дети, уверенные, что они уже взрослые, — немного снисходительно и не зло.

— Н-е-ет, наш «Архимед», Семен Герасимович, ни за что за тебя задачу не решит! — воскликнул Ковалев. — Ух, и требует! И кричит, и кричит, — а не страшно. Только вечно в перерыв въезжает. Сигнал, а он с трудом оторвет от доски руку с мелом, повернет к нам лицо и спрашивает, будто ушам своим не верит: «Это что, конец урока?» — «Так точно, товарищ преподаватель…» — «Я вас на минутку задержу». — «Да мы с удовольствием». И правда, мы все математику любим… И Семена Герасимовича. А вчера чудо произошло. Семен Герасимович объяснение кончил, а сигнала нет. Он ждет, мы ждем — нет сигнала! Потом выяснилось: сигналист прозевал.

У калитки они остановились, Галинка быстро сказала:

— Вот я и дома! Спасибо, что проводили.

— Благодарю вас, — смешавшись, ответил Володя и чтобы скрыть смущение, щелкнул каблуками и приложил руку к шапке.

— Спокойной ночи, — уже за калиткой раздался голос девочки. Удаляющиеся шаги ее замерли на верхних ступенях крыльца.

«Будто кролик капусту жует», — вспомнил Володя слова Галинки, вспомнил ее смех и шапочку с меховой оторочкой и стремглав побежал по мостовой, взмахивая руками, как крыльями.

«Почему, — думал он, — Галинка сказала: „Замечательный сегодня вечер“?»

Переводя дыхание, он остановился у тонкой акации.

— Почему? — спросил он громко и потряс деревцо.

Учителя математики, Семена Герасимовича Гаршева, ребята называли между собой «Архимедом», не вкладывая в это прозвище ничего обидного, произнося его даже с ноткой почтительности.

Подвижной, энергичный, в пенсне на длинном тонком носу, Гаршев и в шестьдесят лет сохранил молодость души, чистой и правдивой. Застигнутый гитлеровским нашествием в родном городе, он, ни минуты не колеблясь, предоставил свою квартиру партизанам.

Трудно было представить себе Гаршева бездеятельным. Он вечно куда-то спешил, часто горячился, спорил. И не потому, что хотел поучать людей или считал себя умнее их, а просто первой потребностью его натуры было стараться все улучшать, во всем отстаивать справедливость.

Самое большое смятение чувств вызывало у Гаршева появление на его уроках военного начальства. Он терялся, не находил слов для обычного рапорта, а однажды, докладывая вошедшему генералу, неожиданно закончил, переминаясь с ноги на ногу:

— Урок ведет… Семен Герасимович.

Генерал, ценя его как опытного преподавателя и щадя, старался не делать замечаний, только спросил как-то раз:

— Это почему же, уважаемый Семен Герасимович, суворовцы у вас на уроке головы руками подпирают, — что они, от формул клонятся?

Гаршев пробормотал невнятно, что «недоглядел и обратит внимание», но на следующем уроке, конечно, забыл об этом.

Математик вошел в учительскую, раздраженно теребя бороду, и сердито вложил журнал в прорез стойки.

— Это порочная, антипедагогическая практика, и я буду говорить о ней на педсовете, — пригрозил кому-то Семен Герасимович и, раскурив папиросу, потушил спичку так, словно стряхнул термометр.

Увидев майора Веденкина, он сел рядом с ним.

— Понимаете, Виктор Николаевич, поставил я четыре дня назад воспитаннику Говоркову из отделения Стрепуха двойку. На следующий день старший лейтенант подходит ко мне: «Семен Герасимович, не сможете ли вы на этом уроке вызвать Говоркова, он вчера всю самоподготовку математикой занимался?» — «Не сомневаюсь, что занимался, — отвечаю, но сожалею, товарищ Стрепух, что только одной математикой. Если бы Говорков честно готовил мой предмет, ему и тридцати минут хватило бы. А спрошу я все же Говоркова, уважаемый Тимофей Ильич, лишь тогда, когда сочту нужным». Стрепух, — ну, вы знаете его, — с презрением поджал губы и заявил: «Это, конечно, ваше дело, но я бы его на вашем месте спросил». А сегодня ко мне обращается уже Говорков: «Товарищ преподаватель, разрешите вам сдать…». «Понимаете: сдать! — возбуждаясь, вскричал Гаршев. — Хотят училище в институт превратить! Зачеты сдавать!.. „Хвосты“ погашать!.. Вместо того, чтобы постоянно уроки готовить! Хотят на меня давление оказать! Воспитанник в коридоре ловит: „Мне наш воспитатель приказал двойку ликвидировать“. Воспитатель с подходцем: „Семен Герасимович, дорогой, на комсомольском собрании они решили к субботе не иметь плохих оценок, так вы уж, пожалуйста…“ Да что это такое?! Я спрашиваю, что это такое?..»